Читать книгу Прошлое в наказание - Игорь Харичев - Страница 15

– Миша повесился, – произнес мужской голос.

– Какой Миша?!

– Манцев.

Никаких мыслей в голове. Ни что это глупая шутка, ни что это ужасно. Хотя это было ужасно.

– Съездил в Испанию, вернулся и… повесился. – Я узнал наконец голос Лесина. – Похороны завтра.

– Почему он сделал это?

– Да все эта сучка. Жена… Увидимся, расскажу.

Положив трубку на аппарат, я замер в растерянности. Мой добрый приятель умер. Повесился. Завтра похороны. «Ему не было сорока, – в оцепенении думал я. – Зачем он это сделал? Неужто есть такие обстоятельства, что дальше жить нельзя? Неужто можно дойти до такого отчаяния в наше далеко не худшее время?» Не было ответа на эти вопросы.

Утром я приехал в судебно-медицинский морг Института Склифосовского. Леня, Дима, Саша Лесин и еще несколько бывших студийцев уже находились здесь. Я подошел к Мишиной матери, сказал слова соболезнования. Она молча кивнула в ответ. Ее лицо было спокойным, хотя и хмурым. А вот Марьяна, десятилетняя дочь Миши, стояла с разбухшими веками, красными от слез глазами. Когда вывезли на каталке гроб, она тихо заплакала.

Никто ничего не стал говорить. Мастера слова замерли у гроба в молчании. Я тоже не имел желания произносить речи, я смотрел на Мишино лицо, потемневшее, незнакомое, на котором застыло какое-то удивленное выражение. В самом деле, о чем говорить? О том, что он писал очень даже неплохие рассказы, повести, но ему не удалось издать ни одного произведения? О том, что он был хорошим человеком, но любил выпить и порой уходил в запой?

Мы стояли в тишине минут пять, каждый наедине со своими мыслями, затем работник морга подал знак: пора. Накрыл гроб крышкой, покатил к выходу, где его ожидал открытый зев задней двери автобуса. Мы помогли переместить гроб на пол автобуса, зашли внутрь. И старенький, скрипучий пазик поехал на Даниловское кладбище.

Мишу похоронили рядом с его первой женой. Когда все закончилось и трое кладбищенских рабочих обровняли лопатами холмик, я увидел, как Лесин дал им деньги. Они удалились, а мы, постояв немного, стали прощаться. Мишина мать негромко благодарила Сашу за помощь, он, смущаясь, бормотал: «Ну что вы… Я должен был… Все-таки друг…» Мы ушли, оставив у свежей могилы Мишину мать, Марьяну и еще какую-то немолодую женщину – дальнюю родственницу.

Предложение Александра заглянуть в ресторан и помянуть Мишу было встречено с одобрением. Но Лесин не был бы Лесиным, если бы пошел в первый попавшийся ресторан. Мы поймали машину, и он назвал адрес достойного заведения на Солянке.

– Ну приехал он туда, в Барселону, – сидя на переднем сиденье, рассказывал Саша, – отыскал то варьете. А оно публичным домом оказалось. Нашел эту суку. Глянул ей в глаза, но даже не обругал. Повернулся и поехал назад, в Россию.

– А ты откуда все это узнал?! – удивился Леня.

– От него. Как приехал, меня вызвал. Когда выпивали, он и рассказал. А на следующий день повесился.

Едва мы оказались в ресторане, Лесин с ходу заказал водки, соленостей, мясную и рыбную тарелки. Принесли пузатый графинчик и закуску, мы помянули Мишу. Потом выпили еще и еще. Пришлось заказывать второй графинчик. Как раз под горячие блюда.

Через час Леню с Димой заставили покинуть нашу компанию неотложные дела. По-моему, они просто решили, что выпито достаточно. А мне категорически не хотелось никуда уходить. Лесину – тоже.

– Как твой бизнес? – живо поинтересовался я.

– Прекрасно. Фирма работает. Выпускаю диски, занимаюсь мелкооптовой торговлей.

– Короче, стал предпринимателем, – резюмировал я.

– Почему стал?! Я им был. Фарцовщик – прежде всего предприниматель. Масштаб изменился. Раньше я один работал, а теперь у меня пять сотрудников. Ну и диски. Раньше я их покупал по одному и продавал, а теперь я их заказываю по многу и продаю по многу.

– Где заказываешь? – удивился я.

– В Екатеринбурге.

– А у них откуда?

– У них оборудование. Купили, наверно.

– А диски какие?

Он смотрел на меня снисходительно:

– Те, которые я скажу.

– А откуда они записи берут?

– Я даю.

Наконец до меня дошло: ему делали пиратские копии.

– Значит, ты теперь начальник. – Я усмехнулся не без доли ехидства. – Отдал распоряжения – и можешь отдыхать.

Саша энергично замотал головой.

– Вовсе нет. Мне расслабляться никак нельзя. За сотрудниками пригляд нужен. Только отвлечешься, пригляд ослабишь, они от работы начинают отлынивать. Ненадежный народ. Двоих уже выгнал.

Тут я глянул на него пытливыми глазами:

– За что тебя благодарила Мишина мать?

Саша невесело усмехнулся.

– Денег дал на похороны.

– Молодец.

– Кто б я был, если бы не дал…

Мы с Лесиным выпили немало, но пьяными, покидая ресторан, не были. Горечь потери держала нас.

Весна принесла новые заботы. Помимо Общественной палаты пришлось заниматься Договором об общественном согласии. У Филонова теплилась такая идея – усадить за один стол разные общественные силы, побудить подписать согласованный документ. Церковь тоже участвовала в этом начинании, посему на совещания стал приходить молодой священнослужитель, отец Всеволод, круглолицый, пышущий здоровьем и демонстрирующий вполне рациональный взгляд на мир. То, что значительная часть нашей совместной работы пришлась на Великий пост, отнюдь не мешало ему употреблять мясную пищу в нашей столовой. «Считать рыбой», – бодро говорил он, осеняя крестом блюдо, содержащее в том или ином виде мясо, после чего без всяких колебаний съедал его. А когда важный документ был наконец закончен и готов к подписанию, мы в первый раз на пару пошли в ресторан, где изрядно выпили водки.

После торжественного подписания документа президентом и представителями всяких общественных организаций (от Православной церкви подпись поставил сам патриарх), после радостных речей и фанфар, после шампанского, которое разносили официанты во фраках, мы с отцом Всеволодом во второй раз отправились в ресторан. И вновь изрядно набрались.

– Ты веришь, что этот Договор о согласии поможет? – Отец Всеволод проникновенно смотрел мне в глаза.

– Нет, – чистосердечно отвечал я.

– Я – тоже. Но коль приказали, надо было делать. – Он обиженно засопел.

Тут я не выдержал, спросил его:

– Как же так? Великий пост. Ладно, я – агностик. Но как ты, не просто верующий, а представитель Церкви, можешь выпивать и есть мясо во время Великого поста?

Он смотрел на меня беспечными детскими глазами.

– Больные или находящиеся в пути могут позволить себе не соблюдать пост.

Я готов был включиться в игру:

– Можно считать, что мы всю жизнь в пути – движение от рождения до смерти. Так что пока жив человек, он может не соблюдать пост.

Он одобрительно кивнул в ответ на мои слова. Но я не собирался останавливаться:

– А если у человека душа болит за страну, то он вдобавок душевнобольной. Опять же серьезное основание не соблюдать пост, как болящему. – Еще один великодушный кивок. И тут я эдак въедливо, докучно ввернул: – А все-таки почему ты пост не соблюдаешь?

Он глянул на меня оторопело, поскучнел, отвел глаза.

– Слаб человек… А ты что, в Бога веришь?

– Верю, – твердо отвечал я. – В Творца.

Тут он улыбнулся устало.

– Бог и есть Творец.

Я решительно показал свое несогласие, сделав соответствующее движение рукой.

– Нет! Творец един для всех живущих на Земле. А Христос, Будда, Аллах, Яхве – они учителя. Они помогали разным общностям выжить в этом мире. Ориентиры давали. А Творец… Ему все равно, верим мы в него или нет. Он хочет от нас одного – чтобы мы жили без ненависти, без лжи, без зависти. Чтобы нами двигала любовь… Не чинов достигали, не богатства – а умения жить любовью ко всему и вся. А еще я уверен, что мы не один раз приходим в этот мир. Он создан специально для того, чтобы мы учились быть совершенными. Основной для нас мир не этот, а другой, не физический. Мир, где живут души.

Немного подумав, он проговорил нетвердым голосом:

– Мне нравится картина мира, которую ты… твоя картина… – Тут он поднял вверх указательный палец и стал энергично водить им вправо-влево. – Но… Православная церковь не может ее одобрить. Это ересь. – И повторил для убедительности: – Ересь.

Иного ответа я не ожидал.

Общественная палата действовала. Регулярно собирался Совет, время от времени проходили пленарные заседания, на которых с азартом обсуждались важные для страны вопросы – о местном самоуправлении, о судебной системе, готовились рекомендации президенту.

Как-то Филонов попросил меня зайти к нему, и когда я оказался рядом с его столом, брезгливо пододвинул мне листок бумаги, процедив:

– Вот, посмотри.

Взяв листок, я побежал глазами по тексту. Это была докладная на имя Филонова от начальника группы Макузанова о том, что ответственный секретарь Общественной палаты, то есть я, на заседаниях Совета палаты неоднократно допускал критические высказывания в адрес президента и правительства страны. Такого-то числа было сказано то-то, такого-то – то-то. Стало ясно, с какой целью Макузанов постоянно присутствовал на заседаниях Совета Общественной палаты – сидел в уголке и помалкивал. Он появился в Администрации полгода назад. Я знал, что Макузанов – майор КГБ. Он был далеко не единственным представителем этой славной организации у нас: весь прошлый год бывшие сотрудники КГБ массово приходили в Администрацию президента и аппарат правительства. Объяснение было самое невинное, то, которое озвучил некоторое время назад Эдуард: демократы умеют только на митингах выступать, а к рутинной повседневной работе они полностью непригодны, поэтому нужны люди, умеющие четко и в срок выполнять поручения.

Я вернул листок Филонову, тот с прежней брезгливостью положил его в папку, которую небрежно бросил на край стола.

– Не знаю, куда еще он это передал. – Филонов смотрел в сторону, потом перевел глаза на меня. – Ты уж… будь аккуратнее в высказывании своих суждений.

«“Будь аккуратнее в высказывании своих суждений”, – думал я, возвращаясь к себе, – ничего себе пожелание. Мы что, возвращаемся в прошлое? Веселенькие дела. А все эти… специалисты, умеющие четко и в срок выполнять поручения… Им важен сам факт критики, а то, что я хочу, чтобы стало лучше, им не важно. Форма важнее содержания». Раздражение вздымалось во мне.

Текучка по-прежнему поглощала значительную часть моего времени. В какой-то момент понимал, что давно не общался с Кириллом. И тогда я старался уделить ему время в ближайшее воскресенье, куда-нибудь свозить, показать что-то интересное. Благо, в Москве и ближнем Подмосковье хватало музеев, исторических мест. Часто мы брали с собой Василия, и тогда появлялся четвертый участник поездки – Настя. Признаться, мне больше нравились такие путешествия. Кириллу – тоже.

В одно из воскресений наша четверка отправилась в Ростов Великий. Нам повезло – погода выдалась солнечная, беззаботная. Приятно было смотреть за окно машины на залитые ярким светом пейзажи. У Ростовского кремля вытянулась вереница лавчонок, в которых торговали всякой чепухой: аляповатыми сувенирами, майками с иностранными надписями, безвкусно оформленными полотенцами. Судя по всему, эта продукция пользовалась спросом у туристов.

Мы прошли на территорию, огороженную белокаменными стенами, осмотрели храмы, прекрасные, но вконец запущенные. Кирилл и Василий попритихли под их сводами, на их лицах появилось осторожно-уважительное выражение. Потом мы вышли на берег озера Неро. Водная гладь раскинулась перед нами, убегая до горизонта и охотно отражая на себе небо с маленькими редкими облачками. Благостную картину портил мусор, валявшийся на берегу, – полиэтиленовые пакеты, бутылки, бумажки.

Василий и Кирилл весьма деловито беседовали о том, каких размеров корабли могут плавать по такому озеру. Мой сын доказывал, что большого корабля на этом озере быть не может – как его сюда привезти?

– А может, его прямо тут построили, – с вызовом произнес Василий.

– На берегу? – Кирилл весьма удивился.

– На заводе.

– И где он? – Кирилл показал на окрестности.

– А может, он с другой стороны озера.

– А корабль?

– И корабль там!

Кирилл повернулся ко мне.

– Пап, а какая-нибудь большая река впадает в это озеро?

– Насколько я знаю, нет.

– Нет тут никакого завода, – рассудительно заключил мой сын.

Я решил вмешаться, обратился к Василию:

– А зачем здесь большой корабль?

– Чтобы людей катать, – беззаботно отвечал Вася.

Я с шутливым осуждением покачал головой:

– Нельзя на кораблях катать людей. Корабль – военное судно. Их строят для боевых действий. А людей перевозят пассажирские суда. Но думаю, что и большое судно здесь ни к чему. Хватит катера. Хотя, скорее всего, тут нет и катера. И никто людей не катает. Потому что пристани не видно. Катеру нужна пристань. Похоже, никто не думал о том, чтобы катать здесь людей.

Василий невесело кивнул в знак согласия.

Мы не спеша двинулись вдоль берега. Дети довольно скоро ушли вперед, вновь увлеченно беседуя, а мы с Настей тянулись позади. Мне хотелось говорить с ней о чем-то важном, сущностном, а я не знал, какую тему выбрать. Пауза явно затягивалась. И вдруг Настя спросила:

– Ты доволен своей работой?

Я усмехнулся – что ей ответить?

– Нормальный человек не может быть доволен всем, что он делает. Далеко не всегда получается то, что намечалось. Но что-то удалось. Конституционное совещание провели. Общественная палата работает. Договор об общественном согласии подписан. Есть следы деятельности, есть… Хотя жизнь людей, обычная повседневная жизнь, почти не изменилась… Впрочем, немало тех, кто занялся бизнесом. Челноки – это малые предприниматели. Решают важную задачу обеспечения людей различными товарами. Есть средние предприниматели, которые что-то производят. Пока что в большей степени услуги.

– Это так, – осторожно согласилась она, – но есть более фундаментальные вещи. Практически не изменились отношения между государством и человеком, по-прежнему довлеет патернализм.

– Такие вещи быстро не меняются. Ты мне сама говорила.

– Говорила. Но я не вижу тенденций к изменению. – Тут она встрепенулась, глянула на меня с некоторым смущением. – Прости. Наверно, тебе хватает таких разговоров на работе.

Я сдержанно усмехнулся:

– Как раз на подобные темы разговор у нас редко заходит. К сожалению. И вовсе не потому, что мы таких разговоров избегаем. Постоянно что-то происходит, требует внимания, вмешательства. – Я будто извинялся. – Постоянно приходится реагировать на какие-то события. Фактически нет времени и сил, чтобы думать о перспективе.

Настя ничего не сказала, она задумчиво смотрела на покрытый зеленью островок, притулившийся неподалеку от берега, единственный поблизости, – других не было видно на всей доступной для взора широкой водной глади. А я размышлял над ее вопросом: доволен ли я тем, что делаю? Признаться, не думал об этом. В самом деле, доволен? Наверно, да. Я чувствовал себя причастным к очень важному делу. Мне казалось, что я на своем месте. И мое положение устраивало меня. Я понимал: сделано пока что мало. Хотя сил потрачено с избытком. Но, как говорится, еще не вечер.

Мне было важно продолжить разговор.

– Да, нам пока не удалось построить гражданское общество. Хотя все условия для этого мы обеспечили. Но вот что любопытно: ко мне в каждую годовщину августовских событий приставали бывшие соратники, знающие, что я работаю в Кремле: «Год прошел, а где новая жизнь?» Потом: «Два года прошло, а где новая жизнь?» Скоро скажут: «Три года прошло, а где новая жизнь?» Люди ждут ее как награды. И таких очень много.

Обдумав услышанное, Настя, по-прежнему глядя на озеро, медленно произнесла:

– Люди слишком привыкли надеяться на государство. Согласна, что это нелегко вытравить. Вместе с тем, – тут она посмотрела на меня с тихой, прощающей улыбкой, – государство могло бы инициировать этот процесс. И кому, как не Администрации президента, заняться этим.

– Каким образом?

– Широкой просветительской деятельностью и поощрением различных форм гражданской активности.

«Господи! Разве об этом должна думать молодая, красивая женщина?» – пронеслось в моей голове.

– По-моему, Общественная палата и есть прямое поощрение гражданской активности.

– Этого мало. Это – московские дела.

Я предпочел промолчать, хотя был не согласен: рекомендации президенту – московские дела?! Но у меня возникла идея президентского письма, рекомендующего учредить общественные палаты в каждом регионе России. Пусть губернаторы получают ее рекомендации. «Завтра же напишу проект письма и передам Сухатову», – решил я.

Обедали мы в ресторане в Переславле-Залесском. Серьезных разговоров более не вели. Я посматривал на Настю, размышляя о том, что она успела стать максималисткой, а уважение такой женщины потерять легче легкого. Но она по-прежнему нравилась мне.

Посреди лета появился вдруг странный указ президента о борьбе с организованной преступностью, который, в нарушение Конституции, давал слишком большие полномочия правоохранителям. Все говорило о том, что его подсунул Ельцину главный охранник – он проделывал такое не единожды, и всегда с последующим скандалом. Несмотря на отпускное время, общественность взволновалась и возмутилась. Общественная палата тоже решила отреагировать. Было созвано внеочередное заседание, в результате которого появилась единогласно принятая рекомендация президенту отменить указ. Его автор был взбешен. Уж и не знаю, что он там наплел президенту, но через день меня отстранили от Общественной палаты. В довершение ко всему, лишили моих сотрудниц: они остались в аппарате палаты.

– Пытался тебя защитить, – признался мне Сухатов. – Слышать ничего не хочет: убрать из Общественной палаты, и все…

– Ничего страшного, – попытался успокоить я Льва. – У меня других дел хватает.

Но если честно, я был очень расстроен. Не хотелось передавать мое детище в другие, скорее всего, чиновные равнодушные руки.

Вольский организовал письмо президенту от Совета Общественной палаты с просьбой вернуть меня. Не помогло.

– Все равно буду считать тебя начальником, – с доброй улыбкой сказал он мне, когда я заглянул к нему в Торгово-промышленную палату, занимавшую отдельное здание на Старой площади. – Давай коньячку выпьем.

Против коньяка я ничего не имел. Тем более что у Аркадия Ивановича он был отменный, французский. Расположились в углу, в креслах.

– Не привык он слушать критику от подчиненных. – Вольский задумчиво смотрел в окно. – Хорошо, что прессу за критику не зажимает. Это дорогого стоит.

Я кивнул в знак согласия.

Вереница дней, заполненных работой, долетела до девятнадцатого августа. Негоже было забывать о соратниках. Я выкроил время, чтобы приехать к Горбатому мосту. Множество людей находилось на его изогнутой поверхности и на прилегающем пространстве. Они стояли группками, выпивали, закусывали, азартно разговаривали. Я подходил к тем, кого знал, встречали меня радостными возгласами. С некоторыми мы обнимались, другие подолгу жали мне руку. Это были искренние эмоции. Нас объединяло то, что происходило здесь три года назад. Я выпивал с ребятами, шел дальше.

– Олег! – раздалось рядом. – Привет!

Это был Алексей. Тот, который работал в каком-то научно-исследовательском институте лаборантом. Он радостно улыбался, открыв беззубый рот.

– Молодец, что пришел. Ты по-прежнему там, в Кремле?

– Да, – выдохнул я.

– Это хорошо. – Тут его лицо посерьезнело. – У меня вот к тебе вопрос. Слушай, три года уже прошло, а изменений как-то не видно. Я тебя предупреждал.

Вот оно! Я с трудом сдержал себя, чтобы не рассмеяться.

– Предупреждал. Постарались учесть. Изменений много. Теперь у нас Государственная дума, Совет Федерации, новая Конституция, новые законы, – мой голос звучал нарочито бодро.

– Я не про это. Жизнь лучше не стала.

Пришлось демонстрировать снисходительную улыбку.

– Да, для значительного числа россиян жизнь мало изменилась. Но пойми, за три года обеспечить всем прекрасную жизнь в стране с разрушенной экономикой невозможно.

– Я это понимаю. Но что-то надо делать. Надо. – Как проникновенно это звучало.

– Делаем.

– Вы не затягивайте. Смотри, еще год-другой, и народ будет сильно возмущаться. Сам понимаешь, чем это может кончиться. Вы не затягивайте. Ты передай Ельцину, хорошо?

– Непременно передам, – заверил я. – Сам ты как? Все в том же институте?

– В том же. Денег почти не платят. – Он вновь радостно улыбался. – Так, иногда. Многие наши научные сотрудники пошли заниматься кто чем может. А я вот пока что остался. Кое-как выживаем с женой. Большей частью на ее зарплату.

Я не знал, что сказать на это, и промолчал. По соседству ребята разливали водку в пластиковые стаканчики. Я взял два, один протянул Алексею – он охотно принял хлипкую, гуляющую под пальцами емкость.

– За что?

– За третью годовщину нашей славной победы! – громко произнес я.

Тост поддержали все, кто стоял поблизости. Поочередно чокнувшись друг с другом, а точнее, беззвучно соприкоснувшись стаканчиками, мы опустошили их.

Я постарался уехать до того, как у Горбатого моста будет немало пьяных, и сделал это по-английски, не попрощавшись ни с кем. Вечером следующего дня состоялось шествие от Горбатого моста до пересечения Нового Арбата и Садового кольца – места гибели трех ребят. Народу собралось много. Колонну возглавили известные представители демократических сил – Сережа Юшенков, отец Глеб Якунин, Галина Старовойтова, Аркадий Мурашёв и другие. Я шел рядом с Юшенковым. Сергей с января занимал должность председателя Комитета Государственной думы по обороне. Он говорил мне о том, что в армии зреет недовольство – зарплаты настолько низкие, что офицерам приходится подрабатывать, чтобы прокормить семью, что многие увольняются из армии. «Нельзя доводить офицеров до отчаяния, – подвел итог Сергей. – Это опасно и глупо». Трудно было не согласиться с ним.

Наша колонна, продвигаясь неспешным шагом, миновала американское посольство, свернула на Садовое кольцо, пересекла Новый Арбат и уперлась в памятный знак, установленный над тоннелем, в котором погибли ребята. Отец Глеб, одетый в рясу, начал панихиду, а рядом с ним стоял, ожидая своей очереди, раввин.

По успевшей сложиться традиции на следующее утро я приехал на Ваганьковское кладбище. У входа, за старыми чугунными воротами, уже собралось много народу, в сторонке готовился взвод почетного караула. Вереница венков стояла рядом, прислоненная к изгороди, среди них – от президента. Я побеспокоился об этом. В десять часов солдаты в парадной форме взяли венки, двинулись медленным церемониальным шагом по центральной аллее. Они утянули за собой собравшихся, которые вскоре образовали колонну, довольно длинную. Справа и слева мимо нее проплывали надгробия, венчающие чьи-то жизни, окончившиеся и давно, и недавно.

Состоялось возложение венков. Следом на могилы опустилось множество цветов. Прошел четким парадным шагом взвод почетного караула. Постояв еще немного, люди потянулись в сторону выхода. Рядом со мной шел Александр Арсентьевич Усов, контр-адмирал в отставке, отец Володи Усова, одного из тех, кому только что были отданы почести. В какой-то момент он повернул ко мне голову, задумчиво спросил:

– Значит, вы считаете, что мой сын и его сотоварищи погибли не зря?

– Я так считаю, – сколь уверенным был мой голос. – Они продемонстрировали нашу решимость умереть, но не уступить. Военные убедились, что жертв будет очень много, и не решились атаковать.

Он глянул на меня спокойным, светлым взглядом:

– Я тоже так думаю. Мне важно убедиться, что не я один.

Машина ждала меня у входа на кладбище. Я предложил Александру Арсентьевичу подвезти его, но он отказался – ему хотелось пообщаться с родителями Ильи Кричевского и Дмитрия Комаря.

Мой путь лежал под Рузу – туда, где находился сейчас Кирилл. Я решил воспользоваться воскресеньем, чтобы повидать сына. А заодно поплавать в Озернинском водохранилище. Лето было на исходе, а я еще ни разу не искупался. Не стоило с этим мириться. Мой план блестяще осуществился.

Понедельник надвинулся быстро. Зыбучие пески жизни вновь поглотили меня. Существует три вида этих песков. Один связан с семейной жизнью, другой – с работой. Нередко бывает так, что, женившись, человек словно исчезает из обыденной действительности. Этого я боялся, когда стал женатым человеком. К счастью, Марина вовсе не стремилась превратить меня в «примерного» семьянина. С работой совсем другое. Жить работой, когда все остальное не имеет значения, – счастье. Вопрос лишь в том, насколько успешно дело, которым увлечен человек. Хотя и тут не все просто: Ван Гог, например, не получил признания при жизни, но был уверен в своей правоте. А вот если нет ни признания, ни такой уверенности, это непростой случай. Но есть и третий вид зыбучих песков, самый опасный, самый тяжелый – рутинность повседневности. Я не любил ту часть своей работы, которая заслуженно звалась текучкой. Но я делал ее, потому что кому-то надо читать письма и готовить решения, поручения, ответы. Это была моя повседневность.

Максим Сунгуров проник в мою жизнь в сентябре. Он, студент исторического факультета педагогического института, готовился стать политологом и решил писать диплом по теме взаимодействия власти с политическими и общественными организациями. Я не отказал ему в помощи, собрал нужные документы, выкроил время для обстоятельной беседы. Когда прощались, Максим, немного смущаясь, проговорил:

– А не могли бы вы стать руководителем моего диплома?

Просьба весьма удивила меня.

– Я не могу. Я не преподаватель. И ученой степени у меня нет.

– Это неважно, – принялся уверять он. – Вы в таком месте работаете, что они не станут возражать. А у нас это бывшие преподаватели научного коммунизма.

Немного подумав, я сказал:

– Хорошо. Если их устроит моя кандидатура, я согласен.

Максим оказался прав – моя кандидатура вполне устроила «их». Должность и место работы перевесили всякие звания. Пришлось выполнять обещание. Раз в неделю я выкраивал для Максима время, знакомясь с тем, что успел сделать мой подопечный, и нагружая его новым заданием на следующие семь дней. Он изучал множество документов, выявлял тенденции, делал сравнительный анализ. Я видел толк и для себя в его изысканиях.

На Общественной палате можно было поставить крест. Ирина, которая время от времени заглядывала ко мне, жаловалась, что Совет не созывается, пленарные заседания не проводятся. Новый ответственный секретарь из бывших комсомольских функционеров неспешно готовил предложения по совершенствованию работы палаты, абсолютно пренебрегая мнением ее членов. Ирина с Валей бездельничали, что вполне устраивало вторую, но никак – первую из них. В итоге она рассорилась со своим новым руководителем и он добился ее увольнения. Я заглянул к Вольскому поговорить о жизни, и он так прокомментировал эти события: «Президенту нужна палата, которая дает приятные ему рекомендации». – «Но ведь не он затеял мое отстранение и все прочее», – возразил я. «А какая разница? – рассудительно заметил Аркадий Иванович. – Его такое решение устраивает. Получать критические замечания от созданного им органа – это слишком для него… Коньячку выпьешь?» – «Выпью», – бодро ответил я.

Жизнь, как ей и положено, продолжалась. Между тем странные события происходили на Северном Кавказе. Какие-то неопознанные группы военных вели боевые действия в Чечне. У них даже были танки. Министерство обороны отказывалось признавать этих людей своими. Появилась информация, что это контрактники, нанятые Федеральной службой контрразведки, преемницей Министерства безопасности. Они действительно не являлись кадровыми военными, но технику могли получить только на армейских складах. Дураку было ясно, что за атаками стоит государство. Наше, российское.

Я считал, что это глупо и преступно – вести военные действия на территории собственной страны, что надо с Джохаром Дудаевым договариваться. Так же, как договаривались с Минтимером Шаймиевым. Дудаев – разумный человек, генерал, командовавший авиационной дивизией, а в советской армии неадекватный человек не мог достичь такого положения. Прежде всего я кинулся к Сухатову. Он внимательно выслушал меня, хмуро проговорил:

– Олег, я даже говорить с ним не буду на эту тему. Пойми, не может он слышать эту фамилию. Не переносит его на дух. Тут уж ничего не поделаешь.

Я тотчас обратился к Филонову. Сергей Александрович нахмурился, услышав, о чем речь. Долго молчал, устало глядя перед собой, потом поднял на меня глаза.

– Я говорил с ним… Он не хочет ничего слышать. Его успели убедить в том, что это единственно возможный вариант.

Я понял, что сделать ничего нельзя. Ощущение бессилия цепко держало меня. Настроение было мерзкое. Я позвонил Лесину – тот оказался на месте, в магазине, совмещенном со складом. Его позвали к телефону.

– Саша, давай выпьем, – предложил я.

– Давай, – охотно согласился он.

– Где?

– Есть хорошее место недалеко от моей работы.

Сообщив коллегам, что уезжаю по делам и не вернусь, я покинул Кремль. Водитель отвез меня на Мясницкую. Саша уже стоял около входа в ресторан. Еще несколько лет назад здесь располагался продуктовый магазин. Войдя внутрь, я обнаружил ведущую вниз винтовую лестницу – прежде она отсутствовала. Подвальное помещение мне понравилось – старые своды и темные стулья с высокими спинками создавали ощущение уюта. Был занят только один стол. Мы расположились у стенки. Саша уверенно сделал заказ, попросив не медлить с графинчиком водки.

– Что у тебя стряслось? – участливо спросил он, едва официантка удалилась.

– С чего ты решил, что у меня что-то стряслось?

– За последние два года ты ни разу не звонил мне сам. А тут не только позвонил, но и захотел выпить.

Я изобразил задумчивую улыбку на лице:

– Выпить с тобой мне хочется регулярно. Возможности нет.

– Часа свободного не находится?

– Ты прекрасно знаешь, что в этом деле часом не обойдешься.

Он посмотрел на меня с укором:

– А вот у твоего главного начальника время для выпивки находится.

Что я должен был ответить на это?

– Если ты думаешь, что такое у него происходит часто, ты сильно ошибаешься.

Ухмыльнувшись, Лесин поинтересовался:

– Так что там случилось?

– Ничего хорошего. Будут большие проблемы.

– У тебя?

– У страны.

– Да и бог ней. Главное, чтобы у тебя все было хорошо. И у меня.

Я категорически не мог согласиться с такой позицией, но промолчал. Переубеждать его было бесполезно.

Мы напились в тот вечер. Смутно помню, как ловил машину, запихивал в нее Сашу, садился сам, как старался не уснуть, следя, чтобы водитель ехал в правильном направлении. Сначала завез Лесина, хотя пришлось сделать солидный крюк. Долго тормошил приятеля, чтобы он проснулся и пошел домой. Потом сам задремал, но водитель не подвел, приехал к моему дому.