Читать книгу Прошлое в наказание - Игорь Харичев - Страница 13

В сентябре события стали заворачиваться в тугой узел. Ненависть рождает чудовищ. Затмевая разум, она превращает людей в тупых животных, жаждущих лишь одного – изничтожить противника. Эта ненависть пропитала обе стороны, в том числе и ту, к которой принадлежал я.

Аллегро анимато – значит быстро, взволнованно. Быстрее, чем аллегро мольто. Напряженнее. Драматичнее. В девяносто первом мы противостояли насквозь прогнившему режиму. А теперь защищали ту власть, которую утвердили вместо прежней. Власть, с которой связывали надежды на лучшее будущее. Вице-президент и председатель Верховного совета возглавляли тех, кто выступал против президента и правительства, кто имел иное видение будущего, не столь резко порывающее с прошлым. Большинство депутатов, обитавших в Белом доме, было вместе с ними. За пределами Белого дома сторонников тоже хватало. Добром это не могло кончиться. Милиции уже приходилось разгонять шумные акции, переходившие в потасовки.

Я знал про готовящийся указ № 1400. И не осуждал президента. Понимал – это вынужденная мера. Противостояние не могло продолжаться бесконечно. В той ситуации не существовало хороших решений. Оставалось искать не самое худшее.

Президент подписал указ 21 сентября, объявив о роспуске Съезда народных депутатов и Верховного совета. В ответ Съезд заявил об отрешении от должности Ельцина. Конституционный суд поддержал Съезд. Вице-президент Руцкой начал действовать как глава государства – издавать указы, распоряжения. Ельцин уступать не желал. Он не снял с себя полномочия президента. Государственные учреждения замерли в растерянности – кого слушать? чьи распоряжения выполнять? Двоевластие грозило развалом страны.

В Кремле царили тревога и уныние. Многие сотрудники из прежних срочно заболели, взяли больничный. Остальные пребывали в тихом оцепенении. Было с чего. Никто не знал, чем закончится до предела обострившееся противостояние.

Наши противники множили вооруженные группы. «Союз офицеров», не скрываясь, раздавал оружие своим членам – отставным военным, настроенным прокоммунистически. Армия пребывала в разброде и шатаниях. Единственной надежной силой оставался Кремлевский полк. Слишком мало в масштабах страны. Будущее не сулило радостных дней.

Президент находился в Завидово. Его отсутствие в Кремле было плохим знаком. Ельцин понимал это. И решил исправить положение. Опасаясь нападения, он не поехал, а прилетел в Кремль. Два вертолета опустились на Ивановскую площадь. Ельцин вышел довольно бодрый и уверенным шагом направился к зданию бывшего Сената, в котором прежде располагалось руководство СССР, а теперь – он и ключевые сотрудники Администрации, помогающие ему. Я был среди встречающих. Видел: изо всех окон первого корпуса, как теперь называлось построенное великим Казаковым здание, и соседнего, четырнадцатого корпуса на президента смотрели сотни встревоженных, вопрошающих глаз. На ходу президент что-то энергично обсуждал с теми, кто был рядом. Казалось, его ничто не тревожит. Но я понимал, как тяжело у него на душе.

Он не стал уединяться в своем кабинете, прошел по всему зданию, навестил многие отделы – заходил, пожимал руку, говорил, что все будет нормально. Пытался всем поднять дух. И похоже, самому себе тоже. Он не просчитался – его появление в Кремле изменило настроение людей: президент на рабочем месте, не сбежал, не дрогнул. Значит, не так уж все плохо и есть шанс, что ситуация выправится.

Филонов продолжал прилежно участвовать в переговорах с противоположной стороной под эгидой патриарха Алексия Второго. Президент считал это слюнтяйством, но Сергей Александрович доказывал: надо делать все возможное для предотвращения кровопролития. Увы, его усилия не дали результата. Наши противники пустили в ход вооруженные группы. Третьего октября по призыву Руцкого и под руководством генерала Макашова они захватили здание мэрии, расположенное около Белого дома, после чего направились штурмовать телецентр в Останкино. Спешили сообщить стране и миру о своей победе.

Ближайшая ночь и сменившее ее утро могли изменить судьбу России. Министр внутренних дел и министр обороны спрятались, Москва выглядела пустынной – ни милиции, ни войск. Я убедился в этом, объехав на машине центр. Министерство безопасности, наследник КГБ, тоже никак не проявляло себя. Впору было вспомнить предостережение Эдуарда. Исчезло куда-то обычное многолюдье на улицах. Лишь несколько тысяч сторонников Ельцина собрались на Красной площади у Спасской башни и около Моссовета. Хотели продемонстрировать – у нынешней власти тоже есть поддержка. На пространстве от Спасской башни до Лобного места люди стояли в полной темноте, потому что для безопасности в Кремле и его округе выключили все освещение. Они оставались там до полудня, когда стало ясно, что угроза миновала.

Я все это время находился в Кремле. Как и президент. И руководство Администрации. Паники я не видел, хотя настроение у соратников президента было паршивое – хуже некуда.

Мы ждали штурма. Ждали, прекрасно понимая, чем он закончится для нас в случае успеха наших противников. Но оружие в руки никто из сотрудников Филонова брать не собирался. Я вспоминал августовскую ночь два с лишним года назад, когда мне довелось побывать в сходной ситуации. Тогда рядом со мной находились десятки тысяч единомышленников. Тогда нас объединяла решимость умереть, но не отступить. А теперь я не ощущал ни у себя, ни у моих коллег желания погибнуть за правое дело. Но и сбежать никто не порывался. Мы просто находились «при исполнении».

Я все время ощущал навязчивую, тревожащую мелодию из первой части седьмой симфонии Шостаковича, «Ленинградской», до мажор. Безобидная поначалу тема, развиваясь на фоне сухого, настырного стука малого барабана, постепенно рождает ощущение близящейся беды…

Казалось, падение нынешней власти предрешено и ничего уже не изменить. Но этого не произошло. Главную роль сыграла случайность. Так всегда бывает в ситуациях, определяющих будущее. Анатолий Волков, полковник, помощник генерала Волкогонова, советника президента по вопросам обороны, истомившись, не выдержав ощущения беспомощности, сел в машину и помчался в Таманскую дивизию, в которой служил долгие годы. Он привел-таки в Москву пятерку танков. Остановившись на мосту через Москва-реку, они обстреляли Белый дом. Не снарядами, болванками. Это подтверждали кадры прямой трансляции, которую вел американский телеканал CNN и которую мы как завороженные смотрели: когда снаряд попадал в стену, вздымалось белое облако, но после того, как оно рассеивалось, становилось видно – дыра в стене отсутствует. Потому что белое облако было не взрывом, а пылью от разрушенной мраморной облицовки. Психологическое воздействие стало главным. Нескольких выстрелов болванками оказалось достаточно, чтобы переломить ситуацию.

Защитники Белого дома в отместку подожгли двенадцатый этаж. Вовсе не случайно – там располагался архив. Сотни тысяч документов. Сильное пламя вырывалось изо всей цепочки окон, и вскоре копоть покрыла чистенький белый мрамор на расположенных выше этажах. Здание стало символом случившегося несчастья – маленькой гражданской войны.

Потом я вместе с другими сотрудниками Администрации смотрел всё по тому же телеканалу CNN, и не один раз, как из Белого дома исходит под охраной солдат и милиции унылая, скорбная вереница давно небритых и не мывшихся мужчин. Будто и не было женщин в числе находившихся там. Среди них я увидел немало моих знакомых, с которыми мы защищали это здание немногим более двух лет назад. Жизнь успела развести нас. Я жадно вглядывался в их лица, озлобленные, изможденные, безмерно усталые. Лица поверженного врага. Меня подобное зрелище вовсе не радовало. Не тот повод, чтобы весело праздновать победу. Президент и мы, его сторонники, взяли верх. Но я уже знал, что есть немало погибших, застреленных в окрестностях Белого дома. И еще я понимал: не было единственно правой стороны в нашем жестоком споре. Следовало по-иному разрешить конфликт, через достижение компромиссов. Увы, ни мы, ни наши оппоненты этого не умели. Для всех нас правилом были давние слова Максима Горького: «Если противник сопротивляется, его уничтожают». И противником считался тот, у кого иное мнение, иные взгляды.

Эти мысли я не высказывал вслух. Понимал – мои коллеги не поймут меня. Когда многие из них поехали поглазеть на обезображенный пожаром Белый дом, я уклонился от столь сомнительного развлечения. Вместо этого я отправился к Марине. Мне хотелось видеть ее и сына.

Моя бывшая жена очень удивилась, обнаружив меня на пороге.

– Ты?! В рабочий день?

– Да. Я, в рабочий день. Разве ты не знаешь, какие события случились у нас в России?

– Слышала, – ее улыбка источала иронию.

– Я все эти дни безвылазно торчал в Кремле. Имею право теперь немного отдохнуть?

– Имеешь, – все с той же иронией отвечала она. – Слава богу, все кончилось.

– Ты про неудавшийся переворот?

– Да.

Я тяжко вздохнул. Захотелось хотя бы ей объяснить мое отношение к происшедшему.

– Понимаешь, то, как это получилось… не оставляет ощущения… победы… Не оставляет.

– Это Ельцин так думает?

– Это я так думаю.

– Перестань. Если бы они дорвались до власти, ничего хорошего не было бы.

Ее слова не успокоили меня.

– Всё так. Но погибли люди. Несколько десятков человек. И потом, обстрел Белого дома, хоть и вынужденный… это расстрел парламента. Как ни крути.

– Это был именно обстрел, – уверенно подвела она итог. – Оставь свои интеллигентские рефлексии. Вопрос стоял так: либо вы, либо они. Вы взяли верх, и теперь надо дело делать. Налаживать экономику. Идем, я тебя покормлю.

Потом я сидел за столом, с добродушной задумчивостью смотрел на Кирилла, на Марину. «Если бы все повернулось по-другому, – неспешно текла моя мысль, – я никогда уже не увидел бы их. Любопытная штука – судьба. Никогда не знаешь, что тебя ждет. Наверно, это неплохо… Если бы мы всё знали наперед, скучно было бы жить…»

На следующий день я рассчитывал заскочить к Насте в институт, проведать ее. Но утром на совещании у Филонова мне вдруг явилась идея срочно провести второй этап Конституционного совещания. Она была безоговорочно поддержана. И мне следовало немедленно начать подготовительную работу, чем я тотчас занялся вместе со своими сотрудниками и приданным мне орготделом. Сработало старое правило: инициатива наказуема.

Признаться, я удивился, увидев через два дня Эдуарда на пороге моего кабинета. Указал ему на стул по другую сторону стола, отметив, какая у него аккуратная, вкрадчивая походка.

– Опять не звонишь, – снисходительно констатировал он, усевшись.

– Мы тут стоим на ушах. Созываем второй этап Конституционного совещания. А до этого сам знаешь, что было.

– Поздравляю, что все закончилось хорошо.

Я поднял на него глаза. Лицо у него было ехидное.

– Для кого хорошо закончилось? – жестко спросил я.

Тут он малость оторопел.

– Как для кого? Для президента и его сторонников.

– А для страны?

– Ну, знаешь… Такие разговоры в Кремле…

– Здесь о стране думать не должны? – наседал я.

– Должны… – он как-то неловко усмехнулся. – Теоретически.

Тут я задал ему вопрос, который беспокоил меня последние дни.

– Эдик, ты не в курсе, кем были убиты люди около Белого дома?

Он выразительно пожал плечами.

– Я откуда знаю?

– Оттуда. Ты в такой организации работаешь. Там всё должны знать.

– Ну… Может, кто-то из наших знает. По долгу службы.

Сделав некоторую паузу, я четко проговорил:

– Думаю, это сделал кто-то из ваших. Для того, чтобы дискредитировать президента.

Он состроил удивленное лицо. Потом оно стало крайне задумчивым.

– Если это сделали наши, то не по распоряжению нынешнего начальства, – наконец произнес он. – Кто-то из прежних мог организовать.

– Большинство нынешних – прежние, – живо заметил я.

Тут Эдуард взял на моем столе чистый лист бумаги, карандаш, начал писать, потом показал мне. «Здесь все кабинеты прослушиваются». Подождав, когда я прочту, он положил бумагу на стол, написал еще фразу, вновь продемонстрировал мне: «На вооруженное выступление Руцкого спровоцировал…» Далее следовала фамилия главного охранника. Убедившись, что я прочитал, Эдуард сложил бумагу, спрятал в карман.

– Зачем он это сделал? – удивился я.

Посмотрев куда-то наверх, брат выпалил скороговоркой:

– Чтобы конфликт быстрее разрешился.

Понимая, что я и так узнал от него немало и навряд ли он поведает мне что-то еще, я решил проявить вежливость:

– Как семья? Как Василий?

– Нормально, – сухо ответил он.

Едва он ушел, я подумал: «Ну вот, он опять не пригласил меня в гости. – А потом: – Если на самом деле Руцкого подтолкнули к действиям, то и слава богу. Конфликт разрешился быстрее. Но вряд ли главный охранник организовывал стрельбу по людям. Маловероятно, чтобы он действовал во вред себе… Руцкой сам виноват. Амбиции выше крыши. Все движимы непомерными амбициями, Руцкой, Хасбулатов. Да и Ельцин – тоже. Если бы не амбиции, все сложилось бы по-другому…»

На следующий день я все-таки побывал в Институте государства и права – пришлось срочно консультироваться с академиком Топорниным. Конечно же, заглянул к Насте. Она не особо обрадовалась, увидев меня. Спокойно поздоровалась, вышла вслед за мной в коридор. Мы остановились у окна во внутренний двор. Поздняя осень: голые деревья и пасмурное небо.

– Как тебе все то, что произошло? Штурм здания СЭВ, стрельба в Останкино, обстрел Белого дома… – Я смотрел на улицу.

– Омерзительно. Нельзя было до этого доводить.

– Это было неизбежно в ситуации, когда ни одна из сторон не желала уступать. Мы живем в стране, где не умеют идти на компромиссы. Любой компромисс воспринимается как проявление слабости.

Она молчала, обдумывая мои слова, потом сухо произнесла:

– Наверно, ты прав. Но от этого не легче.

Тут я посмотрел на нее.

– Эдуард приезжал ко мне вчера на работу. Поздравлял с тем, что наша сторона победила. А я ему сказал на это, что победа одной из сторон вовсе не значит победу для страны. Кажется, ему эта мысль показалась недопустимой.

– Мы с ним разводимся, – вдруг проговорила она, по-прежнему глядя в окно.

Тут уж я не знал, что сказать. Подумал: «Теперь не советское время, развод не испортит Эдуарду карьеру». Была еще одна мысль, которую я гнал от себя: теперь она свободна, и я хочу, чтобы она стала моей женой. Я так не подумал, я ощутил присутствие этой мысли. И почему-то мне стало стыдно.

– Здесь у тебя все в порядке? – наконец спросил я.

– Да.

Не представляя себе, о чем еще говорить с ней, суетливо произнес:

– Ладно, поеду. Очень много работы. Готовим второй этап Конституционного совещания… Рад был тебя увидеть.

Ее печальное лицо казалось прекрасным.

Конституционное совещание собралось в назначенный срок. Я, как и прежде, отвечал за Общественную палату. Уже знакомые мне люди, среди которых было немало знаменитостей, каждое утро заполняли зал бывшего кремлевского театра, рвались выступить, предлагали свои формулировки, азартно спорили. Но я не чувствовал того летнего воодушевления, которое жило в них тогда, в июне, – деловитая обстановка, немного суетная, и не более того. Основа текста уже была готова. Но главное, атмосфера в стране изменилась.

Работа над проектом Конституции закончилась в первых числах ноября итоговым заседанием с участием президента. Окончательный текст к тому времени был подправлен небольшой группой особо доверенных юристов, которые, конечно же, руководствовались самыми благими намерениями. Члены Общественной палаты прекрасно понимали, что поправки, расширяющие полномочия президента, – следствие октябрьских событий. После заседания это обсуждалось, и весьма бурно. «Конституция пишется на века, – горячился Дашкевич. – Не должно быть в ней ничего сиюминутного». – «Ему необходима страховка на будущее», – сдержанно объяснял милейший Аркадий Иванович Вольский. «А всем остальным страховка от его страховки разве не необходима?» – тут же вставила реплику энергичная брюнетка Наталья Небылицкая, представитель Гильдии сценаристов. «У президента особая ситуация, – тактично заметил Аркадий Иванович. – Его бы точно не пожалели, если бы все закончилось иначе. Такую страховку он воспринимает как необходимость. И сейчас вы его не переубедите. Слишком горячи воспоминания». Я решил высказать свои соображения: «По-моему, надо отнестись к этим поправкам как временным. Они в той части, которую Государственная дума в состоянии исправить самостоятельно. И она сделает это через некоторое время». Я ничуть не сомневался, что Дума, которую изберут в декабре, будет самой что ни на есть демократической. И остальные разделяли такое мнение, судя по тому, что приняли мои доводы.

Проект конституции был обнародован. Вслед за тем стартовала подготовка референдума и выборов 12 декабря. Все это – при непосредственном участии моей группы. Опять приходилось вкалывать. Два раза в воскресенья мне удалось выкроить время для того, чтобы немного побыть с Кириллом. Несколько раз, заезжая в Институт государства и права, успевал коротко пообщаться с Настей. И никаких личных дел сверх того.

В один из дней мне пришлось отправиться в Министерство безопасности – договариваться с высоким начальником о том, как моя группа будет получать текущую информацию из регионов России. Когда все вопросы были решены, я поведал генералу, что у них работает мой двоюродный брат и я хочу увидеть его, если это возможно. Без лишних разговоров генерал вызвал помощника, худощавого капитана, приказал ему проводить меня к Эдуарду. Капитан молча повел меня по бесконечным коридорам, выкрашенным зеленоватой краской. Путешествие до нужной двери оказалось долгим. В какой-то момент я подумал: «По этим коридорам водили отца на допросы. И еще по ним ходил его брат. Который посадил его. Интересно, тогда здесь была такая же краска?..»

Войдя в кабинет и увидев сидевшего за столом Эдуарда, я с деланым радушием проговорил:

– Ну здравствуй. Вот пришел к тебе в гости. Проверить, чем ты тут занимаешься.

Он тотчас перевернул бумаги, которые читал, поднялся, шагнул мне навстречу, вяло пожал руку, глянув на стоявшего рядом капитана, спросил:

– Какими судьбами?

– Был у твоего руководства. Решил навестить тебя.

– Ну… проходи.

Капитан исчез, а я осматривал кабинет, не слишком большой, но и не маленький, на одного человека, с приставным столом, за котором уместится еще человек шесть. Выходит, у Эдуарда имелись подчиненные. Любопытно, что он был в штатском.

– Какое у тебя сейчас звание?

– Майор, – неохотно сообщил он.

– Давно?

– Недавно. Летом получил.

– Растешь.

– Расту, – осторожно согласился он.

– А что молчал?

– Ты не спрашивал.

– Поздравляю.

– Спасибо.

Он явно был не расположен к разговору. А у меня к Эдуарду имелся лишь один вопрос. И я задал его:

– Кто все-таки стрелял тогда в людей?

Пристально глядя мне в глаза, он как-то механически произнес:

– Не знаю. Я этим не занимаюсь.

Я понимал, что ни слова от него не услышу, даже если он знает. Глупо было лезть к нему с таким вопросом. Глупо.

– Садись, – Эдуард показал на приставной стол.

Я отрицательно покачал головой.

– Пойду. Много работы. Референдум готовим. Я всего лишь хотел тебя увидеть. И увидел. Еще раз со званием майора.

Возвращаясь в Кремль, я думал о том, что вроде бы мы с Эдуардом поддерживаем приятельские отношения, но остается между нами что-то, мешающее стать по-настоящему близкими людьми. И это что-то – вовсе не прошлое, которое разделило наших родителей. Все дело в разнице жизненных позиций. И тут я споткнулся: «А в чем именно?.. Наверно, в том, что для него демократия, права человека, уважение к закону не имеют значения… Потому и Настя от него уходит…» Но я чувствовал неубедительность этого объяснения. Было что-то более важное, что я не мог сформулировать. То, что на самом деле разделяло меня и брата, что, скорее всего, послужило причиной их развода с Настей.

После моего визита к генералу мы стали получать информацию напрямую, объединяли ее с информацией, поступающей от глав регионов. Мы ежедневно готовили обширные справки, которые передавали Филонову и президенту. Картина получалась на удивление радужная: везде ожидались прекрасные результаты референдума и выборов.

Декабрь стремительно приблизился, начал отсчет своих ненастных дней, наполненных снегопадом и вьюгой. Впрочем, я мало зависел от погоды: ранним утром садился в ожидавшую меня «Волгу», потом выходил из нее возле первого корпуса в Кремле. А поздно вечером проделывал все в обратном порядке. Порой днем отправлялся по делам в какие-то организации, в тот же Институт государства и права. Но и в этом случае мое пребывание вне стен кабинетов было минимальным.

Двенадцатое декабря надвинулось на нас, окружило ворохом новых забот. Текущие сводки по явке со всех уголков страны, результаты опросов проголосовавших – вот что занимало меня и мою группу. Ничто не вызывало опасений, но Филонов с крайне озабоченным видом изучал данные, потом отправлялся с докладом к президенту.

Ближе к вечеру мы перебрались в зал для приемов Кремлевского дворца съездов, который превратился в центр подведения итогов референдума и выборов. Уйма народу наполняла огромное пространство зала – важные чиновники, известные политики, государственные деятели стояли или сидели группами. Жириновский, сопровождаемый большой свитой, неспешно ходил кругами. Я наблюдал за ним с иронией – клоун, который строит из себя невесть что, примитивный демагог, который не может рассчитывать на серьезную поддержку населения. Президент появился ненадолго и вновь удалился к себе в первый корпус.

Настроение у всех было праздничное. Когда начали передавать первые данные с Дальнего Востока, мы подумали, что это ошибка, – Либерально-демократическая партия лидировала. Но вскоре пошли сведения из Приморья, Восточной Сибири, и там тоже партия Жириновского брала верх, заметно обогнав «Демократический выбор России» Гайдара.

Жириновский ликовал – его партия побеждала. Народ купился на дешевые посулы. «Каждой женщине по мужику, каждому мужику по бутылке водки». Примитив! И глупость! Что будет делать мужчина с женщиной после целой бутылки водки? А референдум со скрипом, на минимуме дал нужный результат – принятие новой Конституции. Совсем не то, на что мы рассчитывали.

Какова же цена тех данных, которые посылали главы регионов и управления Министерства безопасности? Великая досада сжимала мое нутро. Врали. Подтасовывали результаты. Всех бы уволил. Немедленно. Всех до единого.

Когда я сказал об этом Филонову, он грустно усмехнулся:

– Всех не надо. А многих стоило бы. Но это нелегко будет сделать.

Я не стал у него спрашивать почему. Прекрасно понимал – ой как непросто президенту с регионами, когда Кремль мало что может дать им, когда экономика все еще в разрухе, когда не хватает тех, на кого можно всерьез опереться. И потому президент не спешил карать ответственных чиновников за пределами Москвы. Лишь в крайних случаях летели их головы. Таковы были тогдашние реалии.