Читать книгу Римская сага. Том IV. Далёкие степи хунну - Игорь Евтишенков - Страница 6

– Куда мы всё идём, Павел? Ты с ними чаще общаешься, песни поёшь. Спроси, сколько ещё? – в усталом голосе Атиллы сквозило раздражение. Дети болели, и Саэт не знала, что с ними делать. К тому же было мало воды, многие страдали от раздражений кожи и болей в животе.

– Уже спрашивал, – вздохнул слепой певец. – Идём на восток. Ещё дней пятнадцать, говорят. Это тысяча… а, может, и больше миль. Не знаю, не знаю. Наверное, далеко. Сейчас войны нет, караванный путь свободен. Так что до следующих ид будем на месте.

– Каком месте? Что это за место? Эти варвары кажутся мне хуже парфян.

– Зовут себя они хунну или гунну, не понимаю пока. Язык каркающий. Хрипят да кашляют, нет, чтобы говорить нормально. У них много земли. Стада большие. Ходят с места на место, кормят своих коров и овец, лошадей очень любят. Хорошо стреляют из лука.

– Это я видел. Они за лошадей Мурмилаку золотом платили, – согласился Атилла.

– Там горы большие, а перед горами большие холмы и долины. На них скот пасётся.

– Понял. Будем, как скот, пастись рядом с ними. Не думал, что жизнь так закончу.

– Ничего, зато ржать и мычать научишься, – пошутил кто-то, но Атилле было не до смеха.

– Ещё там есть другая земля, – продолжал Павел Домициан. – Они называют её Хань. Говорят, через горы надо перейти и там живут ханьцы. Их тоже очень много. Хунну и ханьцы воюют. Теперь, вот, хунну хотят построить большой лагерь, как город, чтобы у них была своя столица. Насмотрелись у Мурмилака.

– Чтоб ты сдох! – непонятно кому пожелал Атилла и, сплюнув, отошёл в сторону.

Дорога к новому месту оказалась трудной и долгой. Высокие горы северной Парфии сменились более унылыми холмистыми степями новой земли с унылыми сухими кустарниками на склонах, длинными каменистыми долинами, напоминавшими высохшие русла рек, и длиннокрылыми птицами, которые постоянно парили в вышине, выискивая добычу. Сопровождавшие римлян кочевники не били и не понукали их, следуя позади. Впереди ехали всего пять или шесть всадников. Это было странно, особенно для тех, кто ожидал от перемен только худшего. Ночи стали холоднее, а дни – ветренее. Многие простужались и болели. В городах римлянам удавалось выпросить или обменять какие-то продукты, и тогда голод немного отступал, а в пути приходилось есть только то, что давали всадники. В лучшем случае, это было мясо. Но, как ни странно, никто по пути не умер. Даже дети. Около десятка смельчаков пытались убежать, но за ними даже никто не погнался. Павел Домициан, который уже пытался разговаривать с кочевниками, сказал, что все беглецы погибли от голода и холода.

Римляне и их семьи держались дружно и старались друг другу помогать. Только разговаривали редко. Чаще обменивались одним-двумя словами и замолкали. Все ждали. Ждали, куда приведут их Фортуна и эти невысокие всадники в кожаных халатах и кожаных штанах.

Позади остались города Бактра, Мараканад, Кашгар, на которые Лаций совсем не обращал внимания и отрешённо слушал по вечерам рассказы слепого певца о том, каких людей там видели остальные и что слышали. Хотя, по большому счёту, все эти поселения располагались вдоль одной караванной дороги и были похожи друг на друга, как близнецы. Жизнь в них кипела вокруг расположенной в центре базарной площади. Все остальные постройки громоздились по кругу по мере удаления от центра. С годами дома напирали друг на друга, строились сбоку и сверху, оставляя свободными только одну-две дороги, которые вели к воротам и торговым рядам.

Однажды они остановились на ночь на небольшой возвышенности, за которой виднелась длинная глубокая впадина. Она уходила вдаль и терялась среди многочисленных холмов, за которыми садилось солнце.

– Ты видел больше, чем я, – со вздохом заметил Лаций. Слепой певец был рад услышать его голос, потому что раньше его друг молчал и лишь изредка отвечал да или нет. – Но убежать отсюда, похоже, нельзя. Я перебрал все варианты, но без лошадей и еды это невозможно. Ты что-нибудь чувствуешь, Павел?

– Я чувствую себя птицей, летящей вместе с Аквилоном в небесах. Ветер дует мне в лицо, а я всё иду и иду…

– А я ничего не чувствую, – покачал головой Лаций. – Хотя тоже иду.

– Прости… но ты должен сейчас быть сильным. Многие смотрят на тебя. Вчера Саэт спрашивала, как ты. Атилла постоянно подходит, другие люди. Так нельзя. Ты можешь заболеть и умереть, потому что дух твой ослаб.

– Да, да, я всё знаю. Но я не ослаб. Ты же видишь. Просто думаю, как далеко нас закинула Фортуна, если здесь нет даже растений и животных? – вздохнул он, откидываясь на спину и глядя на оранжевый диск солнца. – Смотри, даже варвары нас не охраняют. Можно рискнуть и убежать, как те несчастные… Просто спрячься за камень, и всё. Завтра вечером они будут уже далеко. И никто не будет тебя искать.

– Но без еды ты умрёшь. Они дают нам еду, – осторожно заметил Павел, стараясь не оттолкнуть от себя друга, чтобы тот снова не замкнулся.

– Да, ты прав! Они дают нам еду! – горько воскликнул Лаций. – У нас нет будущего. Дальше будет ещё хуже. Посмотри на всадников! У них только кожаные плащи и кожаные штаны. Нагрудники из кожи и несколько накладок из железа. Мечи с двух сторон острые, но ручка маленькая, лезвие короткое, ножны на поясе крепятся всего двумя ремешками. Что это за воины?

– Ну, не скажи, – возразил слепой певец. – Я слышал, что у них хорошие луки. Смотри, сколько они охотятся. И всегда есть мясо.

– Мясо есть, потому что они старых лошадей режут. Ты же не видишь, сколько скота они за собой гонят!

– Не вижу, но слышу, – пробормотал Павел. – Ты прав… Но стрелять из луков они умеют. Как и парфяне. И даже лучше.

– Но это всё равно не Рим!

– Ну, ты даёшь! Лаций, я не ослышался? Ты сошёл с ума? Ты что, в Рим собрался? – искренне удивился слепой певец.

– Да, – с грустью ответил Лаций. – Очень хочу в Рим. Ты знаешь, я как будто ослеп. Я не могу вспомнить Форум, храмы Весты и Юпитера – только слова, и всё. Что это такое? Почему я не вижу их перед глазами? Я ослеп? Боги дают знак? Только яркие краски, и сердце радостно стучит, когда думаю о Риме, но самого Рима не вижу, – с горячностью говорил он, а слепой друг, улыбаясь, кивал и слушал. – Что там сейчас происходит? Как Суббурская улица, порт, Палатин?

– О-о!.. – мечтательно протянул Павел.

– Вот видишь! Тебе тоже это близко.

– Мне приятно, но не близко. Я не видел всё это своими глазами. Я видел Рим глазами друзей и врагов, которые каждую ночь обворовывали меня во сне…

– Прости, я понимаю, – покачал головой Лаций.

– Но это хорошо, что у тебя есть цель. Великая цель! Значит, ты не сдался на милость Фортуны.

– Нет, не сдался. Цезарь всегда говорил, что судьба пленных не берёт. Но чем больше я ей противлюсь, тем дальше она меня уводит. Но ведь дальше идти просто некуда! А она всё гонит меня в пропасть. Как будто я сам своими руками отталкиваю себя от Рима!

– Как ты сказал! – почмокал губами Павел Домициан, как бы пробуя на вкус слова друга. – Красиво. Ты знаешь, мне кажется, что сидеть на земле, тут, на краю пропасти, как ты сказал, лучше, чем лежать под Каррами. Мы живы. И это хорошо. По крайней мере, ты можешь надеяться на милость богов, а тысячи твоих товарищей – нет.

– Ты со мной разговариваешь, как мать с ребёнком, – впервые за долгое время улыбнулся Лаций.

– Нет. Просто не знаю, как тебе объяснить это… Ветер подхватывает большие и малые камни, несёт их вдаль. Иногда самые тяжёлые летят дальше всего.

– Ты опять за своё? Я не камень…

– Нет, просто я чувствую, что мы идём правильно. Впереди нет смерти. Есть какая-то тяжесть, но не смерть… Слушай, может, тебе надо найти женщину? Вот, смотри, Атилла не страдает, как ты. Или верного юного спутника?

– Юношу? Ты шутишь? Нет… не хочу. А с женщинами пока душа не лежит. Тяжесть на душе. Рим ещё ближе кажется. А на самом деле, всё дальше… Как быть? Ты говоришь, женщины. Какие? Эти? Выучить язык варваров, чтобы забыть свой? У них же половины слов нет. Атилла сам говорил, что часто греческие и римские употребляет. И что мне с такой женщиной делать? Смотреть, как она будет рожать мне детей? Эх… Ты не видел Эмилии. Тогда бы ты всё понял, – с сожалением добавил он.

– Это, случайно, не вторая дочь сенатора Мессалы Руфа от второго брака?

– Откуда ты знаешь? – опешил Лаций, глядя, как Павел Домициан с самодовольной улыбкой смотрит своими белёсыми глазами куда-то вдаль.

– Мне посчастливилось однажды петь в её доме. Я до сих пор помню запах розового масла, кардамона, миндаля и ещё чего-то божественного, как вино богов.

– Ты когда-нибудь видел розы или цветы?

– Нет, но я их нюхал и трогал ещё в детстве. Для меня этого было достаточно, чтобы запомнить на всю жизнь. В тот вечер Эмилия сделала мне божественный подарок. Она сказала, что мой голос очаровал её, и оставила с одной из своих рабынь на всю ночь. Я до сих пор помню её имя.

– Не может быть! – искренне удивился Лаций. Он не думал, что в этой жизни осталось ещё что-то способное его удивить, но слепой друг сумел это сделать.

– Её имя означает яркий огонь… Она была, как… настоящий огонь!

– Только не говори, что её звали Аония, – осторожно сказал он.

– Да, откуда ты знаешь? – наивно спросил Павел.

– О, боги… – прошептал Лаций, подняв глаза к звёздному небу. – Всё в ваших руках. Но почему так беспощадно?..

– Что ты там шепчешь? – продолжая улыбаться, переспросил слепой.

– Прости. Я не хотел этого говорить, но её больше нет в живых. Её убил Клод Пульхер.

– Клодий Красавчик? Неужели?.. Но за что? – на бледном лице Павла застыла скорбь.

– Всё из-за моего медальона. Это долгая история. Она отказалась его отдавать. Он отрубил ей мечом голову.

– Нет, этого не может быть… Это же Рим! Как он мог?

– Мог. Там ещё и не такое может быть. Но его самого убил Тит Анний. Так что он получил по заслугам.

Они ещё долго сидели, вспоминая прошлое, и Лаций впервые рассказал Павлу Домициану о своей любви к Эмилии и её поездке в Азию. А тот, в свою очередь, поведал ему о том, как ослеп в возрасте пяти лет и с тех пор скитался по всем провинциям Римской республики вместе с нищими артистами. Там он выучил много языков и песен. Однажды произошло чудо – он встретился со своим братом, и тот оставил его у себя, чтобы развлекать клиентов, которые приходили заказывать обувь. Так слепой певец оказался в Риме. На Суббурской улице.

– Не сдавайся, друг мой. Вместе мы сильнее их. Как скала. Боги помогут нам, поверь мне, – увещевал его Павел Домициан.

– Не знаю… Может, ты и прав. Но если бы они только дали мне знак, – с досадой ответил он.

– Какой знак тебе нужен? Мы сидим на земле, рядом ничего нет, ни людей, ни птиц. Какой знак ты ждёшь? – в голосе слепого певца прозвучала ирония.

– Обычно это знак неба, – ответил Лаций.

– Хорошо, пусть будет знак неба. Смотри на небо и ты увидишь, как Парки грозят тебе своими острыми ножницами.

– Лучше бы бросили их на землю, – недовольно буркнул он и вдруг, фыркнув, грубо выругался.

– Что случилось? – встрепенулся Павел.

– Мне послала знак какая-то птица, – с отвращением сказал Лаций, вытирая шею и плечо. – Фу, вонь какая! Прямо на плечо!

– Друг мой, ты что, не видишь, что боги услышали тебя? Это же знак! Они говорят тебе, что слышат тебя!

– Цэкус, ты совсем с ума сошёл? Не ори так! А то все подумают, что я тоже верю в птичий помёт.

– Лаций, ты казался мне умным… Ты, что, хотел, чтобы тебе с неба упал серебряный сестерций? Или жареный баран? Это же самый настоящий знак! Просто так с неба ничего не падает. Даже птичий помёт! Не мне тебя учить. Ты же сам гадал по ауспициям…

– Что вы не спите? Разорались там. Дайте поспать… – послышалось знакомое ворчание Атиллы. – Первый раз слышу, чтобы Лаций так много говорил.

– А ты почему не спишь? – спросил, в свою очередь, Павел Домициан.

– Саэт плохо. Она ничего не ест. Она беременная.

Теперь Лаций тоже узнал эту новость, но он не заметил, что слепой певец воспринял её, как будто для него ничего нового в этом не было. Его зацепили слова Павла о знамениях, потому что боги часто посылали ему знаки во время походов просто так, без приношения жертвы и ночного слушания тишины. Может быть, это происходило потому, что в походах часто не было времени на долгие обряды… Неужели Домициан был прав? Неужели этот вонючий помёт был знаком?.. Слепой певец в это время обсуждал с Атиллой, как вести себя с беременными, но выглядело это глупо, их разговор был ни о чём, потому что они оба ничего в этом не понимали, и только вздыхали, сетуя на несправедливость жизни.

Лаций, закутавшись в толстую шерстяную накидку, смотрел на небо и думал, что делать дальше. Наверное, Павел был прав: надо было не спорить с Фортуной и идти в другом направлении, делать всё так, как она предложит и не противостоять ей. Может, тогда у него получится вырваться отсюда быстрее? Сколько надо будет строить город этому дикому вождю кочевников? Этого никто не знал. А ведь так могла пройти вся жизнь…

Голова чесалась, не переставая. Да и не только голова – давали знать постоянные спутники походов, вши. В Риме от них спасало шёлковое бельё, в шёлке они не жили. И ещё помогали брадобреи, которые умели вычёсывать их длинными гребешками. Но здесь… Лаций почесал бороду и впервые подумал, что было бы неплохо побрить лицо и голову. Атилла, услышав его просьбу, с удивлением покачал головой и повернулся на другой бок. Проснувшись с первыми лучами солнца, римляне с удивлением смотрели на высокого голубоглазого человека, который казался им знакомым, но его синеватая лысина и бритые впалые щёки мешали им признать в нём Лация. Кочевники тоже радовались его преображению: они смеялись, показывали на него друг другу плётками и даже бросили кусок рваной шкуры, которая оказалась старой шапкой. В отличие от парфян, никто не спросил его, откуда он взял нож или меч, чтобы так гладко побриться. Это только укрепило его в мысли о том, что новые кочевники ещё большие варвары, чем парфяне и новая жизнь будет намного тяжелее, чем прежняя. Полдня Лаций не надевал старую шапку, но когда начался мелкий, промозглый дождь, он с благодарностью натянул её на затылок и дал себе слово больше не хватать Парок за ножницы и не указывать Фортуне, куда его вести.

Длинная вереница римлян и хунну растянулась на несколько миль. Они продолжали идти на восток, но теперь им больше не встречались ни города, ни люди, ни караваны, ни колодцы. С каждым днём становилось всё холодней. Постоянно дующий ветер, казалось, проникал под любую одежду, и даже возле костров грелась только та часть тела, которая была повёрнута к огню. По утрам часто шёл дождь, пальцы коченели и не слушались, и римляне старались использовать для защиты от дождя всё, что могли найти – от толстых кусков коры до остатков шкур тех животных, которых убивали для еды хунну. В один из таких дней произошло событие, которое изменило судьбу Лация и помогло выжить в нелёгких условиях общения с кочевниками.