Читать книгу Собаки моей жизни (сборник) - Игорь Головко - Страница 12

Мы оказались свободны и тут же решили её, свободу то есть, больше не терять. Единственный возможный способ, который пришел нам на ум, – завести СВОЮ собаку, чтобы не отдавать всё свободное время так и оставшейся «чужой». Когда тётя осенью вернулась с дачи и узнала, что у нас тоже собака, преспокойненько приспособила для Рами в туалете металлический под-носик, куда и приучила своего охранного в высшей степени пса справлять разнообразную возникающую периодически нужду. И гуляла Рами теперь по задворкам Маяковки лишь раз в неделю, когда мы приезжали к тёте Лере в гости.

Как я уже упоминал выше, окончательная моя жена тоже любила собак. Однако – Рами тут сыграла, полагаю, не последнюю роль – проявила себя сторонницей крупных форм, и в нашем доме появился огромный полуторагодовалый дог. А дело было так. Решили немедленно завести овчарку, я – в память о Борике. И, как учили, – только суку! По тёти-Лериному Вроде как преданнее. Между нами: чушь всё это! «Преданнее» после слямзенной «добрыми людьми» курцхаарихи? Сижу на работе, беседую с товарищем о будущей своей собаке, а он и говорит: «А я бы завёл себе подращенного дога. Кобеля…» – «Что ты, Лёша? Дог это ужасно. Лучше суку-овчарку, да воспитывать самому, под себя, с малолетства».

Позвонил в клуб Служебного собаководства. Решил, что и сам с усам, и к тёткиной помощи не прибег. Да и как советоваться? «А Рами?» То ли сам напутал с цифрами номера, то ли они что-то неправильно в справочнике указали, но я случайно попал в секцию Декоративного собаководства. А там, «на проводе», услышав мои желания об овчаристом щенке, уверенным женским голосом сообщили, что на настоящий момент у них есть необычайно красивая полуторагодовалая собака, голубой дог, Хозяин которой куда-то уезжает, и собаку надо пристроить. Уговаривала: не надо возиться со щенком, делать первые многочисленные прививки, подрезать уши, выбрасывать сгрызенные тапочки, носильные и не носильные вещи и многое-многое другое, о котором начинающий собаковод и не подозревает. Особенно работающий. Заманчиво…

Необходимость оставлять малюсенького щенка одного на много-много часов в пустой квартире – психологически дело не простое. Единственный вопрос, который я задал женщине на том конце провода: «А примет ли он нас?» Хотя волноваться надо было не только по этому поводу. Подращенная собака, естественно, всегда имеет целый «шлейф» приобретённых у неопытного Хозяина недостатков, дурных привычек, плохих манер…. А тут ещё не малый пудель – целый дог… Дожище! Вспомнились «Похождения бравого солдата Швейка», как сыщика Бретшнейдера сожрали собаки. Но уверенность голоса из трубки могла бы сравниться с уверенностью уже к тому времени пережитого нами со всех точек зрения генерального секретаря коммунистической партии Советского Союза Н. С. Хрущёва, когда он провозгласил, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». А может, в конце семидесятых мы при нём, долгожданном, и жили?

Решили с женой всё-таки предложенного дога посмотреть и пообщаться. Приехали на «Лермонтовскую»[9] в огромный «сталинский» дом-высотку Хозяин привёл собаку, скомандовав ей лечь на диван. Она заняла его полностью, сразу произведя на нас необычайно сильное впечатление своим цветом, статью и лучистыми, окаймлёнными «сурьмой», голубовато-зелёными глазами, сверкавшими изумрудами на голубом фоне. Агрессии собака не проявляла, молча разглядывая будущих хозяев. Гавкнула разок для пущей важности, чтобы показать, что она действительно собака. Низкий, зычный с хрипотцой голос прозвучал доходчиво серьёзно.

Мы попросту влюбились в неё с первого взгляда, с первого звука. Привезли домой в сопровождении Хозяина, который сразу ушёл. Как я понимаю, ему было невыносимо больно расставаться со своей собакой и хотелось этот процесс ускорить. Дог, оставшись с глазу на глаз с незнакомыми людьми на незнакомой территории нашей малюсенькой, даже для нас двоих, квартирки, заволновался, встал на задние лапы – пупок его оказался почти около моего носа – взгромоздил передние лапы на плечи, навалившись всем телом, и стал покусывать мой «загривок». Я порядком струхнул. Одного укуса его «медвежьей» пасти вполне хватило бы, если и не на мгновенное умерщвление нового, так и не состоявшегося в этом случае Хозяина, то на долгое его пребывание в институте имени великого Склифосовского.

Дело шло к ночи. Жена воспитывалась с детства с собаками. В доме её отца жили сразу три собаки, одну из которых, курцхаара, ему подарил САМ Сталин.

Джимуля, в положении сидя, перед выставкой

История появления курцхаара в доме жены длинна и запутана. Вот-вот должна была начаться война с фашистской Германией. Отец жены, которого лично я, к сожалению, не знал, – он умер задолго до нашего знакомства, а тем более брака, – в качестве разведчика через Турцию должен был перебраться в какую-то другую страну, чтобы активно вредить противнику. Это обычный метод, вернее, один из методов внедрения на нужную для разведывательной деятельности территорию. И вдруг, во время его пребывания в Турции, в Анкаре случился теракт. Некто неудачно попытался взорвать германского посла фон Папена. И прошумел Анкарский процесс. В попытке убийства обвинили отца[10] жены и ещё одного человека. И хотя отец, имея юридическое образование, доказал «на пальцах», приведя очевидные факты невиновности, что они ни сном, ни духом… турецкая Фемида приговорила обоих к пятнадцати годам заключения, которое через пару лет, когда начались безусловные успехи нашей армии, заменили освобождением. Его, по семейной легенде, в 1944 году после освобождения из турецкой тюрьмы принял в Кремле Сталин, и, узнав об его любви к охоте, дал указание, кроме вручения Золотой звезды Героя СССР, подарить от его имени этого щенка, которого назвали Ада. Он, по рассказам жены, впоследствии вырос в замечательного охотничьего пса, кстати, очень похожего на нашу с Иришей Герду, понимавшего команды на нескольких языках и служившего живым укором подрастающему рядом с ним молодому человеческому поколению, не желающему в то время бурно развивать свой языковый потенциал. «Собака понимает по…, – шумел на дочь строгий отец, – а ты нет!» Будущая моя окончательная жена в этот момент ощущала огромный комплекс неполноценности и, может быть, ещё и поэтому выбрала языковой вуз, что позволило в дальнейшем встретить сумасшедшего любителя собак и связать с ним, и с ними, свою жизнь. Но перейдём к нашему новому приобретению – догу.

Отец жены, Георгий Иванович Мордвинов, крайний справа, во время охоты с подарком Сталина

Во время этих волнующих неожиданных ласк, когда между моей сонной артерией и его приветливыми белоснежными клыками расстояние не превышало нескольких миллиметров, жена, без спецтехники увидев в моих глазах непритворный ужас, решительно прогнала мужа в спальню и бесстрашно заняла место на предусмотрительно захваченной от прежних хозяев подстилке, позвав задорного кобеля, который тут же нахально разлёгся рядом. К слову, традиция давать со щенком подстилку, с моей точки зрения, мудрая. Собаки в своей жизни больше всего полагаются на нюх, а не зрение и слух. Умение распознавать запахи у них немыслимое, человеком трудно представляемое. Я читал, что их способность в этой области превосходит человеческие возможности в сорок раз. Некоторые, правда, говорят, что в тысячу. Однако есть предположение, что они просто брешут, что в моём вольном переводе с неизвестного мне украинского: преувеличивают. Ещё пишут господа учёные, что они различают более двух миллионов запахов. Слух – тоже на высоте, а вот зрение оставляет желать лучшего. К этому можно добавить и неспособность различать некоторые цвета.

Мы переименовали его сразу, ещё в машине, в Джима – о, этот Есенин! – презрев предыдущую хозяйскую кличку Кузя[11], что, как нам казалось, для дога…. Ну сами понимаете. Она гладила его всю ночь, говоря ласковые слова. К утру собака стала шёлковая. Представляете, как удивился мой товарищ Лёша Григорьев, когда, преодолев за два часа просторы Москвы, ввалился в наш рабочий кабинет – мы с окончательной женой работали за соседними столами почти всю рабочую, допенсионную, жизнь – и я сходу похвастался: «Лёша, купили собаку». – «Маленькую?» – «Нет, подращенную». – «Суку?» – «Нет, кобеля». – «Овчарку?» – «Нет, дога»…

Более преданной и сообразительной собаки у меня до этого не было. Позже его бывший Хозяин признался, что никуда уезжать и не собирался, просто собака его ненавидела, пытаясь укусить при каждом удобном случае. Причиной послужило невероятно жёсткое воспитание в детстве, стремление наказаниями подавить её самостоятельность. Но это не овчарка, это – дог, а догов надо воспитывать лаской, иначе они на всю жизнь запоминают обидчика. Я здорово испугался, когда однажды, играя с ним палкой, при броске врезал по морде со всей силы и тут же присел, прижал его головищу к груди, погладил и сказал: «Прости, Джим. Это я нечаянно». Он ласково лизнул меня своим широким шершавым языком в нос и всем видом показал: к чёрту реверансы, чего между друзьями ни бывает, давай играть дальше.

На даче его было невозможно оставить одного дома под замком. Он открывал любые двери, не закрытые на ключ. О задвижках и говорить нечего. Самая для нас большая неожиданность произошла с защёлкивающимся, по-моему, это называлось в то время «английским», замком, открывающимся изнутри поворачивающейся круглой ручкой. Пошли в гости к соседу. Идём обратно, а пёс гордо трусцой бегает по совершенно пустой улице, которую предусмотрительно покинули прохожие. Страшно. Сам бы, завидев такого «пони», испугался и спрятался. Вот уж, кого не уведёшь! Не курцхаар. Он безумно обрадовался, заметив нас – дождался! – и бросился с «телячьими» ласками, истоптав одежду и тела, излизав лица до сияющего блеска. Как он повернул ручку, уму непостижимо? Ведь это надо было сделать зубами и вертеть в правильном направлении. Хотя время на решение этой проблемы у него было. Однако большинство собак смиряются перед трудными задачами, а этот – нет.

С женой в рабочем кабинете одного из Управлений Генштаба МО

Дома мы тоже однажды лопухнулись и ограничились, забыв про дачный удачный его побег, защёлкиванием двери язычком такого же замка. А наша милая соседка, за дверью напротив, была женщина оригинальная и свою дверь редко запирала, лишь прикрывая за собой. Из-за крайней рассеянности вынуждена была поставить замок без защёлки, чтобы в очередной раз не бежать за жэковским слесарем, который уже не раз приходил помогать открывать дверь – ключи она регулярно забывала дома. Джим сначала открыл нашу дверь по дачному образцу, потыкался в надёжно запертом тамбуре на три квартиры и открыл, просто нажав на ручку, квартиру напротив.

Стоял тёмный зимний вечер. К соседке приехали родственники из другого города. Намотавшись по городу, они рано легли спать. И вдруг услышали громкое сопение над головами. Открыв глаза, обнаружили над собой огромную тёмную непонятную тень на фоне льющегося из окна лунного света. Включённый мгновенно электрический облегчения не принёс. Думаю, что этот эпизод запал в память гостям гостеприимной в то прекрасное время столицы нашей Родины на всю жизнь, много ярче Кремля, мавзолея и многих-многих других почерпнутых за визит впечатлений. Хорошо ещё, что мальчик был совершенно не агрессивный и хорошо знающая его забывчивая соседка быстро завела Джимку в нашу открытую настежь охранником квартиру и долго дожидалась, когда мы вернёмся с работы.

Джим везде следовал за нами, стремительно вскакивая в багажник нашей «двойки» – существовал такой жигулёвский универсал – чтобы не уехали без него. Он не реагировал на кошек, не дрался с другими собаками, не приставал к людям. Никого, кроме нас, если он был спущен с поводка, для него в этом мире не существовало. Когда собирались поехать на дачу, по нашей подготовке сразу на лету схватывал суть происходящего процесса и начинал активно показывать: вот он – я! Чтобы не мешался под ногами, приходилось ему строго говорить: «Не бойся. Мы тебя берём с собой. Поедешь с нами». Эти слова пёс отлично понимал, переставал суетиться и занимал место у двери, на всякий случай. Прихожая в квартире – одно название, и приходилось носить вещи, перешагивая через «предмет». Когда всё было готово к отъезду, я спускался к машине, открывал дверь в заднюю часть автомобиля, считавшуюся багажным отделением, и, оглянувшись по сторонам, кричал вверх жене: «Спускай!» Она открывала дверь квартиры – благо на втором этаже, – и парень за пару секунд, как спринтер-чемпион, преодолевал это расстояние и, заскочив в «багажник», всем видом показывал: а вот отсюда я никуда не уйду!

Действительно, кто бы ни появился в этот момент, он бы не сдвинулся с места. Но если бы мы вели его на поводке, начал бы «охранять». Тогда, чтобы пройти мимо «раздражителя» (людей и животных), надо было его держать, крепко вцепившись в ошейник. Дёрнет поводок – прощай, рука! Лишь однажды я расслабился, так как летом гулял в построенной ребятами хоккейной коробке, имеющей высокое сетчатое ограждение, закрыв за собой дверь на щеколду. Всё равно я держал пса на поводке. Все собачники там гуляли, и кто-то нежеланный мог появиться. В это время к нежеланным стали относиться доберманы. Родители однажды дали её нам не несколько дней «на передержку», если так можно в нашей ситуации выразиться, и собак пришлось развести по разным комнатам – дрались. С этого момента Линда на улице стала злобно реагировать на догов, а Джим – на доберманов. Остальных собак продолжал воспринимать индифферентно, без эмоций и даже элементов агрессии.

В тот злополучный раз за сеткой внезапно появился человек, проявивший к нашему догу обычное человеческое любопытство. А посмотреть было на что. Но мне от этого нисколечко не легче – Джим дёрнул. Ясное дело, что я его не удержал, лишь вскрикнул от непереносимой боли. Рука повисла, как плеть. Выскочить из коробки он никак не мог, да и не хотел. Гавкнул пару раз, чего оказалось достаточно, чтобы истребить к себе всяческое любопытство – человек исчез, как не бывало, – и побежал меня успокаивать: чего между друзьями не бывает! Так что за-сеточный мужчина отделался скорее всего лёгким испугом. А я неделю страдал от боли в конечности.

Иногда появлялись трудности при вывозе Джима с дачи. Дело осложняла безумная боязнь моей ещё одной, но на это раз действительно, пусть и двоюродной, тётушки, Кати. В «босоногом» детстве на лестнице своего дома она столкнулась нос к носу с огромным псом, порода которого для Истории осталась тайной, и он рыкнул. Всё! Этого хватило на всю жизнь. Она безумно боялась больших собак, предпочитая обходить и маленьких. А как не подвезти на машине родную двоюродную тётю, с которой свела нас жизнь очень плотно? Да ещё человека, спасшего, как врач, множество человеческих жизней, среди которых были и жизни родственников, включая мою окончательную. Кому интересно, может глянуть в Интернете на «Екатерина Михайловна Вихляева». Как вы уже поняли, семья у нас была очень большой и очень дружной, и количество «юродов» на эти взаимоотношения не влияло. Чувствую, что надо написать о семье отдельную книгу.

При «эвакуации» с дачи в Семхозе мы сначала сажали тётю на сидение рядом с водителем, затем запускались на заднее сидение другие родственники, и самым последним Джим заползал на их колени, так как «его» место в багажном отделении всегда оказывалось заваленным багажом. При этом командовали ему: «Тихо!», и бедный пёс, молча сопя, в неудобнейшей позе, ехал пару часов до дома, практически не шевелясь и ни разу не пикнув. Поразительное понимание ситуации. А член-корреспондент Академии наук Екатерина Михайловна Вихляева, величайший акушер-гинеколог современности, в эти трудные поездки вела себя, как страус, запустивший голову в песок: собаку не видит, значит, её и нет. Как прирождённый клаустрофобик, я прекрасно понимал её состояние и редко свойственное женщине мужественное терпение.

Естественно, Джим был обучен ещё предыдущими хозяевами подавать лапу. Жили мы в то время небогато, если не сказать бедно, и его подача лапы в зимне-летне-осенний период, то есть, когда холодно, оборачивалась дырками в дико дорогих колготках жены. И мы поняли: больше никогда ни одну собаку не будем обучать этому простому, но очень вредному действу Ради минуты славы терять хрупкую вещь, да пусть просто пачкать одежду смысла не имеет. Обученная этому собака и без команды, когда просит что-то от человека, пытается подать немытую, когтистую, неотманикюренную лапу. В дальнейшем мы собак подаче лапы не обучали. Но заметили, что все гости, кто не боялся собак, обязательно требовали лапу и, когда обнаруживали, что собака этого не умеет, немедленно начинали её учить. Иногда это случалось в момент отсутствия хозяев, которые могли бы хоть как-то повлиять на ситуацию, и встречали их радостными криками о своих успехах, пытаясь тут же продемонстрировать достигнутое. И очень удивлялись нашей печали. Да… Люди очень стандартны в своём отношении к собакам. И не только…

Отдельные людишки начала восьмидесятых, разгорячённые пропагандой того времени, что собаки «всё мясо в стране съели (и помогали им в этом военные)», зачастую вели себя неадекватно. Когда мы выходили гулять, бабки – «совесть двора», постоянно сидящие на лавочке у подъезда – строили ему рожи, издавали мяукающие звуки и даже присаживались, как будто хотели в туалет, что-то изображая. Наш дог гордо проходил мимо, не реагируя на провокации. Мне при этом вспоминался один знакомый молодой собачник, который на ругань очередной активной женщины – мужчины, как правило, к таким делам индифферентны – по поводу его гуляющей по парку вольно и без намордника боксёрихи обычно отвечал: «Да что Вы, у неё же зубков нету». И если женщина на это грубо реагировала, тихо цедил: «Дура ты, бабка. Потому и не растёшь». Звучало это для моих ушей как-то не очень. Но забавно. И в момент встречи с «совестью двора» очень хотелось сказать какую-то грубость, но я сдерживался. Это же не их вина, а скорее – беда.

Пёс, как и все собаки моей жизни, понимал многие человеческие слова. Жена, уходя в магазин, обычно говорила: «Джим, я иду в магазин и обязательно тебе что-то принесу». Тогда Джим, перегораживающий обычно дверь своим мощным корпусом, не желая расставаться с нами ни на минуту, делал шаг в сторону. Приходя из магазина, жена ставила пакет молока или что-то другое на холодильник и говорила: «Это для тебя». Собака садилась и как загипнотизированная смотрела на этот предмет, спокойно ожидая, даже долгое время, пока не получала его содержимое. Под его столик с отверстием для миски мы всегда клали газеты. Редко можно встретить породу, которая ела бы так грязно. У догов и других догообразных собак губы переходят в висящие брыли, через которые любая жидкость – и не только – льётся, как из ведра.

Однажды, придя из магазина и разбирая сумку, жена временно положила кусок сливочного масла, около килограмма, завёрнутый в плотную вощёную бумагу, на подоконник и занялась раскладыванием купленного по полкам холодильника. Когда обернулась, масла на подоконнике не обнаружила. Рядом сидел счастливый Джим и преданно смотрел в глаза. Нигде не было ни ошмётка бумажки. Видимо, он проглотил предмет целиком, вместе с «фантиком». В тот момент мы больше всего боялись, не будет ли псу плохо. Даже поноса не было.

Нечто подобное, но с последствиями, случилось, когда я заболел простудой. А врачи в то время советовали все простудные заболевания лечить огромными дозами аскорбинки (аскорбиновой кислоты). Она продавалась в бумажках в виде порошка. Я разложил перед собой на стуле массу этих бумажных пакетиков и постепенно, по указанной врачами норме, проглатывал их содержимое. Джим усёк – ест. Значит, вкусно. И, когда я заснул, слизнул всё оставшееся. Конечно, вместе с упаковкой. Поначалу я не заметил пропажи. Но, когда по утру пред мои очи появилась его голова, вскрикнул от неожиданности. Надо мной склонилась – я лежал на диване – огромная, толстая, раздутая, как воздушный шарик, красная вместо серой морда. Уже через несколько минут мы догадались о причинах опухлости и покраснения. Хорошо ещё, что от тёти Леры нам достался «в наследство» её любимый ветеринар. Он приехал, сразу выписал димедрол, противоаллергический препарат, и уже на следующее утро к нам прибежал наш обычный голубой, а не красный, пусть и местами, дог. Очень печально, когда собаки болеют, особенно по твоей глупости и неорганизованности. Они не могут пожаловаться, где болит. Если есть зверь в доме, то надо, как говорил один из моих друзей, подозревать.

Джимка оказался необычайно наблюдательной собакой. Он молча садился рядом, приглядываясь к тому, что мы едим. Ему давали попробовать. Если ему не нравилось, он выплёвывал и отходил. Однажды мы раздобыли большущую банку маслин и решили полакомиться. Это происходило, как я уже упоминал, в начале восьмидесятых двадцатого века, когда, несмотря на комментарии журналистов двадцать первого, совершенно не было голодно, но с точки зрения деликатесов случались проблемки.

Как известно: каждому своё. Джим сел у стола, голова его при этом возвышалась над ним, немногим уступая нам, и спокойно смотрел на нашу необычную трапезу. Жена первая не выдержала просящего взгляда и дала ему маслину. Он осторожно, «элегантно» взял её в рот и, сразу почувствовав солёность, выплюнул: фу, какая гадость! Но не отошёл, а смотрел, как мы едим, да ещё похваливаем: вкусно, мол. Собаки понимают не только слова, но и интонации, обижаясь, как люди, когда над ними подтрунивают. Джим, видимо, понял наши насмешки, вновь взял с пола свою маслину и съел, а косточку выплюнул. Посидел, посидел, посмотрел на наши довольные рожицы – а я, по совету своего любимого дяди, пятидесятипроцентного армянина, который меня во время посещения его гостеприимного дома в Ереване убеждал, что очень полезно для желудка глотать косточки, так и делал, – тяжело вздохнув, проглотил и косточку. Больше, правда, всё равно ничего не получил – не собачья это еда в ограниченно деликатесном Советском Союзе, да и вообще не собачья.

Ожидал он нас с работы, стоя у окна и прижавшись носом к стеклу. Приходилось с него периодически оттирать Джимкины «молочные» «носы». Приходя с работы, ощущали в полной мере сгусток собачьей радости. Хвост бил по ногам и корпусу так, что оставлял на теле синие полосы. Но в узчайшем коридоре «хрущебы»[12], увернуться было некуда. Нам его удалось даже научить «ходить по-маленькому» в обычное ведро, выставляемое в коридоре, так как рабочий день у обоих отличался длительностью. Уходили в семь утра, а возвращались в девять вечера. Хорошо хоть, что работали, как я уже упоминал, на одной работе, в одном кабинете, но – это и крепило брак – за разными столами. Переводчики…

На выставке 1981 года

Когда покупали собаку, нам в клубе сразу сказали, что у него есть легко устранимый, но для выставок большой недостаток: слабая пясть. Это значит, что переход передних ног собаки в стопы как бы прогибался под его весом. Посоветовали, если хотим сделать пса выставочным, много с ним гулять. А мы хотели. Как же, такой кобель и не оставит потомства! Жили мы тогда на самой окраине Москвы, у станции Лось[13], где в то замечательное время до МКАДа царили бесхозные просторы. Очень много места для выгула, не то, что в центре. Было принято решение – гулять до победного, да и нам походить не вредно, и собака должна выгуливаться до устали, чтобы не активничать дома.

Так и сделали. Каждый будний день после возвращения с работы, едва перекусив, выходили на двухчасовые прогулки по району, а заметив, что энергия малыша бьёт через край, становились метрах в семидесяти друг от друга и звали его по очереди к себе, поощряя лакомством. Сначала он активно и быстро бегал галопом, а притомившись, переходил на рысцу и в завершение еле плёлся от одного к другому. Можно было идти домой с чистой совестью.

Где-то узнали, что таких мощных собак можно использовать, как ездовых. Купили ему шлейку, санки, посадили туда сына Диму, и Джим с громадным удовольствием таскал этот «фаэтон». Однажды решил даже пробежаться галопом, но это закончилось наглядной демонстрацией действия закона Ньютона об инерции. Остановившись, он был сбит сзади разогнавшимися санками и тут же оказался на руках Димы. Так что с этими экспериментами пришлось кончать.

Как-то с сыном и Джимкой пошли гулять к пруду. Лёд оказался тонким, и дог провалился в воду. Пытался выбраться, но лёд под ним крошился. Поднимая кучу брызг, собака, начав паниковать, ломала и ломала лёд. Видимо, оказалось довольно глубоко, и лапы не доставали до дна. Пришлось ползти к проруби, брать его за ошейник и помогать выбраться из воды. Оба мокрые прибежали домой. Я переоделся, а Джимка лёг к горячей батарее и пытался согреться. Вдруг раздался звонок – тёща. Спрашивает, как дела у Димы – она его бешено любила, и большую часть времени он жил у неё. Говорю, что только что пришли с прогулки, Джимка провалился под лёд пруда, я его вытащил, так что всё в порядке. Тёща[14] заволновалась: «А что он сейчас делает?» – «Да ничего особенного. Лежит у батареи, сохнет…» Молчание. Потом громко: «Как это ребёнок лежит у батареи?!» И только тут я понял, что она плохо расслышала, перепутав Джимку с Димкой.

Однажды раздался звонок, и я услышал голос бывшего его Хозяина. Они с женой хотели приехать, посмотреть на собаку. Я согласился, хотя в душе очень переживал, не повлечёт ли эта встреча каких-то перемен в нашей обоюдной любви. Решили встречу организовать не в маленькой квартирке, а на бесхозной в то время территории у речки с самобытным названием Джамгаровка, что текла у МКАДа. Здесь же мы зимой катали сына на Джимке, запряжённом в санки, здесь он провалился под лёд, здесь гоняли кобеля, исправляя «мягкую пясть» на «жесткую», так что территория была полностью освоена. Джим заметил их издалека, подбежал, поприветствовал языком и хвостом и вернулся к нам, ясно показав, кто у него теперь хозяева. Ребята расстроенные поехали домой. А мы, радостные и счастливые, ещё долго ходили вдоль реки, наслаждаясь нашим любимым существом… А он – нами.

Всё-таки за год собачью пясть мы выправили и стали водить пса на выставки – хотелось-таки получить от этого красавца потомство. Неожиданно в Клубе узнали, что у них есть правило: давать вязки лишь тем кобелям, которые входят по результатам выставок в состав призёров. Без надежды на успех поехали на первую свою в жизни выставку. Оказалось, что это огромное испытание, как для людей, так и для собак. Организация была та ещё – не армия. Собранный народ с собаками на солнцепёке табором располагался на обширной поляне. Сначала некоторые собаки вели себя довольно агрессивно, пытаясь подраться с соседями. А потом, утомившись, притухли и они. К Джимке, слава Богу, это не относилось. Он не воспринимал собратьев как соперников, может, потому что ему действительно по экстерьеру равных в своей группе не было.

Кто не был на выставке догов, сообщаю, что они делились на несколько категорий: по полу, цвету и возрасту (группы: младшая, средняя и старшая). Для того чтобы зарегистрироваться, пришлось приехать к указанному времени, а потом ждать, когда все предыдущие категории пройдут, их оценят, объявят победителей, вручат дипломы и медали. Всё это длилось часы. Ожидающих собак прикрывали зонтиками, газетами, тряпками. Поили и обрызгивали водой. Большей мутоты я никогда нигде не видел. Вот и настала наша очередь. Я очень волновался, так как не совсем понимал, убрали ли мы его «мягкую» пясть? Прошёл один круг. Нас с конца передвинули чуть вперёд. Ещё круг. Ещё чуть вперёд. И, наконец, мы очутились третьими. Ура! Огромный успех. Третье место в породе!

Получив свой диплом и медаль, гордо вернулись домой, пообещав Клубу, что будем выставляться и дальше. А как иначе, вязки-то мы ещё не получили. Так Джим стал занимать постоянно третьи места по старшей группе голубых (в те времена это слово воспринималось только как цвет) догов. Третье место для нас – всё равно, что первое. Дело в том, что на выставках действовало негласное правило: первое место занимала собака судьи, второе – кого-то из приближённых, иначе говоря, «клубных», а третье – настоящее, заслуженное, породное, которое колом не вышибешь. Таскались мы по разным вставкам, что отдыхом никак не назовёшь. Терпели. И достигли максимума, заняв второе место по Москве. До сих пор, а прошло более тридцати лет, горжусь этим.

Но однажды с нами случился неприятный психологический казус. Пригласили на выставку в Мытищи. В нашей группе оказалось лишь две собаки: наш Джим и какое-то, с моей точки зрения, местное чудовище. Было совершенно очевидно, что первое место в кармане, но… Мы плохо к тому времени понимали реалии. Не скажи, как говорится, «гоп»… Конечно же, мытищинские судьи не могли отдать первое место пришлому московскому молодцу, и мы получили второе. В данной ситуации – последнее. Огорчённые, присели после ринга на лавочку, чтобы прийти в себя. Подходили местные любители, говорили тёплые слова. Некоторые сочувствовали. Всё всем было очевидно. Но мы так и не смогли пережить этот удар по самолюбию и справедливости, и после этого фиаско перестали ходить на выставки.

Цели, правда, мы своей добились: получили право на несколько вязок. Не вышло. Уехали по специальности – арабисты – на работу в Алжир, оставив собаку Диме. А так как он был ещё недостаточно зрелым – десять лет с хвостиком – то реально собаку мы передали моей первой жене – женщине, как я уже писал, безумно любящей собак – в её новую семью. Она пыталась реализовать наши успехи и повязать мальчика, сделав его «мужчиной». Однако ей отказали, сославшись на то, что поменялся владелец. Такие вот законы властвовали в собачьем бизнесе. За вязки шла «кровавая» борьба. Не гнушались и неспортивными методами. Порой применялась, как в футболе, подножка.