Читать книгу Собаки моей жизни (сборник) - Игорь Головко - Страница 8

Вот она красавица и умница

С появлением Лесси, как я уже намекал выше, места для Линды в нашем новом доме не нашлось. О, юноши! Не верьте до-свадебным клятвам и обещаниям! Вообще ничему не верьте… Пришлось просить родителей о предоставлении «политического» убежища моей Первой – и первой же брошенной, вернее, заменённой на молоденькую обворожительную женщину, – собаки. «Брошенной», к сожалению, далеко не последней, как бы я эти свои поступки ни оправдывал.

Для родителей падение на их плечи, читай «голову», нежданного «подарка» от «заводчика»[5] – так с юмором стал теперь называть меня отец, – как я теперь понимаю, было далеко не в радость, и они иногда указывали мне всуе на мою слабохарактерность, в глубине души понимая, что не один я в этом виноват, ибо являлся продуктом генной инженерии и определённого воспитания. У меня же наготове для своей больной совести имелся целый ряд очень веских оснований и оправданий, поддержанных первой в жизни, ни с кем не сравнимой жёнушкой: её учёба в институте, пусть и вечернем, маленький ребёнок, небольшая квартира, моя ненормированная работа, а тут ещё – две собаки… О чём думали до этого, не сильно понятно.

Как-то отец на мои стенания, что он не любит собак, сказал: «Зря ты так думаешь. Если бы я был помещиком, у меня была бы псарня…» Намёк оказался удивительно прозрачным и образным: за животным надо ухаживать, а это повседневный рутинный труд. Всё-таки труд. К тому же подобное живое существо привязывает к дому капитально – не рыбки. Отлучиться на несколько дней – проблема, может быть, и непреодолимая. Папа часто ездил в командировки по шахматным делам: где тренером, где врачом, где судьёй, а где и руководителем делегаций на международные турниры в разные города и страны в дополнение к постоянной работе: в то время он возглавлял крупный подмосковный военный санаторий «Архангельское». Однажды я застукал отца, сидящего рядом с возлежащей на диване Линдой и играющего её носом, качая большим и указательным пальцами чёрную мочку из стороны в сторону и ласково при этом шепча: «Носа, носа, носа…». А та умилённо глядела на него своими огромными каштановыми глазами, и наслаждалась этой нечастой лаской. Мама же, ограниченная наличием собаки в передвижении, вынуждена была оставаться дома. Как я теперь понимаю, скрепя сердце. «Оставаться дома» – громко сказано. Мама в то время ещё работала медсестрой офтальмологического кабинета поликлиники Большого театра, где и проработала тридцать лет своей жизни.

Лесси вещей не портила, вела себя тихо и мирно, стоически терпела домогательства быстро образовавшегося нашего маленького сына, таскавшего её за густую шкуру, тыкающего малюсенькими пальчиками в глаза, седлавшего и пинавшего собаку – ни звука. Когда он совсем доставал, вставала и, тяжело вздохнув, как старый человек при неожиданной лишней нагрузке, шла в другую комнату, пытаясь найти в доме такой закуток, куда бы её маленький приятель залезть не мог.

Она отказывалась гулять со мною на поводке, жалобно-просительно смотря в глаза, да и грешно было её к этому понуждать, так как на улице следовала строго в фарватере гуляющего с нею человека, никогда ни на кого не лаяла, даже не рычала. Просто не обращала ни на кого никакого внимания. Но, если ей давали команду «охраняй!», визга и лая во все стороны было предостаточно, при этом она хитро посматривала на Хозяина: когда кончать это дело?

Поучительно, что, как поведала мне первая жена, Ирина Ивановна, в юности, примерно до полутора лет, Лесси проявляла себя, как дьяволёнок: гонялась за птицами, кошками, другими собаками – всем, что движется, кусалась и царапалась, не слушалась команд и прочее, что хозяева связывают с очень плохим собачьим поведением. И вдруг, в одно мгновение, поменялась. Гены, как я понимаю, взяли верх над юношеской бесшабашностью. Пастушья порода. Она определила свою «стаю» и своё место в ней – подчиненное. Если это качество свойственно всей породе, владельцам таких животных можно только позавидовать.

Естественно, что долгое общение с разными особями одной и той же породы позволило мне сделать вывод, что, несмотря на нечто общее в поведении, объединяющее породу, в каждом экземпляре, то есть в каждой собаке, проявляется что-то индивидуальное: желаемое человеком или нет, сообразно её характеру. Есть в породе собаки беззаветно смелые, а есть и трусливые, есть благородные, а есть коварные и прочая. Имеются общие рекомендации по выбору щенка, и всё же, беря его в дом, получаешь «кота в мешке». Не всегда в юном создании разглядишь его будущие положительные или отрицательные качества. Дай каждый Хозяин, зачастую, не очень знает, какая черта характера будущего спутника будет ему необходима и удобна, а какая «смерти подобна». Всё, как у людей. Милая невеста может превратиться в такую фурию… Но о последнем – только по слухам. В моей практике такого не было. Скорее всего, для города удобней иметь собаку не слишком смелую, не бросающуюся на каждого встречного человека или животное. А если кому-то хотелось именно такого пса, то всё равно любишь своего, пусть и трусишку, отнюдь не меньше. Оправдываешь умом и сообразительностью: «Мой не полезет на рожон. Умница!»

Если же берёшь друга для жизни в сельской местности, хочется очень смелого. Но труса в «эксплуатации» сразу и не отличишь от смельчака. Такие собаки за оградой порой готовы разорвать любого, заливаются громким лаем, однако при «лобовом» столкновении с чужаком теряются, подходят крадучись, медленно, как бы оценивая угрозу. Затем начинают прыгать на пришельца, показывать, что и они что-то могут сделать. Может, при особой дрессировке, пройдя курс охранно-караульной службы, и удастся превратить трусишку в «бойца». Не знаю. Не пробовал. Но, если ничего не предпринимать, так и будет ваш дружок – другом не только для вас, но и для незваных гостей, что радует посетителей и неприятно ранит душу владельца пса, купленного не только для души, но и для охраны и защиты. Однако, после долгой практики, могу сознаться, что «трус» в обиходе много удобнее, чем смельчак. Не надо тратить усилий на запирание и отпирание после ухода гостей. Разве что, только для сохранения их одежды чистой, а носа – не поцарапанным от трогательных объятий.

Олесю приходилось подолгу и часто, без особого успеха, вычёсывать, чтобы комки шерсти не катались по комнатам подобно перекати-поле. Успокаивало: вычесанный подшёрсток можно использовать для вязания носков и кофточек, способных согреть тело любой теплоёмкости. Носки из собачьей шерсти бесподобно греют даже самые мёрзнущие ноги, особенно людей с плохими капиллярами, замерзающих под одеялами из шерсти других животных. Это опробовано жизнью. Однако в моей первой семье никто этим никогда не заморачивался, и собранная шерсть – жаль выкидывать – хранилась до лучших времён. Разве что иногда раздаривалась. Но времени на заботу о Лессиной шерсти всегда не хватало, и она пребывала везде: на полу, мебели, одежде и даже в еде. Хорошо ещё, что пионерские лагеря и, позже, казарма, а ещё позже длительная работа в арабских пустынях усовершенствовали отношение к понятию «чистота», и вынимаемый из тарелки или собственного рта собачий, да и вообще любой волос (и не только волос) не приводил к особо негативным проявлениям организма.