Читать книгу Второй после Солнца. Часть вторая - Игорь Белладоннин - Страница 3

«Здоровые ребята – эти древние греки, – подумал Аркаша, любуясь крепкими торсами и мясистыми ляжками, – но до меня им всё равно далеко».

– Слышь, качок, – обратился он к одному из них – самому, пожалуй, амбалистому, – угости командира сигареткой.

– О, богу подобный Аркаша, у меня лишь «Пегас», – ответил грек, посверкивая шеломом.

– «Пегаса» нам не надо, – сказал Аркаша, отстраняясь.

Возможно, он ожидал от грека чего-то другого. Возможно, он ждал, что грек предложит ему самокрутку с дурью из обрывков Аркашиной газеты «На боевом посту», тогда Аркаша со смешанным чувством глубокого удовлетворения и лёгкой обиды смог бы лишний раз убедиться, насколько популярно его детище среди читательских масс.

У Аркаша были все основания подозревать, что его – хоть и в предельно корректной форме – не допускали на поле брани из опасения, что основные военные подвиги могут достаться ему. Поэтому все десять лет, с начала троянской осады, Аркаша издавал на свои средства папирусную газету «На боевом посту»: будучи не в состоянии совершать подвиги лично, он спешил рассказывать о подвигах хотя бы чужих. Он же, Аркаша, являлся её – газеты «На боевом посту» – единственным фронтовым корреспондентом, корректором, редактором, цензором и художником-оформителем.

Замещая порою Агамемнона24 по политической части, Аркаша с помощью своего феноменального слога большое внимание уделял воспитанию молодого древнегреческого бойца, формированию гармоничного морального облика данайского воина25. Аккредитация на Олимпе позволяла ему оперативно освещать ключевые моменты еженедельных военных советов у Зевса: доклады Арея, Гермеса, Афины и Афродиты, содоклады Геры и Леты, Аполлона и Посейдона26, прения сторон, выработанные консесуально решения.

День за днём Аркаша подробно, в стихотворной форме, описывал суровые военные будни: истребление Долона, Роза, Ифидамоса, Коона, Эпикла, Офрионея, Азия, Алкафона, Сарпедона, Эвфорба, Аскалофа, Полидора, Ликаона, Астеронея27 ценой героической гибели Амфимаха, Автомедона, Патрокла28. Остаётся только поразиться Аркашиной скромности: ни единым словом в своих текстах он так и не упомянул о себе.

Аркашины заметки кончались Гекторовым погребением29. После воспоследовавшей за этим погребением гибели быстроногого Ахилла30 и самоубийства Аякса Теламонида31 Агамемнон объявил в войсках траур, и Аркаше пришлось приостановить издание своей газеты.

– Что делать-то будем, о глыбоподобный Аркаша? – вопросил его безрадостный Одиссей32, которому обычно доставался сигнальный экземпляр только что подготовленного Аркашей боевого листка.

– Лошадью пойдём, – отвечал Аркаша после минутного раздумья.

– Эврика! – воскликнул Одиссей, хлопнув себя по лбу могучей дланью так, что щёлкнули зубы.

За пару дней Одиссей совместно с крупнейшим современным художником Эпеем33 сконструировал пустопорожнего коня и самолично заложил его на стапеле. Конь получался на диво: лишь Пегас34 мог тягаться с ним статью.

– Что, братец, мастеришь? – периодически спрашивал Эпея главнокомандующий Агамемнон, вместе с братом Менелаем производивший инспекцию своего войска.

– Второе чудо света35! – с гордостью отвечал Эпей, откладывая топор; ученики изображали его пятируким, почти, как Шиву: одной рукой Эпей ваял, другой расписывал (вазы), третьей конструировал, четвёртой строил, пятой без устали держал меч.

Когда лошадь была закончена, выяснилось, что внутри неё могут поместиться почти все герои: Менелай, Диомед, Одиссей, Идоменей, Неоптолем36 – сын Ахилла, – все, за исключением Аркаши: Аркаша не вмещался в лошадь из-за своих чудовищных размеров. Хитроумный Одиссей, довольный своей выдумкой, хихикал и гримасничал, показывая на Аркашу пальцем.

– Попробуй ещё, может, с вазелином получится? – паясничал Одиссей.

Аркаша запустил в него камнем, но Одиссей, ловкий, несмотря на свои почти кубические формы – при росте в метр сорок пять он имел примерно такой же размах плеч – увернулся и показал обиженному обидчику язык.

Пришлось Аркаше возглавить как бы отступающие от города греческие войска, в то время как почти все остальные греческие герои, иронически названные Аркашей «всадниками наоборот» и «не в коня кормом» и спрятанные внутри лошади, были втащены обрадованными троянцами через пролом в стене в свой несчастливый город. Ночью «всадники» перебили троянскую стражу и открыли городские ворота, а Аркаша, вовремя развернувший греческие корабли обратно на Трою, закрепил победу данайцев.

За десять лет осады мечта о Трое превратилась у греков в подобие мании, и теперь они вполне маниакально овладевали городом с тем же неистовством, с каким вообще жили и умирали в ту суровую пору. Каждый грек овладевал городом самостоятельно, в соответствии со своим умением и темпераментом, и Аркаша быстро простился с надеждой хоть как-то сорганизовать их. Он шёл по вожделенному городу, с любопытством разглядывая дворцы, которые вспыхивали у него на глазах, салютуя победителю. В их салютном свете Аркаше виделись мужи с распоротыми животами и жёны в разорванных туниках. Ему интересно было глядеть на их распоротые животы и разорванные туники: то были не чужие ему люди – за десять лет он перезнакомился почти со всем городским населением.

Когда Аркаша, поплутав по городским проулкам, дошёл до царского дворца, всё было уже кончено. Победители делили трофеи. Аркаша из этических соображений от своей доли отказался.

– Возьми хотя бы наложницу, – взмолился Агамемнон, подводя к нему одну из царских дочерей. – Это – Поликсена, невеста Ахилла. Ну Ахиллу-то невеста уже ни к чему.

«Хороша, как моя Кли37 лет десять назад», – подумал Аркаша.

Но сказал Аркаша другое:

– Нам чужих невест не надо, а вот от чужой жены я бы не отказался. Помните, друзья, я всегда открыт для таких предложений.

Поделив трофеи, данайцы захотели обратно в Европу, ибо где ещё в мире можно спустить эти трофеи с такой лёгкостью и с таким блеском, как не в Европе?

– В Европу! – закричали они. – Даёшь Европу!

– Даю Европу, – эхом отвечал Аркаша. – Берите её, не зевайте!

Европа начиналась за Геллеспонтским проливом38. Первое, что увидели греки в Европе, была тень отца Неоптолема39, смятенно метавшаяся по берегу.

– Он не отбрасывает тени! – заметил наблюдательный Одиссей.

– На то оно и тень, – тут же объяснил Аркаша.

– Ужасный дух! Чего он хочет? – спрашивали греки, сбиваясь в кучки и кучками же пятясь к проливу.

– Он ждёт вопроса40. Твоего, Неоптолем, вопроса, – объяснил Аркаша, отбиваясь от попыток создать вокруг себя очередную пятящуюся кучку.

После Аркашиных слов дух не выдержал – его прорвало:

– Мне не нужны дурацкие вопросы! В «Что? Где? Когда?» сыграете потом! Вот тут вы все – живые и с добычей, а ваш герой – и мёртвый, и пустой! Но мне не нужно здесь ни золота, ни кубков, верните мне единственное – то, на что имею право лишь один я – мою невесту, Поликсену. Ты, Неоптолем, мой славный взрослый мальчик, недрогнувшим мечом отправишь прям в мои объятья названную деву!

Сказав это, дух гордый удалился в ожидании положительного решения своего вопроса.

– Давайте-ка быстро стройте алтарь в память об Ахилле, пока мы будем тут мозговать, – распорядился Аркаша. – Герой есть герой, и даже в прихотях его есть что-то геройское.

– Отдадим ему девку, делов-то, – предложил Одиссей.

– А я полагаю, алтаря будет достаточно, – возразил Аркаша.

– Пацаны, вы как-нибудь того, девку-то жалко, девка – ничего, девка – хорошая, огонь-девка, – сказал Агамемнон Аркаше и Одиссею, уже тянувшимся к своим мечам.

– Одик, мы-таки поссоримся, – предупредил Аркаша.

– Арик, из-за бабы я готов поссориться с кем угодно, – предупредил Одиссей, – кроме тебя и тени Ахилла.

– Ну и что теперь? Кто ещё что скажет? – растерянно спросил Агамемнон.

– Я считаю, воля покойного священна, – веско заявил Диомед, царь Аргоса и друг Одиссея. – Мы не имеем права отказать ему, иначе когда-нибудь откажут и нам, – и Диомед демонстративно встал по левую руку от Одиссея.

Остальные греки молча скучковались вокруг Одиссея и Диомеда.

– Хорошо, – согласился Аркаша перед лицом такого единодушия, – мы исполним волю покойного, но внесём в неё некоторые полезные коррективы.

Агамемнон подал знак, и Поликсена сама взошла на алтарь, подставляя обнажённую грудь под меч Неоптолема.

– Подожди, – сказал Аркаша, отводя меч от груди Поликсены. – Пойдём со мной, милая, я не могу видеть, как такой цветок умирает нераспустившимся.

– Но папа сказал принести её в жертву! – воскликнул взволнованный юноша.

– Папа Ахилл? – переспросил Аркаша. – Папа Ахилл подождёт: у него в запасе вечность.

– Ты хочешь меня? – спросил Аркаша Поликсену, отведя её за алтарь.

– Как такого громадного и не хотеть? – с девичьей непосредственностью изумилась Поликсена.

– Ещё почему ты меня хочешь? – требовательно спросил Аркаша.

– Как такого красивого и не хотеть? – с девичьей непосредственностью изумилась Поликсена.

– И ещё почему ты меня хочешь? – ещё требовательнее спросил Аркаша.

– Как такого умного и не хотеть? – с девичьей непосредственностью изумилась Поликсена.

– Так получай же: ты заслужила меня! – воскликнул тронутый её искренностью Аркаша и, действительно, отдал себя Поликсене.

– Теперь можешь уходить, да будет исполнена воля усопшего, – сказал Аркаша, застёгивая набедренный пояс.

– Спасибо тебе за всё, – сквозь слёзы благодарила его Поликсена, надевая тунику.

– Не за что, – поскромничал Аркаша. – На моём месте так должен был бы поступить каждый.

– Но каждый так не поступил, – возразила Поликсена и вернулась к Неоптолему и его мечу.

Не без волнения Аркаша услышал свист рассечённого мечом воздуха и лёгкий шум – скорее даже шумок – от лёгкого упавшего тела.

Ахейцы вполне успешно преодолели первую половину пути домой, половина эта кончалась у берегов Эвбеи41.

Аркаша плыл на флагмане, рядом с бывшим главнокомандующим.

– Паду ли я, стрелой пронзённый? Или от старости паду, как кляча? – задумчиво вопрошал богов Агамемнон, опасно нависнув над пучиной.

– Пади, пади, – раздался радостный крик Аркаши, спешившего на корму к другу-герою.

– Аркаша! – торжественно сказал Агамемнон. – Я долго думал. Я долго думал и пришёл к выводу: у нас с тобой одинаковые взгляды на жизнь! Поэтому позволь пригласить тебя погостить в моём царстве.

Аркаша вздрогнул. В Микенах у него была любовь. Собственно, не было города в Античном мире, где Аркаша не имел бы по крайней мере одной любви, но в Микенах осталась особенная любовь.

– Спасибо, о любезный богам Агамемнон, – попытался вывернуться Аркаша. – Находясь целиком под впечатлением от столь царственного жеста, могу ли я всё же осмелиться просить перенести твоё любезное приглашение на более поздний период?

– Не можешь, никак не можешь, – ответил Агамемнон, и в подтверждение его слов началась буря – страшная буря, разметавшая половину флота, а вторую половину разбившая о скалы; корабль Агамемнона оказался в первой, более удачливой половине.

– Вот видишь, Аркаша, – заметил Агамемнон, едва переведя дух после бури, – против воли богов не попрёшь. Придётся тебе ехать в Микены.

Аркаша истолковал знамение по-своему, но промолчал. Спорить с нудным Агамемноном ему не хотелось.

Остаток плавания Аркаша посвятил литературному процессу. Свои наблюдения вкупе с газетными заметками он положил в основу многотомной «Хроники Троянской войны», сохранившаяся часть которой впоследствии приобрела известность под названием «Илиада». К сожалению, множество Аркашиных табличек и рукописей было конфисковано на таможне в Асине42, несмотря на возражения самого Агамемнона.

– Не положено, – монотонно твердил таможенник. – У меня по инструкции не положено. Меняйте инструкции – тогда пропущу.

– Ну что, зарубить его? – спросил Аркашу взбешённый Агамемнон.

– Зарубка – это не метод! – с негодованием отверг предложение Агамемнона Аркаша; уже в ту далёкую пору Аркаша являлся для современников примером беззаветного гуманизма; тем политикам, что ставят себе в заслугу отмену телесных наказаний в мировом масштабе, не мешало бы помнить, что именно Аркаша является автором доктрины «Зарубка – это не метод», коей без малого уже три с половиной тысячи лет.

– Надо будет – сам зарублю, – добавил Аркаша, но это уже в доктрину не вошло.

Как иностранец, он вынужден был ещё и отстоять многочасовую очередь для своего пограничного контроля.