Читать книгу Баллада о Топорове. Стихотворения, воспоминания, статьи - Игорь Германович Топоров - Страница 10

В августе 1961 года, когда Герман Титов полетел в космос, редакция «Литературной газеты» направила меня в Николаев. Там доживал свою жизнь алтайский просветитель Адриан Митрофанович Топоров, учитель и наставник отца Германа.

В редакции меня предупредили: сейчас у Топорова находится Анатолий Аграновский. Это его наследственная тема, поскольку отец Аграновского открыл имя алтайского просветителя всему миру. Не надейтесь сказать что-нибудь новое. Моим молодым амбициям был нанесен удар. После встречи с Топоровым я все-таки нашла себе нишу на последующие десятилетия: начала читать книги крестьянам в сибирских деревнях. В рамках фольклорных студенческих экспедиций всегда находилось место для чтений. С тех самых пор не только я, но и мои студенты вели напряженные диалоги с Анатолием Абрамовичем. Он был уверен, что социокультурный эксперимент Топорова невоспроизводим. Когда умер Аграновский, я со своими друзьями решила найти истоки его алтайской фамильной темы. Пройти его алтайскими маршрутами.. Наугад махнули в Косиху…

Горюхина Э. Н. в гостях у Топорова А. М., 1961, г. Николаев. Автор фотографии неизвестен. Личный архив Топорова И. Г.

Сельские жители сразу указали на дом колхозного бухгалтера Блинова Григория Никитича.

Старик встретил нас настороженно. Протягиваю снимок, на котором запечатлена с Топоровым.

– А тут носик у вас острее, – все так же недоверчиво заметил бухгалтер и попросил нас выйти из избы.

Вышли. Сели на крыльцо. Через четверть часа нас пригласили. Оказалось, Блинов унимал волнение.

– Неужели мой труд кому-то понадобился? – причитал он.

Мы спросили про Топорова, и Блинов принес папку, в которой подшиты свыше пятидесяти писем. Спросили про Аграновского – оказалось шесть писем, да каких! Шесть писем, которые надо разбирать на журфаке по членам предложения.

Мы засели на несколько суток в архиве Блинова…

Впервые я увидела Блинова-младшего в день открытия стелы в честь первых алтайских коммунаров.

Дома, где великий просветитель читал крестьянам Гейне и Толстого, Гамсуна и Фета, давным-давно снесли и дорогу к «Майскому утру» запахали, чтобы не помнили никакого культурного родства. Сам просветитель был обвинен в том, что ядовитыми мелодиями Чайковского и Рахманинова разлагал бдительность революционного народа. Его арестовали и отправили в ссылку.

Мне рассказывал отец Германа Титова про концерты «Майского утра» в двадцатые годы.

– Идет какая-нибудь районная или городская партконференция. А потом полагается концерт: два притопа, три прихлопа. Частушки с балалайкой. Вдруг объявляют: «Ансамбль скрипачей «Майского утра». Григ «Песня Сольвейг»… Наверху уже готово решение про нашу контрреволюционность. Им было страшно от одних только слов: «Сольвейг, Григ, Чайковский»…

Я еще застала первое поколение коммунаров, которое не мыслило своей жизни без книги. На пепелище привезли одного из них, Григория Бочарова. Ему шел девятый десяток. Когда началась коллективизация, свободный труд свободно собравшихся людей был уничтожен. Старик вглядывался в заросшие бурьяном места, пытаясь вспомнить, где же стоял тот театр, в котором он играл Чехова.

– Вот здесь была пимокатная, а здесь фильму показывали, – указывал палкой то на одно, то на другое место, поросшее травой забвения.

Он так явственно (вопреки всему!) восстанавливал картины прошлого, что я не удержалась и спросила, откуда такая яркость видения.

– Только то, что здесь было, только это одно и помню. Вся остатная жизнь в тумане. Да и не было ее, этой жизни.

Потомки первых поселенцев держали в руках книги Топорова и статьи отца и сына Аграновских. По ним восстанавливали людей, события, годы, жизнь. Может быть, именно здесь я впервые почувствовала, какова цена журналистского слова. Это была истина в последней инстанции. Слово, которое защищало человека. Защищало его право на собственную жизнь.

Так вот где корни Блинова-младшего. Вот где начинается его культурная родословная…