Читать книгу Прошлое в наказание - Игорь Харичев - Страница 12

Первого сентября я, Марина и Елена Иосифовна отвели Кирилла в школу. Мы, взрослые, волновались куда больше, чем он. Кирилл спокойно стоял рядом с мальчиками и девочками, его будущими одноклассниками, задумчиво смотрел по сторонам, не слишком вникая в то, что говорила директор школы, немолодая полная женщина с миловидным лицом и явно крашеными темными волосами. Ее страстная речь была традиционной для данного случая, но Кирилл слышал такое впервые.

– Учительница больно уж молодая. Боюсь, что неопытная, – тихо проворчала бывшая теща, обращаясь к нам с Мариной.

– Зато у нее еще не угас энтузиазм, – возразила Марина.

– Энтузиазм без опыта лишь во вред.

– Мама, ну что ты, честное слово!

– Учительница из первого «А» кажется мне посерьезнее. Может, попросить перевести Кирилла в тот класс?

– Мама, давай сначала посмотрим, как он будет учиться в этом.

Теща недовольно замолчала.

Потом Кирилла и остальных первоклашек повели внутрь школы. У самых дверей он обернулся, глянул на нас немного растерянно. Мы замахали ему руками. Навряд ли он понимал, что в его жизни начинается долгий период, который будет связан со многими радостями и неудачами, который подарит ему настоящих друзей и во многом определит его дальнейшую жизнь.

Встречали Кирилла через два часа после его первого дня учебы только Марина и теща. Я приехал вечером на праздничный ужин. Были сестра Марины с мужем и дочерью, которая пошла в пятый класс. Мы пили чай с большим тортом.

Конечно, я не имел возможности отводить сына в школу. У Марины был свободный график, она обходилась без моей помощи. Забирала Кирилла после уроков теща.

Первые два месяца осени пролетели стремительно. Мелькал день за днем, словно окна проносящегося мимо поезда. Дела теснились, наезжая друг на друга. Время казалось спрессованным до предела. Я с трудом успевал по воскресеньям ненадолго увидеться с Кириллом, расспросить его про школу и всего единожды смог навестить Настю. Разумеется, не одну, с Эдуардом, – приезжал к ним в гости.

В самый последний день октября на Северном Кавказе полыхнуло – начались вооруженные столкновения в Пригородном районе Северной Осетии. Ингуши убивали осетин, а те – ингушей. Оружие в тех краях водилось практически у каждого мужчины. Жертвы с обеих сторон были значительные. Конфликт следовало прекратить немедленно. Госсекретарь понимал это, но его вмешательство не помогало – в Пригородном районе продолжали гибнуть люди. Кто-то был заинтересован в таком развитии событий.

Через короткое время госсекретаря отправили в отставку – Ельцин уступил мощному давлению. Я принадлежал к числу тех немногих, кого данное событие не обрадовало. Конечно, он взял на себя слишком много, приобретя невероятное могущество, и это далеко не всех устраивало – недовольных более чем хватало. Но он умел проникать в существо самых разных проблем, умел воспринимать информацию, умел слышать знающих людей и принимать вполне адекватные решения. Мне было интересно работать с ним.

Столкновения в Пригородном районе продолжались. И что хуже всего – федеральная власть однозначно встала на сторону осетин. Мы с Лысенко пытались объяснить вице-премьеру, отвечавшему за межнациональные отношения, что это недопустимо в стране, где живет столько народов. Он бормотал что-то невнятное, а потом предпринял все, чтобы наша вторая встреча не состоялась. Я злился, но сделать ничего не мог. Записка президенту не помогла. Скорее всего, она не попала к Ельцину. Оставалось ждать, чем все закончится.

Новый год наступил совсем неожиданно – календарь вдруг подошел к концу, и стало ясно, что придется потратить время на приобретение подарков, на встречи с друзьями, близкими. Я выкроил час для того, чтобы поискать что-нибудь подходящее в ГУМе и его окрестностях.

Вечером я заскочил к Марине, поздравил ее, Кирилла, тещу, коротко расспросил сына про школу, потом рванул в Переделкино, где мои друзья-писатели традиционно собрались на даче Миши Манцева. Дачу, довольно большую, получил еще при Сталине Мишин отец вкупе со сталинской премией. Меня встретили шумно: «А, пропащий! Кремлевский затворник! Молодец, приехал! Налейте ему! Налейте!» Мне вручили захватанный стакан, который тут же был наполнен сухим красным вином, и вся большая компания с невероятным воодушевлением опустошила разнокалиберные емкости. Едва я успел закусить, ко мне подошел Миша с рюмкой в одной руке и бутылкой в другой. Наливая мне водку, проговорил: «Давай выпьем! Повод привычный. Еще один год прошел. Пролетел! Ну и хер с ним». Выпили. Потом еще – за то, чтобы следующий год не слишком расстраивал. «Что-то наша жизнь не слишком изменилась, – грустно изрек Миша. – Наверно, Россия – не та страна, где люди могут жить хорошо». – «А если в этом ее предназначение? – вполне серьезно поинтересовался я. – Если жизнь – испытание, то где его проще пройти: в сытой Америке, преуспевающей Европе или в неустроенной России?» Мои слова заставили его задуматься. «Это если испытание… – пробормотал он. – А если не испытание? Этого мы не узнаем. Пока не уйдем. Туда… – Помолчав, глянул на меня спокойными глазами. – Что сейчас пишешь?» Чуть позже я услышал тот же вопрос от Лени Ваксберга и от Димы Ушакова. «Исключительно деловые письма и аналитические записки», – всякий раз бойко отвечал я. А они писали. Кто – роман, кто – повесть, кто – рассказ. Почему-то зависть не брала меня, ни черная, ни белая.

Мы угомонились только к утру, завалившись спать в разных углах дачи. Я проснулся около часа дня, опохмелился в компании Михаила, после чего отправился домой. Не стал вызывать машину, отправился на своих двоих к железнодорожной платформе. На улице было пустынно, тихо, легкий снег не спеша опускался с неба. Природа словно приноравливалась к наступившему году. Благостное чувство охватило меня.

Оказавшись дома, я принял душ, побрился, привел себя в порядок и тотчас отправился за Кириллом, чтобы потом вместе с ним поехать к Эдуарду. У меня были подарки для всех: коньяк для брата, французское вино для Насти, игрушечная машина для Василия – точно такую же я подарил Кириллу.

Нас ждали. Василий, получив подарок, стремительно пробормотал слова благодарности и тотчас потащил Кирилла к себе в комнату. А мы с Эдуардом и Настей направились в гостиную. Там уже был накрыт стол.

Выпили за Новый год, за здоровье присутствующих, за то, чтобы с детьми было все нормально, и еще за многое. Я был голоден и охотно поедал закуску и блюда, приготовленные Настей.

Когда мы уже достаточно выпили и закусили, нас потянуло на разговоры. Я поведал о поездке в Переделкино, а в ответ узнал, что семейство брата встречало Новый год дома в компании коллег Эдуарда. Само собой, вскоре заговорили о государственных делах, о том, что реформы пока что не дали ощутимого результата. Я принялся объяснять, что за такой короткий срок никак не могут быть достигнуты сколь-нибудь заметные успехи. Тут мой брат снисходительно произнес:

– Дело в другом. Демократы не способны к серьезной работе в государственных структурах.

– С чего ты взял?! – Мое удивление было искренним.

– Это видно невооруженным глазом.

– Хорошо, а Лысенко, замминистра по делам национальностей? А Сергей Юшенков, который замминистра печати? Разве это не успешные примеры? А я, в конце концов?

– Вы трое – то самое исключение, которое подтверждает правило. Основная часть демократов умеет только на митинги ходить да речи произносить.

Мне ой как не понравились его слова.

– И что из этого следует? – холодно осведомился я.

– Необходим приход профессионалов. Людей, которые прежде всего умеют работать. Делать дело.

– И где эти люди?

– Например, у нас. – Эдуард пристально смотрел мне в глаза.

– У вас? – Я скептически хмыкнул. – Что умеют ваши сотрудники? Ловить шпионов и следить за диссидентами? Причем большей частью делать именно второе?

– Наши люди умеют исполнять свои служебные обязанности от и до, – назидательно проговорил Эдуард. – Это исполнительные и ответственные люди. Других у нас не держали.

Признаться, я не знал, что тут возразить. Кто бы сомневался, что давние сотрудники КГБ – люди надежные, проверенные, но я не мог испытывать к ним доверие, не хотел представить их на ответственных гражданских должностях. После долгой паузы я уклончиво произнес:

– Не думаю, что это хороший вариант.

– Почему?

– Ну… опыт специфический. Люди привыкли действовать по приказу. А приказ поступает сверху. И кому они будут служить? Начальству? Действующей власти? Или стране?

– Мы привыкли служить стране, – жестко выговорил Эдуард.

Вот уж в чем я сомневался, так в этом. Продолжать разговор было бесполезно – каждый упрямо стоял бы на своем. Я глянул на Настю. Она сидела с хмурым видом, глядя перед собой. Мне стало неловко, что я в Новый год затеял вместе с Эдуардом столь сомнительный разговор.

– Как там наши дети? – с деланым оживлением обратился я к ней. – Что-то подозрительно тихо в соседней комнате.

Настя спокойно глянула на меня:

– Давай посмотрим.

Она поднялась, направилась к двери, а я – следом за ней. Кирилл и Василий играли в железную дорогу: на полу были разложены кольцом рельсы, по которым ходил небольшой паровоз с вагонами, в одном месте стояла станция. У Кирилла такой роскошной игры не имелось. Он настолько увлекся происходящим, что не обратил на меня и Настю никакого внимания.

– Как дела в славном Институте государства и права? – не без шутливой нотки спросил я.

– Нормально, – отвечала она, глядя на сына. – Работаем.

– Ты уже втянулась в научную работу?

– Да. Спасибо.

– Нравится?

Ее лицо приобрело задумчивый вид. Немного подумав, она кивнула:

– Нравится.

– Ну и прекрасно.

Мы вернулись за стол. Дальше разговор не клеился. Но я не спешил покидать семейство брата, понимал, что будет непросто увести Кирилла сейчас. Да и от Насти не хотелось уходить. Мы смотрели по телевизору эстрадный концерт, неспешно пили чай с тортом, добавляя время от времени на пару с Эдуардом по рюмочке доброго французского коньяка. Непривычное для меня времяпрепровождение не казалось мне утомительным. Было уже совсем поздно, когда я привез Кирилла домой. Он заснул в машине. Пришлось нести его на руках.

Вскоре в Администрации президента сменилось начальство – Борис Николаевич назначил руководителем Филонова. Мы были с ним знакомы еще с девяностого года, когда он стал секретарем Верховного совета РСФСР. Я смог попасть к нему на третий день. Он встретил меня посреди большого кабинета. Пожав мне руку, вернулся за внушительный рабочий стол, оставшийся еще со сталинских времен. Я занял место напротив и тотчас начал объяснять недопустимость того, чтобы федеральная власть поддерживала одну из сторон в конфликте между ингушами и осетинами. С мрачным видом выслушав меня, Филонов негромко проговорил:

– Согласен с тобой. Ситуация недопустимая. Надо ее выправлять. И немедленно… – Тут его худощавое лицо резко оживилось. – Слушай, иди ко мне советником. Будешь заниматься решением таких вопросов.

Сергей Александрович был мне симпатичен, и поработать с ним я не считал зазорным, но все-таки не стал с ходу соглашаться:

– Мне надо подумать.

– Думай. Но недолго. Работы слишком много.

Через день я стал советником руководителя Администрации. Первым делом занялся конфликтом в Пригородном районе – полетел туда. Я не встречался ни с ингушами, ни с осетинами, прекрасно понимая, что услышу от них. Я говорил с командирами частей, расположенных там. И очень быстро понял: проблема решается в Москве. Спешно вернувшись, подготовил встречу Филонова с большими военными и милицейскими начальниками. Они получили вразумительное указание сохранять нейтралитет, не вставать на чью-то сторону. Затеплилась надежда на изменение ситуации.

Филонова, как и президента, прежде всего волновало то, что происходило в Верховном совете. Оттуда исходила угроза власти да и миру в стране – призрак гражданской войны вновь витал над Россией.

Белый дом, не тот, который в Вашингтоне, а наш, куда более крупный, расположенный на берегу Москва-реки, превратился в штаб непримиримой оппозиции. Как в августе девяносто первого. Только теперь там располагались наши враги, те, кто горел желанием скинуть Ельцина, лишить его власти.

Я вовсе не боготворил президента, понимая, что он родом из партийной верхушки, управлявшей СССР, что весь его опыт не слишком подходит для строительства демократического государства и рыночной экономики. Но кто имел нужный опыт? Не было таких. Разумеется, Ельцина избрали, потому что так сложились обстоятельства, потому что избирают не тех, кто лучше, а тех, кому судьба дает шанс. Академик Сахаров не мог стать президентом. У него была другая роль – нравственного ориентира. Поэтому я относился к Ельцину как данности. В отличие от многих моих соратников по демократическому движению. Один из них, когда я высказал замечания в адрес президента, прямо-таки взорвался: «Ты кто такой по сравнению с ним?! Какое право ты имеешь критиковать его?!» А я считал, что имею. Хотя и делаю с ним общее дело. Вернее, именно потому, что мы делаем одно дело, столь нужное людям, стране.

У Ельцина были свои сильные стороны. Он умел учиться. Один раз я доказывал ему необходимость контактов с новыми профсоюзами. Борис Николаевич колебался – было ясно, что он не разбирается в этом вопросе, не понимает нужность и важность таких организаций. Я убедил его в этом, но он попросил дать ему подробную справку о профсоюзах накануне встречи. Справку я подготовил и передал президенту. На встрече с лидерами профсоюзов он вел себя так, будто сам долгие годы занимался их проблемами.

Эта встреча была одной из тех, что мне удалось реализовать. Самой многочисленной стала другая, с представителями Общероссийского комитета демократических организаций России, созданного как раз для поддержки Ельцина в его противостоянии с Верховным советом, началом которого стал декабрьский отказ народных депутатов утвердить кандидатуру Гайдара на посту премьер-министра. На ту встречу в Грановитую палату пришли более ста человек, представлявших самые разные общественные организации. Сокращенное название у комитета получилось ОКДОР, и Ельцин, выступая, сказал, что в таком названии слышится что-то дорожное, близкое ему. Просил поддержать его на предстоящем референдуме. А в ответ услышал ту формулу, которая потом заполонила страну: «Да. Да. Нет. Да». Это были правильные, на наш взгляд, ответы на четыре вопроса референдума: «Доверяете ли вы президенту? Одобряете ли социально-экономическую политику? Считаете ли необходимым проведение досрочных выборов президента? А досрочных выборов народных депутатов?» В апреле мы победили – большинство ответило, как надо. Но это не прекратило противостояния. Наоборот, обострило. Мирное будущее оставалось под вопросом.

Я понимал, что необходимо постоянное взаимодействие с общественными организациями. Дабы обеспечить его, еще в прошлом году я придумал Общественную палату из представителей разных объединений, союзов, движений. Лев Сухатов, помощник президента, выслушав меня, в сомнении покачал головой: шеф навряд ли оценит столь непривычную для него идею. В январе я поделился ею с Филоновым. Он обещал подумать. И конечно, забыл в суете дел. Когда я через два месяца напомнил ему, озабоченно проговорил:

– Ты подожди. Не спеши. Не до этого сейчас… – Немного поразмышляв, продолжил: – Давай-ка мы лучше твои предложения приспособим для более актуальных целей. Я сейчас приступаю к подготовке Конституционного совещания. Давай-ка мы твои предложения приспособим для совещания.

Я был не против опробовать идею в такой форме. Немедленно взялся за дело. Как и две мои сотрудницы – Ира и Валя, оставшиеся со мной еще со времен работы на референдуме в Татарстане. Ира в прежние времена трудилась в «почтовом ящике» – предприятии, производившем военное оборудование, в качестве инженера. Дотошная, старающаяся проникнуть во все детали, – более надежного сотрудника я не знал. Очень привлекательная брюнетка средних лет с неудавшейся личной жизнью: она была замужем, но с мужем развелась, а детей не заимела. Для нее не существовало ничего, кроме работы, на которую она приходила рано, а уходила совсем поздно. В отличие от нее толстушка Валя была замужем, частенько опаздывала на работу и старалась побыстрее убежать домой. Она любила получать четкие задания, дабы не мучиться размышлениями, лишний раз не напрягать извилины, хотя все оговоренное исполняла прилежно. Втроем мы принялись подбирать общественные организации, налаживать контакты. Общественная палата должна была включить в себя двести пятьдесят человек, уважаемых, представляющих самые разные сферы общественной деятельности, – творческие союзы, корпоративные, ветеранские, экологические и прочие организации.

За повседневной суетой, съедавшей и время, и силы, я не забывал о Насте. Я понимал, что это нехорошо, но любую возможность побывать в Институте государства и права использовал для того, чтобы повидаться с ней. Пусть для короткого разговора. Один раз мы пошли пообедать в расположенный неподалеку, в начале Старого Арбата, ресторан. Настя была чересчур задумчива, напряжена. Больше молчала, чем говорила, смотрела в сторону. Потом вдруг спросила:

– Тебе не кажется, что мы стоим на пороге гражданской войны?

Признаться, я опешил – вот что тревожит ее. Пробормотал:

– Есть такая опасность.

– И что? Опять жертвы? Опять свои будут убивать своих?

Опасность гражданской войны была реальной. Но я не хотел пугать Настю.

– Думаю… в наших силах избежать такого варианта развития событий… Уверен, до гражданской войны не дойдет.

Она глянула на меня тихими глазами, в которых надежда мешалась с неверием, и промолчала. А я ощутил себя обманщиком.

В другой раз, когда мы стояли у окна в коридоре института, она после долгой паузы вдруг посмотрела на меня с тревогой и спросила, смущаясь:

– Скажи… если только это возможно. Ты веришь в Бога?

Сдержанно улыбнувшись, я принялся излагать свои воззрения:

– Я верю, что есть Творец, создавший этот мир, что он един для всех – православных, католиков, мусульман, иудеев, буддистов. Ну просто не может быть иначе, если он есть… Я уверен, что нет никакого рая и ада, есть мир, в котором живут души, он главный для нас. А сюда мы приходим, чтобы пройти разные испытания. Можно сказать, что этот мир – школа. Мы здесь учимся. – Я смотрел на нее все с той же мягкой улыбкой.

– Чему? – серьезно спросила она.

– Быть людьми. Выстраивать нормальные отношения. Учимся любить. Не в смысле физиологической любви, а той самой – к ближнему, о которой сказано в Библии.

Она долго молчала, глядя в сторону, потом опять посмотрела на меня.

– Знаешь, Эдик стал истово верующим. Столько лет был атеистом, а теперь каждую неделю ходит в церковь. Библию регулярно читает. Я просто не понимаю, как к этому относиться.

– Спокойно, – вырвалось у меня.

– Да я спокойно отношусь. Но как-то странно. Такое ощущение, что я совсем не знаю человека, с которым живу столько лет.

«На то он и чекист», – подумал я, но вслух не сказал.

В конце апреля, когда основательно потеплело, на Васильевском спуске состоялся концерт в поддержку президента. Я решил сходить туда. Едва миновал Спасскую башню, увидел впереди, метрах в двадцати, группу мужчин в строгих костюмах. В центре – двое: один высокого роста, массивный, шагал неспешно, хотя и не совсем уверенно, другой, щупленький, семенил, пошатываясь, рядом. Остальные окружали их на некотором расстоянии. Президент и министр внутренних дел направляли в сторону смонтированной накануне сцены, от которой неслись звуки музыки.

Как только я поравнялся с группой, главный охранник – грузный мужчина в черном костюме, подскочил ко мне с крайне озабоченным лицом:

– Олег, слушай, может, ты его остановишь? Видишь, он выпивши. А там корреспонденты, телевидение.

Я тут же пристроился к президенту.

– Борис Николаевич, там все нормально. Пришло много народу. Вам вовсе ни к чему там появляться.

– Люди собрались, чтобы меня поддержать. Я должен поблагодарить их, – упрямо проговорил он, не сбавляя шага.

Оставалось одно – опередить президента и найти около сцены кого-то, кто сможет уговорить его не выступать. Так я и сделал – добежав легкой трусцой до сцены, прошел туда, где сидели и стояли, ожидая своей очереди, певцы и музыканты. Мой взгляд метался по их лицам – кто? И тут я увидел Валентину Толкунову, известную певицу. Схватив ее за руку, потащил к выходу, приговаривая: «Это очень важно. Очень важно». Потом быстро объяснил ей, в чем дело, закончив просьбой: «Надо остановить его».

Понимающе кивнув, Толкунова тут же встретила президента, заговорила мягким, стелющимся голосом. Он остановился, стал ее слушать. Я замер в некотором отдалении. Вскоре услышал его вопрос: «Валечка, ты считаешь, что мне выступать не нужно?.. Хорошо, не буду». Показав красноречивым жестом, что всё понял, президент бодро повернулся и пошел назад, к Спасской башне. Министр, стоявший с отсутствующим видом рядом, с большим опозданием сообразил, что уже надо возвращаться, с трудом повернулся и поспешил за президентом.

И тут какой-то корреспондент выскочил сбоку, нацелил фотоаппарат и громко им защелкал. Мгновенно к нему подбежал один из охранников, выхватил дорогущую камеру и с размаху грохнул ее о брусчатку. Осколки брызнули во все стороны, а лицо парня отразило глубокое отчаяние.

Проводив президента и его окружение долгим взглядом, я прошел на сцену. Выступал популярный пародист Александр Иванов, худой, высокий. Слушали его внимательно, бурно реагируя на шутки. Я не собирался мешать ему – хотел оценить, много ли народа собралось. Люди стояли на пространстве до Большого Москворецкого моста и на всем Васильевском спуске. «Тысяч десять, не меньше… Если бы он вышел к народу и начал выступать – ничего бы страшного не случилось. Ей-богу. Но лучше было обойтись без этого», – с прощающей улыбкой заключил я.

Вскоре замелькали майские дни. В Москве обосновалась теплая погода. Так тянуло на природу, что я в ближайшее воскресенье, отставив крайне важные дела, забрал Кирилла и отправился в Коломенское. Мы гуляли по высокому берегу Москва-реки, смотрели на местные достопримечательности. Кирилл облазил все старинные пушки, расположенные под открытым небом. А я наслаждался открывающимся за рекой простором. Так прекрасно было ни о чем не думать, просто радоваться хорошему дню, теплу, тому, что не нужно в очередной раз напрягать мозги. И тому, что мой сын рядом. А потом явилась мысль: зря не позвал Настю и Василия. Она была бы сейчас рядом, говорила со мной, слушала меня. Мне хотелось видеть ее лицо, любоваться им. И слышать музыку, поднимающую все внутри. Пожалуй, более всего для этого подходило адажио из «Ромео и Джульетты» Прокофьева… Я не стал звонить ей. Завез Кирилла домой и поехал к себе. Выпив стакан водки, завалился спать. Чтобы утром вновь отправиться в Кремль, место моего нынешнего обитания.

Май стремительно израсходовал весь запас дней. На его исходе Кирилл вполне успешно закончил первый класс. Желая отметить это событие, Марина устроила детский праздник. Было приглашено несколько школьных друзей сына. Я предложил добавить к ним Василия. Все-таки родственник. Марина согласилась, и Настя не отказалась. В ближайшее воскресенье приехала с сыном. И пока дети развлекались в большой комнате, мы, взрослые, вели разговоры в кухне, выпивая и закусывая.

Настя была какой-то заторможенной, задумчивой. В разговоре принимала участие, но весьма сдержанно. Оживилась лишь после того, как Марина и теща стали обсуждать с ней тему школы – Василию в сентябре предстояло идти в первый класс. Тут уж я предпочел не лезть со своими советами.

Кирилл то и дело прибегал за очередной бутылкой пепси-колы, Толя, мой водитель, очень кстати закупил их накануне в большом количестве.

– По-моему, ты к ней неравнодушен, – добродушно проговорила Марина, едва мы проводили Настю и Василия.

– Она – жена моего брата, – сухо напомнил я.

– Я не о том.

– А я о том.

Больше мы к этой теме не возвращались.

В начале июня Конституционное совещание впервые собралось в полном составе. Работы моей группе только прибавилось: надо было готовить протоколы ежедневных заседаний Общественной палаты. Конечно, все делали стенографистки и машинистки, но на мне лежала ответственность за точность приведенных решений и формулировок. Поэтому Ира с Валей прилежно фиксировали все, что происходило на заседаниях, а вечером мы сверяли их записи с расшифровками. И лишь после этого я передавал протоколы в ту группу особо доверенных юристов, которая на исходе дня собиралась под руководством Филонова.

Большинство членов Общественной палаты с невероятным энтузиазмом включились в работу. Крупный бизнесмен, создавший политическую партию, известный композитор, сценарист, руководитель солидного Союза промышленников и предпринимателей, заслуженный кинорежиссер, автор любимых с советских времен кинокартин, член католической молодежной организации, успешный мэр небольшого города и другие члены палаты неустанно предлагали и уточняли формулировки различных глав, стараясь внести в будущую конституцию самое сокровенное, воплощающее чаяния народа, не выговоренные, но четко угадываемые теми, кто собирался в просторном зале бывшего кремлевского театра, давно переоборудованного для проведения многолюдных заседаний. Спорили до одури из-за каждой мелочи, вовсе не считая ее таковой, понимая значение каждой запятой, не то что слова. И это были в массе своей люди, не имеющие юридического образования. Но ситуация заставляла их вести себя так, будто они были знакомы с юриспруденцией.

Владимир Дашкевич, немолодой, статный человек, но при этом весьма энергичный, председатель Союза композиторов, говорил с прямо-таки юношеским воодушевлением:

– Нам повезло. Уникальная ситуация – писать основной закон страны, по которому потом жить будем. Да мы просто обязаны выложиться по полной. Надо еще пройтись по тексту, и не один раз.

Дашкевича я уже знал до этого – он был активным членом демократического движения, участвовал во многих наших мероприятиях, любил готовить документы: резолюции, заявления. Он был известен как автор прекрасной музыки ко многим кинофильмам, но до того, как стать композитором, успел поработать инженером и сохранил четкость мышления технаря.

То, что творилось на заседаниях палаты, захватывало. Была во всем этом какая-то добрая, созидательная энергия. Работа на далекое будущее. Зато вечером, на заседаниях под руководством Филонова, царила иная, дотошно деловая обстановка. Здесь опытные юристы совсем по-иному взвешивали формулировки – более отстраненно, прагматически. Они тоже думали о будущем, но совсем близком, в перспективе на пять, максимум десять лет: как избежать тех проблем, с которыми страна и, прежде всего, власть столкнулись в последние два года. И потому эти знатоки-профессионалы умеривали, окорачивали чересчур свободный полет коллективной мысли.

Первый этап Конституционного совещания завершился через неделю подписанием всеми участниками проекта конституции. Но у меня работы не убавилось. По-прежнему приходилось отвечать на письма на имя президента, сочинять записки, готовить встречи. В какой-то момент я почувствовал: надо оттянуться, на время забыть обо всем.

Марина с Кириллом уехали под Калугу на дачу к ее тетке. Так что в субботу во второй половине дня я со спокойной душой отправился в Переделкино к Мише Манцеву. Разумеется, привез бутылку водки, закуску. Миша был один – его мать и дочь находились в Москве. Нам ничто не помешало выпить. После первого стакана я принялся рассказывать про свое житье-бытье. Через некоторое время он спросил с озадаченным видом:

– Зачем ты тратишь на это время?

– Пытаюсь что-то сделать для того, чтобы мы жили в нормальной стране, – уверенно прозвучал мой ответ.

– А что такое «нормальная страна»?

Я выразительно пожал плечами – как объяснить очевидные вещи? Но я постарался:

– Демократическая, с развитой рыночной экономикой.

– Ты думаешь, это подходит для России?

– А почему нет? Англии подходит, Германии подходит, Франции подходит, а нам – нет?

Он выразительно вздохнул.

– Мы не Англия, и не Германия, и даже не Франция. Мы – Россия.

– И что нам надо?

– Монархию. Не такую, как в Англии или Швеции, а настоящую.

Миша взялся за бутылку, наполнил наши стаканы. Мы чокнулись и выпили, просто так, ни за что. Хотя, быть может, он выпил за будущую монархическую Россию. Захотелось ему возразить:

– В чем разница между настоящей и ненастоящей? По-моему, нет принципиальной разницы. К примеру, я – чиновник, ты – фотограф. Каждый чем-то занят. Есть принципиальная разница?

Он глянул на меня с легкой иронией.

– Я – фотограф. Это творческая работа. Хорошее фото – искусство. Я полезным делом занимаюсь. А ты время зря тратишь.

– Возможно, – легкомысленно выдохнул я. – Будущее покажет.

Конечно, бутылки нам не хватило. Мы сходили еще за одной в ближайший магазинчик. Позже к нам присоединился Лесин – приехал на такси, привез несколько бутылок водки и уйму еды. Большего выпивоху следовало поискать. Мы изрядно набрались в субботу. Утром, едва проснувшись, продолжили.

Саша Лесин был весьма любопытной личностью. Он появился в нашей литературной студии лет десять лет назад, при Андропове. Как только занятие закончилось, пошел выпить с нами в Цветной зал. Бойко рассуждал о поп-музыке – в ней он разбирался превосходно. Потом заплатил за всех, а когда расходились, увязался за мной. Предложил еще выпить. Мы купили бутылку вина, расположились на скамейке Бульварного кольца. И тут он, попивая винцо, принялся ругать КПСС и Ленина. Первой моей мыслью было: «Провокатор?» Я не стал высказывать свое мнение по поводу «чести и совести» страны и ее гениального основателя, а он им и не интересовался. «Не хочет спешить. Пытается втереться в доверие», – таково было мое объяснение. Позже выяснилось – никакой не провокатор. Фарцовщик, живший, и весьма неплохо, продажей винила – иностранных, прежде всего американских и английских пластинок. При этом увлекшийся литературным творчеством – он писал рассказы и небольшие повести. На длинные произведения у него не хватало усидчивости. В конце восьмидесятых, когда это стало возможным, Лесин создал кооператив, превратившись в законного и весьма успешного предпринимателя, по-прежнему тратившего свободное время на выпивку и писанину.

Хорошая пьянка вовсе не сводится лишь к беспрерывному употреблению алкоголя. Прежде всего, это разговоры о самом важном – о литературе и писателях; о стране, ее прошлом, настоящем и будущем; о людях, ее населяющих; о Сталине, Ленине, Троцком, Берии; о смысле жизни. Какие серьезные мысли порой рождались в пьяных спорах…

Я уехал от Александра и Михаила поздним вечером в воскресенье. Надо было прийти в себя – утром следовало появиться на работе. А мои друзья продолжили плодотворное общение. На Александра трудился небольшой коллектив, и он мог оставить его на время без внимания, а Михаил вообще был сам себе хозяин. Они угомонились только во вторник утром, о чем с удовольствием известили меня по телефону. Я посмеялся и забыл об этом, придавленный грузом текущих дел, которые непрестанно сыпались на меня, словно по чьему-то коварному умыслу.

Я все-таки нашел время заехать к Насте в институт. Разговор получился коротким. Выяснилось, что Эдуард с Василием уехали в санаторий на Волге. А она продолжала работать. На вопрос, почему не отправилась с ними, ответила, что не успела завершить проводимое исследование, чем удивила меня. Академический институт – не поточное производство, тут не проблема договориться об отпуске. Я видел, что она не хочет говорить об этом. Предложил ей пообедать вместе. Отказалась. Ей надо было закончить срочную справку для прокуратуры. Покинул институт я весьма озадаченным.

Летнее время тянулось вяло, отпускная пора охватила страну, и даже Верховный совет поумерил свой пыл в обличении президента и правительства. Но мелкие дела по-прежнему съедали большую часть рабочего дня: аналитические записки по всевозможным вопросам, которые регулярно приходилось писать, встречи с представителями общественных объединений, письма от всяческих общественных организаций, адресованные президенту, на которые надо было готовить ответы, запросы в разные инстанции. (Слава богу, письмами от граждан занимались другие.) Недели пролетали стремительно.

Девятнадцатого числа я приехал к Горбатому мосту около Белого дома – там на вторую годовщину августовских событий собрались люди, бросившие тогда вызов прежней власти. Народу пришло много, тысячи две или три. Большое пространство было заполнено стоящими довольно тесно людьми, одетыми по-разному – и бедно, и солидно. Некоторые держали плакаты с номерами отрядов – собирали своих сотоварищей. Здесь попадались на глаза те, кого я знал, но еще больше было незнакомых. С некоторыми я радостно обнимался, другим жал руку, порой весьма сдержанно, если знал, что теперь мы – политические противники. Происходящее напоминало традиционную майскую встречу около Большого театра тех, кто прошел Великую Отечественную, встречу, на которую приходило все меньше и меньше фронтовиков. И я подумал, что настанет время, когда и сюда, к Горбатому мосту, с каждым годом все меньше людей будет приходить в этот день.

– Олег! – раздалось рядом. – Привет!

Это был один из защитников Белого дома, Алексей, фамилии я не помнил. Он работал в каком-то научно-исследовательском институте лаборантом, хотя и разменял четвертый десяток. В старом, заношенном пиджаке он походил на бомжа. Глядя на меня, Алексей широко улыбался, открыв беззубый рот.

– Ты по-прежнему там, в Кремле работаешь?

– Да, – скромно ответил я.

– У меня вот к тебе вопрос. – Его лицо приняло крайне озабоченное выражение. – Слушай, два года прошло, а изменений как-то не видно.

– Изменения есть, – осторожно заметил я. – Мы строим рыночную экономику. С дефицитом продуктов справились.

– Это так. Но главное, знаешь в чем? Главное, чтобы жизнь людей лучше стала. А пока изменений не видно.

Я изобразил сомнение, покачал головой.

– За два года обеспечить всем прекрасную жизнь в стране с разрушенной экономикой невозможно.

– Ну… так, – вынужден был согласиться Алексей. – Но вы не затягивайте. Нужны изменения. Смотри, еще год-другой, и народ будет сильно возмущаться. Нельзя плевать на народ.

– Мы не плюем…

– Пойми, люди хотят увидеть изменения. Почувствовать, что их жизнь меняется.

– Я понимаю…

– Надо что-то делать. Вы не затягивайте. Ты это передай Ельцину, хорошо? Передашь?

– Передам, – заверил я.

Потом подошел неаккуратно одетый худющий парень с грязными волосами, по фамилии Кирюхин, просил помочь ему получить квартиру.

– Ситуация у меня. Бывшая жена умудрилась меня выписать. – От него сильно пахло перегаром. – Сейчас живу у друга. Но вечно так продолжаться не может. Надо свой угол получить. Я помог Ельцину два года назад. Почему бы ему не отблагодарить меня? Пусть даст мне квартиру. Хотя бы однокомнатную. Ты там попроси за меня.

– Он не может дать квартиры всем, кто здесь был два года назад, – предельно спокойно пытался объяснить я. – И потом, мы не ему помогали, мы защищали свою свободу, свой выбор иного пути России.

– Но при этом ему тоже помогли, – настаивал Кирюхин.

– И что?

– Попроси за меня… Всем не надо давать, только мне. В связи с особыми обстоятельствами.

– А там, где ты работаешь, ничего не светит?

– Закрылось наше предприятие. – Он в сердцах махнул рукой. – Закрылось. Я сейчас грузчиком в магазине. А там какое жилье?

Не хотелось ему отказывать. Он бы не понял. Решил бы, что в Кремле не хотят помочь. Поразмышляв, я уверенно произнес:

– Напиши письмо, изложи все обстоятельства. Передашь мне. А я дам ему ход. – На самом деле вариант был один – переслать письмо в мэрию Москвы с просьбой разобраться. И пусть там думают, что с этим Кирюхиным делать.

Я со многими общался в тот вечер. И не единожды слышал: два года прошло, а жизнь осталась прежней. Действительно, многие воспринимали новую жизнь как новый добротный пиджак: надел его, а в карманах тебе и ключи от машины, и от новой квартиры, и много-много денег. Не могли или не хотели понять, что новую жизнь должны строить сами, опираясь на новые возможности. А вот их-то мы и должны были обеспечить. Я – в том числе.

В конце августа позвонил Эдуард. Я был удивлен, услышав знакомый голос:

– Давненько мы с тобой не виделись.

– Давненько, – признал я.

– Ты обедал?

– Нет еще.

– Давай пообедаем вместе. На углу Большого Черкасского и Старопанского переулков есть неплохой ресторан. Подходи туда через полчаса.

Очень не хотелось отрываться от дел, но я чувствовал: надо с ним встретиться. Что-то он хочет мне сообщить. И потому выдавил:

– Приду.

Эдуард был мрачный, озабоченный. Едва мы сделали заказ и официант удалился, я спросил:

– У тебя что-то произошло?

– Нет, ничего… Просто тебя давно не видел. Подумал: а чего бы нам не пообедать вместе.

Я ему не поверил. И не ошибся. Как только нам принесли закуску и водку и мы выпили по рюмке, брат негромко проговорил:

– Не думаю, что эта осень будет спокойной.

– Ты имеешь в виду, что левые на что-то решатся?

– Да. – Он помолчал. – Не ручаюсь, что нынешняя власть выстоит.

Вот как? Я скромно заметил:

– Разве ваша система не должна защищать власть?

Эдуард сдержанно усмехнулся, не спеша налил мне и себе водки.

– Наша система не слишком довольна тем, как с ней обходятся в последние годы. Может дать сбой. – Он поднял свою рюмку, дождался, когда и я сделаю это, чокнулся. – За наше с тобой здоровье.

Выпив, я помолчал некоторое время, обдумывая его слова, глянул на Эдуарда:

– Ты меня предупреждаешь?

– Я всего лишь высказал свои соображения, – аккуратно заметил он.

Вскоре официант принес первое. Мы принялись за еду. Эдуард ел сосредоточенно. Какие-то мысли донимали его. Отставив тарелку, вытер салфеткой губы, задумчиво посмотрел на меня:

– Ты веришь в Бога?

Это было весьма неожиданно. Я не смог сдержать улыбки – опять предстояло непростое объяснение.

– Верю. В Творца.

Несколько секунд у него ушло на обдумывание услышанного.

– В чем отличие?

– Ну, во-первых, в том, что он един для всех живущих на Земле. Христос, Яхве, Будда, Аллах – они учителя. Они помогали разным общностям выжить в этом мире, давали ориентиры. Во-вторых, Ему все равно, верим мы в Него или нет. Он хочет от нас одного – чтобы мы жили без ненависти, без лжи, без зависти. Чтобы нами двигала любовь. А в-третьих, я уверен, что мы не один раз приходим в этот мир. Он создан специально для того, чтобы мы учились. Да, учились быть совершенными. Но основной для нас мир не этот, а другой, не физический. Мир, где живут души.

Он смотрел на меня с тихим удивлением.

– Непохоже на христианство, – прозвучало наконец.

– Я не говорил, что я – христианин. Я лишь ответил на вопрос, верю ли. Верю. В существование Творца.

На этот раз молчание было куда более долгим. Он явно не знал, что сказать. И тогда я решил продолжить:

– Я с давних пор чувствовал, что мы живем на этой планете не один раз. Не знаю, как это объяснить. Чувствовал, и все тут. А потом нашел книгу американского психоаналитика Станислава Грофа про то, как он погружал своих пациентов в глубокий гипноз исключительно с лечебными целями. И расспрашивал их про прежние жизни, пытаясь установить причины заболеваний. И они рассказывали ему про то, кем были и что делали в прежних жизнях. Очень складно рассказывали. А потом его последователь Майкл Ньютон в какой-то момент пошел дальше и начал расспрашивать пациентов, находящихся в глубоком гипнозе, о том, что они делали между жизнями, и те, независимо от возраста, пола, вероисповедания, сообщали нечто, ложащееся в единую картину: как душа возвращается в тот мир, основной для нее, как приходит в себя после земных испытаний, как общается с другими душами, как готовится к новой жизни на Земле, выбирая совместно с наставником не самые комфортные варианты судьбы, дабы получить и пройти испытание. Думаю, что так оно и есть на самом деле.

Посидев некоторое время в раздумье, он медленно покачал головой.

– Православие не допускает никаких других жизней. Кроме одной-единственной.

Тут я не удержался, спросил:

– А ты с каких пор стал верующим?

Он не смог скрыть смущение:

– Да я, собственно говоря… давно сочувствовал верующим. Еще с начала восьмидесятых. А теперь, когда стало возможно… присоединился.

– И в церковь ходишь?

– Хожу. Нечасто… У нас около работы есть церковь.

– Та, которая рядом с «Детским миром»?

– Да.

Я не знал, что тут добавить – не язвить же на столь деликатную тему, – и занялся едой. Когда прощались у входа в ресторан, вспомнил разговор с Настей, спросил:

– Как отдохнули с Василием?

Эдуард оживился.

– Прекрасно. Купались, гуляли, катались на лодке, на катере. Жаль было уезжать. Но – работа.

Возвращаясь в Кремль, я размышлял о его словах про грядущие события. Брат предупреждал меня, что органы Госбезопасности ненадежны и власть снова может перемениться. Меня или президента? Скорее, первое. Вряд ли я мог передать Борису Николаевичу предупреждение, сделанное без какой-либо конкретики. Это несерьезно. Значит, он предупредил меня лично. Еще раз. Как тогда, в девяносто первом. И что я мог сделать после такого предупреждения? Срочно уволиться из Администрации президента? Уехать куда-то? Скрыться? Это было неприемлемо для меня. Но я чувствовал благодарность к Эдуарду – он заботится обо мне.

Я все-таки рассказал Филонову о разговоре с братом. Его не удивило прозвучавшее предупреждение. Невесело вздохнув, он произнес:

– Там тоже хватает наших противников. Может быть, их даже больше, чем тех, кто поддерживает президента. Или хотя бы относится нейтрально.

Через неделю я в очередной раз оказался в Институте государства и права. Разумеется, после разговора с Топорниным не преминул зайти к Насте. На этот раз она была более приветлива. Согласилась пойти со мной выпить кофе. Мы поговорили о детях, о погоде, о том, как быстро летит время – лето уже подошло к концу. Говорили и о тревожной обстановке в стране. Конечно же, Настю пугало возможное развитие событий, грозящее кровавыми столкновениями, гибелью многих людей. Стараясь успокоить ее, я говорил то, во что сам не верил: ситуация полностью под контролем, навряд ли противники президента решатся на вооруженные выступления, разве что на акции протеста.

Когда мы попрощались, я вдруг сообразил, что и Настя, и Эдуард перестали приглашать меня в гости. Я озадачился: что это может значить? «Похоже, их отношения разладились, – сделал вывод. – Вот почему она не поехала с ними на Волгу».