Читать книгу Выбор оружия. Последнее слово техники (сборник) - Иэн Бэнкс - Страница 12

Свет. Хоть сколько-то света. Не очень много. Невозможный воздух, повсюду боль. Ему хотелось закричать и вырваться, но он даже не мог набрать в грудь воздуха, а тем более шевельнуться. Внутри его рос опустошительный мрак, губящий всякую мысль, и он потерял сознание.

Свет. Хоть сколько-то света. Не очень много. Он знал, что была и боль, но почему-то это казалось не слишком важным. Теперь он смотрел на это по-другому. Надо было всего лишь посмотреть на это по-другому. Интересно, откуда взялась эта мысль. Кажется, его учили так делать.

Все было метафорой, все вещи были чем-то иным, а не собой. Боль, например, была океаном, по которому он плыл. Его тело было городом, а разум – крепостью. Связь между ними, казалось, полностью прервалась, но в пределах крепости-разума он все еще сохранял власть. Та часть его сознания, что говорила: «Боль не причиняет страданий, все вещи не похожи на себя», была вроде… вроде… он затруднялся подыскать сравнение. Может быть, волшебное зеркало?

Он все еще продолжал думать об этом, когда свет погас и он снова провалился в темноту.

Свет. Хоть сколько-то света (это ведь уже было, правда?). Не очень много. Он, казалось, оставил крепость-разум, и теперь плыл в утлой лодчонке посреди шторма; перед его глазами плясали разные картины.

Свет медленно набирал силу, пока не стал почти ранящим. Внезапно пришел ужас – ему показалось, что он действительно сидит в утлой, протекающей, трещащей по швам лодчонке, которую швыряет разбушевавшийся, кипящий океан и гонит ревущий ветер. Но теперь хотя бы пробивался свет – кажется, откуда-то сверху. Правда, когда он попытался взглянуть на свою руку или на утлую лодчонку, то по-прежнему ничего не увидел. Свет лишь заливал глаза, все остальное оставалось во тьме. От этой мысли он пришел в ужас. Лодчонку захлестнула волна, и он снова погрузился в океан боли, пронзавшей каждую частицу тела. К счастью, где-то кто-то повернул выключатель, и он соскользнул вниз, где оказалось темно, тихо и где… не было боли.

Свет. Хоть сколько-то света. Он это помнил. В этом свете была видна маленькая лодочка – игрушка волн, бушующих в безбрежном темном океане. А дальше, пока недостижимая, высилась крепость на островке. А еще звук. Звук. Нечто новое. Это было и прежде, но не в виде звука. Он попытался прислушаться, изо всех сил напрягая слух, но не мог разобрать ни слова. И все же ему показалось, что кто-то задает вопросы.

Кто-то задает вопросы… Кто?… Он ждал ответа – извне или изнутри себя самого, но ничто ниоткуда не пришло; он чувствовал себя потерянным и покинутым, хуже того – покинутым самим собой.

Он решил задать себе несколько вопросов. Что это за крепость? Крепость – его разум. Но рядом должен располагаться город, его тело; правда, город, похоже, захвачен, и оставался один замок, один донжон. Что такое лодка и океан? Океан – это боль. Он теперь в лодке, но перед этим был по самую шею в океане, над его головой разбивались волны. Лодка – это… некий мудреный способ защиты от боли, не дающий забыть, что боль никуда не делась, но в то же время предохраняющий от ее изнурительного воздействия, позволяющий думать.

Ну ладно, с этим вроде разобрались. Но что это за свет?

Возможно, к этому еще придется вернуться. И к другому вопросу тоже: что это за звук?

Он попробовал найти ответ на еще один вопрос: где все это происходит?

Он принялся обыскивать свою промокшую одежду, но карманы были пусты. Он стал искать бирку с именем, пришитую к воротнику, но ее, видимо, оторвали. Порылся в лодчонке, но опять не удалось ничего прояснить. И тогда он попытался представить себя в далеком донжоне над вздымающимися волнами, вообразил, как заходит в гулкое хранилище, набитое всякой всячиной – пустяками, воспоминаниями, спрятанными в глубинах замка… вот только толком разглядеть не получалось. Веки его опустились, и он заплакал от разочарования, меж тем как лодчонка сотрясалась и накренялась под ним.

Когда он открыл глаза, в руке у него был клочок бумаги со словом ФОЛС. Он так удивился, что выпустил бумажку из рук, и ветер унес ее прочь – к темному небу и черным волнам. Но теперь он вспомнил. «Фолс» – вот ответ. Планета Фолс.

Стало легче. Ему удалось кое-что вспомнить.

Что он здесь делает?

Похороны. Да, что-то с похоронами. Но хоронили явно не его.

Умер ли он? Некоторое время он размышлял об этом и решил, что такое возможно. Не исключено, что загробная жизнь все же существует. Что ж, если есть жизнь после смерти, это послужит ему уроком. Вдруг это море боли – божье наказание? Вдруг свет – это бог? Он опустил руку за борт. Если так, бог жесток. «А как насчет того, что я делал для Культуры?» – захотел спросить он. Не заглаживает ли это его дурных поступков? Или же эти самодовольные, самоуверенные мерзавцы не правы от и до? Боже, как ему хотелось вернуться и сказать им это. Стоит только представить лицо Сма!

Нет, вряд ли он был мертв. Хоронили не его. Он помнил башню с плоской крышей на береговом утесе, помнил, как помогал затаскивать туда тело какого-то старого воина. Да, кто-то умер, и его хоронили со всеми положенными почестями.

Что-то мучило его.

Он вдруг ухватился за подгнившие борта лодки и устремил взгляд в бушующий океан.

Он увидел корабль. Время от времени тот появлялся вдалеке – размером с точку, по большей части скрытый волнами, но все же корабль. Показалось, что где-то в его теле открылась дыра и в эту дыру вывалились его внутренности.

Ему показалось, что он узнал корабль.

Потом лодчонка развалилась, и он рухнул – упал вниз, ушел под воду, потом снова всплыл, поднялся в воздух, увидел океан под собой и крохотное пятнышко на поверхности воды, к которому летел. Это была еще одна лодчонка; он проломил ее, пронесшись через воду, через воздух, через обломки лодки, опять через воду и через воздух…

Эй (думала во время падения какая-то часть его мозга), ведь именно так Сма и описывала Реальность.

…снова пронесся через волны и через воду, вылетел на воздух к новым волнам…

И так без конца. Он вспомнил, что Реальность, которую описывала Сма, все время расширялась – ты мог падать через нее вечно, на самом деле вечно, а не до конца Вселенной, в буквальном смысле вечно.

Нет, так не пойдет, подумал он. Надо встретиться с кораблем.

Он упал в маленькую утлую лодчонку.

Теперь корабль был гораздо ближе. Громадный, темный, ощетинившийся пушками корабль направлялся прямо на него. Перед судном мчалась стрела пены.

Черт, ему не удастся уйти от этого корабля. Жестокие кривые корабельного носа, рассекая волны, мчались на него. Он закрыл глаза.

Когда-то, давным-давно, жил да был… корабль. Громадный корабль. Корабль, задуманный для уничтожения – других кораблей, людей, городов… Очень большой, предназначенный для того, чтобы убивать людей и не давать убивать людей внутри его.

Он пытался не вспоминать название этого большого корабля. Вместо этого он видел, как корабль почему-то оказался почти в самом центре города; от такого видения мысли смешались – сообразить, как корабль попал туда, он не мог. Корабль по непонятной причине стал приобретать очертания замка, что имело некий смысл и не имело никакого. Он вдруг почувствовал испуг. Название корабля наводило на мысль об огромном морском животном, бьющемся в борта его лодки, словно таран в стены донжона. Он попытался выкинуть из головы название корабля, зная, что это лишь слово, и не желая слышать его: от этого сочетания звуков ему всегда делалось не по себе.

Он зажал уши руками. Это помогло на несколько секунд. Но потом корабль, вделанный в камень почти в центре разрушенного города, дал залп, извергая черные клубы дыма и желто-белые вспышки, и он знал, чту сейчас произойдет, и попытался закричать, чтобы заглушить шум, но когда шум все-таки донесся до него, это было имя корабля, выкрикнутое корабельными орудиями, и оно сотрясло лодку, разрушило замок, гулким нескончаемым эхом стало отдаваться среди костей и пустот его черепа, словно смех обезумевшего бога.

Затем свет погас, и он с благодарностью выплыл из этого жуткого обвиняющего звука.

Свет. «Стаберинде», – сказал спокойный голос откуда-то изнутри. «Стаберинде». Это лишь слово.

«Стаберинде». Корабль. Он отвернулся от света – назад, в темноту.

Свет. И звуки – голос. О чем я только что думал? (Он вспомнил что-то про название, но решил не обращать на это внимания.) Похороны. Боль. И корабль. Да, тут только что был корабль. Или это случилось давно. А может, длится до сих пор… И да, что-то насчет похорон. Похороны – вот почему ты здесь. Именно это и спутало тогда твои мысли. Ты решил, что умер, а на самом деле был жив. Он помнил что-то о лодках, океанах, замках и городах, но на самом деле не мог больше их увидеть.

И вот откуда-то прикосновение, прикосновение откуда-то извне. Не боль, а прикосновение. Это две разные вещи…

Снова прикосновение. Похоже на руку. Рука дотрагивается до его лица, снова причиняя боль, но все же это прикосновение, и именно руки. Его лицо страшно болит. У него, верно, ужасный вид.

Где я опять? Крушение. Похороны. Фолс.

Крушение. Конечно. Меня зовут…

Слишком трудно.

Но что я тогда делаю?

Это проще. Ты платный агент самой продвинутой (ну и самой действенной) гуманоидной цивилизации в… Реальности? (Нет.) Во Вселенной? (Нет.) В галактике? Да, в галактике… и ты их представитель на… на… похоронах, и ты возвращался на каком-то дурацком самолете, желая, чтобы тебя забрали и увезли от всего этого, и что-то случилось на борту самолета, и он… он видел пламя и… и помнил, как джунгли надвинулись на него… потом – ничего, и боль, и ничего, кроме боли. Потом он, словно качаясь на качелях, погружался в боль и выходил из нее.

Рука снова коснулась его лица. На сей раз можно было что-то увидеть. Это выглядело как облако или луна, наблюдаемая сквозь облако: невидимая, но излучающая свет.

Возможно, это вещи взаимосвязанные, подумал он. Да… вот оно снова, и да, вот вам, пожалуйста: ощущение, чувство; снова рука на его лице. Горло, глоток, вода или какая-то жидкость. Тебе дают что-то выпить. Судя по тому, как она стекает, кажется… Да, прямо, ты стоишь прямо, не лежишь на спине. Руки, собственные руки, они… чувство открытости, ощущение собственной открытости, крайней уязвимости, наготы.

Он подумал о своем теле, и боль вернулась. Он решил оставить это. Попробовать что-нибудь другое.

Снова попробовать крушение. Назад от похорон и пустыни к… нет, от гор. Или от джунглей? Он не мог вспомнить. Где мы? Джунгли, нет… пустыня, нет… что же тогда? Не знаю.

Я сплю, подумал он вдруг. Ты спал в самолете в тот вечер, и у тебя хватило времени, чтобы проснуться в темноте, увидеть пламя и начать понимать, прежде чем свет взорвался в твоей голове. После этого – боль. Но ты не видел, как земля надвигается/наплывает навстречу тебе, потому что было очень темно.

Когда он опять пришел в себя, все изменилось. Он чувствовал себя уязвимым и беззащитным. Глаза его открылись, и он попытался вспомнить, что это такое – видеть. Ему удалось разглядеть пыльные полосы света в коричневатом мраке, керамические кувшины около глинобитной или земляной стены, маленькое кострище в центре помещения, копья, стоящие у стены, другое оружие. Он напряг шею, чтобы поднять голову, и увидел кое-что еще – грубую деревянную раму, к которой был привязан.

Рама имела форму квадрата с двумя диагоналями. Он лежал на ней, совершенно голый, ноги и руки его были привязаны к углам рамы, стоявшей у стены под углом в сорок пять градусов. Его поясница была схвачена толстым ремнем из шкуры в точке пересечения диагоналей, а на всем теле виднелись следы крови и краски.

Он расслабил шею.

– О, черт, – услышал он свой хриплый голос.

Увиденное ему не понравилось.

Куда девались ребята из Культуры, черт бы ее драл? Почему они не спасали его – ведь это была их обязанность? Он делал за них грязную работу, а они приглядывали за ним. Такова была договоренность. Куда же они пропали?

Боль вернулась, словно старый друг, и теперь болело почти все. Он напрягал шею, и это отзывалось во всем теле. Тяжесть в голове (сотрясение?), разбитый нос, треснутые или сломанные ребра, одна сломанная рука, две сломанные ноги. Возможно, внутренние повреждения – внутри тоже все болело, и это было хуже всего. Он чувствовал, что распух и наполнился гноем.

«Черт, – подумал он, – может, я и вправду умираю».

Он повернул голову, сморщился (боль влилась в тело, словно некая защитная оболочка на коже дала трещину из-за этого движения) и посмотрел на веревки, которыми был привязан к раме. Растяжка – не способ лечения перелома, сказал он себе и коротко рассмеялся, потому что при первом же сокращении мышц живота ребра резко запульсировали, словно разогретые докрасна.

Он слышал что-то – далекие голоса людей, выкрикивающих что-то время от времени, детские вопли, звериный вой.

Он закрыл глаза, но ничего более отчетливого не услышал и снова открыл их. Стена была земляная; возможно, он находился под землей, потому что из стен торчали толстые отпиленные корни. Два столба прямого солнечного света – почти вертикальные, лишь слегка наклонные… время – около полудня, место – где-то вблизи экватора.

«Под землей», – подумал он и почувствовал приступ тошноты.

Здорово. Найти его будет непросто. Любопытно, шел ли самолет своим курсом, когда случилось крушение, и как далеко от места катастрофы его уволокли? Впрочем, беспокоиться на сей счет не имело никакого смысла.

Что еще он видит? Примитивные скамьи. Грубую, примятую подушку – словно кто-то сидел на ней лицом к нему. Он решил, что это был владелец руки, прикосновение которой он чувствовал, если все случилось на самом деле. В обложенном камнями круглом очаге, устроенном под одним из отверстий в крыше, не горел огонь. У стены стояли копья, там и сям было разбросано другое оружие. Небоевое – может, оно предназначалось для церемоний или для пыток. Тут он почувствовал отвратительный запах и понял, что это гангрена, и понял, что гангрена, видимо, поразила его самого.

Он снова начал соскальзывать в небытие, не зная, засыпает или теряет сознание, – но надеялся на один из этих исходов и призывал любой из них, потому что переносить реальность стало слишком тяжело. Потом появилась девушка с кувшином в руке и поставила свой сосуд, прежде чем взглянуть на него. Он попытался заговорить, но не смог. Может быть, он и не говорил ничего, хотя ему показалось, что он произнес «черт». Он посмотрел на девушку и попытался улыбнуться.

Та вышла.

Увидев девушку, он немного воодушевился. Появление мужчины было бы плохой новостью. А так дела его, возможно, обстояли не настолько плохо. Возможно.

Девушка принесла таз с водой, обмыла его, стерла краску и кровь. Он чувствовал боль, но не очень сильную. Как и следовало ожидать, от прикосновения пальцев девушки к его гениталиям ничего не случилось – но он был бы рад продемонстрировать признаки жизни, просто для порядка.

Он попытался заговорить, однако ничего не вышло. Девушка дала ему отхлебнуть воды из мелкого таза, и он промычал что-то неразборчивое. Она снова вышла.

Потом девушка опять вернулась, но не одна, а с мужчинами в странных одеяниях – перья, шкуры, кости, деревянные доспехи, связанные жилами. Мужчины тоже были раскрашены и держали в руках горшки с маленькими палочками, которыми снова разрисовали его.

Закончив, они отступили прочь. Он хотел сказать, что красное ему не идет, но язык не слушался. Он почувствовал, что проваливается в темноту.

Он снова пришел в себя и обнаружил, что движется.

Раму, к которой он был привязан, подняли и извлекли из мрака. Он видел небо в вышине. Ослепляющий свет заполнял глаза, пыль заполняла нос и рот, крики и вопли заполняли голову. Он почувствовал, что его трясет, как в лихорадке; каждый поврежденный орган отзывался болью. Он попытался закричать и поднять голову, стремясь хоть что-то увидеть, – но ничего, кроме пыли и шума, тут не было. Внутри все стало еще хуже, кожа на животе натянулась.

Потом он снова оказался в вертикальном положении, а под ним была деревня: маленькая деревня с шатрами, плетеными и глинобитными домиками и ямами в земле. Полупустыня. Непонятный кустарник: заросли кустов, примятых внутри деревни, исчезали в желтоватом мерцающем тумане почти сразу же за ее пределами. Низкое солнце еле-еле можно было разглядеть. Ему никак не удавалось сообразить, рассвет это или закат.

Что он видел, так это людей, которые все собрались перед ним. Он находился на возвышении, рама была привязана к двум большим кольям. Люди стояли внизу, склонив головы: маленькие дети, которым взрослые наклоняли головы, дряхлые старики, которых приходилось поддерживать, и представители всевозможных других возрастов – старше первых и младше вторых.

Потом к нему подошли трое – девушка и двое мужчин по сторонам от нее. Мужчины наклонили головы, быстро опустились на колени и, снова поднявшись, сделали знак. Девушка не шелохнулась, устремив взгляд ему между глаз. Теперь на ней было ярко-красное одеяние; что на ней было раньше, он не мог вспомнить.

У одного из мужчин в руках был глиняный горшок, у другого – длинная кривая сабля.

– Эй, – прохрипел он, неспособный выдавить из себя ничего другого; боль все усиливалась – так откликались его руки и ноги на вертикальное положение.

Распевающие люди, казалось, кружились вокруг его головы; солнце ушло вниз и в сторону. Трое перед ним увеличились в числе, множились, подрагивали и колебались за туманом и клубами пыли.

Куда, черт побери, делась Культура?

В его голове раздался ужасный рев, и неясное мерцание за маревом – солнце – начало пульсировать. Сабля поблескивала с одной стороны, глиняный горшок сверкал с другой. Девушка стояла прямо перед ним. Подняв руку, она вцепилась ему в волосы.

Рев заполнял уши, и он сам не понимал, кричит и визжит он или же нет. Человек справа от него поднял саблю.

Девушка дернула его за волосы, оттягивая голову. Он закричал, заглушая рев, и крик тут же отозвался в сломанных костях. Он уставился на пыль, осевшую на рубчике одеяния девушки.

«Ах вы, уроды», – подумал он, даже сейчас не осознавая, кого в точности имеет в виду.

Ему удалось выдавить из себя один слог:

– Эл!..

И меч вошел в его шею.

Имя умерло. Все кончилось, но это по-прежнему продолжалось.

Боли не было. Рев стал тише. Он смотрел на деревню и на коленопреклоненных людей. Все наклонилось перед его глазами; ощущения остались при нем, и он чувствовал, как корни волос тянут за собой скальп. Его перевернули.

Его безжизненное, безголовое тело истекало кровью, которая стекала на грудь.

«Это был я! – подумал он. – Я».

Его снова перевернули. Человек с саблей стирал тряпкой кровь со своего клинка. Человек с горшком, стараясь не глядеть в его выкаченные глаза, протягивал к нему горшок, держа другой рукой крышку.

«Так вот это для чего», – подумал он, чувствуя себя оглушенным – и потому объятым каким-то жутким спокойствием. Потом рев, казалось, собрался в одну точку и тут же начал ослабевать. Перед глазами все стало краснеть.

«Сколько это еще может продолжаться? – недоумевал он. – Как долго может существовать мозг без кислорода?»

Закрывая глаза, он подумал: «Теперь я действительно стал двумя».

И еще он подумал о своем сердце, которое, как ему стало понятно лишь теперь, остановилось, и захотел заплакать, но не мог, потому что наконец потерял ее. Еще одно имя всплыло в его мозгу: Дар…

Грохот расколол небеса. Хватка девушки ослабла. На лице парня, державшего горшок, нарисовался почти комический испуг. Люди из толпы подняли головы. Рев перешел в крик. Столб пыли с резким звуком взметнулся в воздух. Девушка, державшая его, пошатнулась. Над деревней пронеслась темная тень.

«Припозднились…» – подумал он про себя, уходя в никуда.

Еще секунду или две шум усиливался – может, это были крики, – что-то ударило его по голове, он покатился прочь, пыль забивалась в рот и глаза… но он начал терять интерес к происходящему и был рад погрузиться в темноту. Может быть, позже его подобрали снова.

Но это, казалось, случилось уже с кем-то другим.

Когда раздался страшный шум и громадная резная скала черного цвета приземлилась в центре деревни – сразу после того, как подношение небесам было отделено от его тела и тем самым соединилось с воздухом, – все бросились в рассеивающийся туман, чтобы скрыться от пронзительного света. Жалобно крича, люди сбились в кучу у небольшого пруда.

Спустя всего пятьдесят сердцебиений нечеткий темный силуэт снова появился над деревней, поднимаясь к небесам, где туман был не таким густым. На сей раз грохота не последовало: двигаясь быстро, загадочный предмет исчез с шумом, похожим на вой ветра.

Шаман отправил ученика посмотреть, как обстоят дела. Дрожащий юнец исчез в тумане, а потом вернулся целым и невредимым. Тогда шаман повел селян, все еще охваченных ужасом, назад в деревню.

Тело, от которого взяли подношение небесам, по-прежнему безвольно висело, привязанное к раме на вершине кургана. Голова исчезла.

После долгих ритуальных песнопений, измельчения внутренностей, разглядывания фигур в тумане и троекратного вхождения в транс жрец и его ученик пришли к выводу, что это хороший знак, но в то же время и предупреждение. Они принесли в жертву животное мясной породы, принадлежавшее семейству девушки, которая уронила голову-подношение. Вместо нее они положили в глиняный горшок голову скотины.