Читать книгу Контркультура. Апокалипсис онлайн. Том 1 - Игорь Храмов-Тесёлкин - Страница 4

Нет, не тому, не тому нас учили в школе! Говорят, что лучше всего это понимаешь, общаясь с собственными детьми. Я начинаю это понимать, общаясь с чужими.

Рядом со мной – Анфиска. Маленькая, черненькая, щёчки – пухленькие, глаза – как угольки, она похожа на маленькую сдобную булочку. Ни минуты не посидит спокойно – вертится всё время, что-нибудь спрашивает. Анфиске три с половиной года. Бабушка привела ее в храм и отошла на минутку – повесить вещи, оставив Анфиску со мной. Чтобы чем-то занять ребенка, я дал ей листочек бумаги и ручку. Анфиска, изобразив на бумаге пару каракулей, протягивает листочек мне – на, дядя, рисуй.

Дядя даже в школе-то рисовать никогда не умел – по рисованию выше тройки не получал, что для меня, известного местного вундеркинда, было несомненным унижением. Что бы тебе такое изобразить? Рисую квадратик, а над ним – треугольник. Надставляю трубу с извивающимися клубами дыма – домик. Анфиска в восторге. Ни от одной своей статьи я не получал такого удовлетворения. Вот уж никогда бы не подумал, что буду востребован как художник. Рисую два кружочка – один в другом, и ставлю в маленьком две точки. Поросёнок. « А теперь маму!» Ну да: и папу, и сыночков, «а то ему одному скучно» – целая семья поросёнков – благо, точки с кружочками я рисовать умею. Я уже начинаю ощущать себя триумфатором, но задача усложняется.

«Киску нарисуй!» «Моя хорошая, я не умею!» «Ну, маленькую», – в голосе Анфиски появляются жалобные интонации. Она складывает в персть свои крохотные пальчики, показывая, какую крошечную киску надо нарисовать, которую, в отличие от большой, изобразить ну совсем – совсем нетрудно.

Помните фильм «Место встречи изменить нельзя», где один из грабителей «шика ради своего бандитского» рисует папироской на стене чёрную кошку? Два ушка, головка, плавно переходящая в спинку, хвост – всё одной линией. Импрессионизм отдыхает, нервно куря в сторонке оставленную бандитом цигарку. Куда там вашим матисам!

Мне, признаться, бандитская романтика всегда была не по душе. Анфиске тоже не нравится. Морщится. «Матроскина нарисуй!» Знать бы, как его рисовать, твоего Матроскина! Я вспоминаю КВН, где один из участников изображал учителя рисования, с помощью двух овалов изображая практически всех животных – «тигрика», медведя, коровку – обычную и божью. Парень, из тебя бы вышел неплохой учитель рисования. Честное слово! Мне, во всяком случае, твои уроки пригодились – гораздо больше, чем все занятия моих школьных преподавателей «творческих» специальностей за всё время моего пребывания в школе.

Рисую два овала – маленький и большой и черчу продольные линии – это у нас тельняшка. Анфиске нравится. «На дядю похож?» Анфиска кивает – похож, мол. Ну вот. А то: «не толстый, не толстый»! Устами младенца глаголет истина.

К нам подсаживается Софийка. Ей тоже очень интересно: чем это Анфиска с дядей интересным таким занимаются? Ее родителям тоже хочется помолиться. Нам – поиграть. Все довольны.

«Дракончика нарисуй!» Тс-сс-с! – я прижимаю палец к губам. Служба идёт! Давайте не будем себя вести как взрослые глупые дяди и тёти, которые приходят в храм поболтать. Скажу по секрету – я частенько с ними ругаюсь. Давайте будем умнее. Не будем делать того, что нельзя. Будем как дети.

«Дракончика нарисуй» – Софийка прижимается губами к уху и шепчет что-то прямо вглубь меня – чтобы я понял. Хорошая добрая девочка Софийка. Кто-то из взрослых показал ей дракончика, и ей теперь хочется такого же. Я стараюсь. Изображаю что-то среднее между птицей, рыбой и самолетом. Софийка хватает листок и бежит к маме – показывать. М-мм-м, как красиво!

«А теперь Анфиску!» «Моя хорошая, я не умею!» Нарисовать девочку – задача явно непосильная для моего неокрепшего пока таланта. «Учись, учись!» Девочка явно копирует мамины интонации. Голосом показывает мне, как именно нужно стараться. Рисую равнобедренный треугольник острием вверх и маленький кружок наверху – так, как схематически изображают силуэт на дверях дамских комнат. Я стараюсь. Уж очень мне нравится общаться с хорошей девочкой Анфиской. «А косички?» Действительно, ну как я мог забыть про косички?

Учись, дядя, учись! Старайся. В этом мире ничего просто так не дается. Чтобы получилось что-то хорошее – обязательно надо постараться. Хороший человек, хорошая статья, хорошая книга. А ты как думал?

Бабушка у Анфиски работает в университете – общается с будущими журналистами, и я дарю ей иногда свои книги. Ну, а Анфиска пока просто так себе девочка, и поэтому общаться с ней очень весело, просто и интересно. Во всяком случае – пока. Пока не выросла и не нахваталась всяких там «демократических ценностей».

Дети – они такие: тащат в рот всякую гадость… Особенно когда вырастут и когда никто не научит их отличать хорошее от дурного. Хотя – повторюсь в очередной раз – есть в жизни вещи, которые в рот брать в принципе не рекомендуется.

Хорошие дети это знают, и поэтому – открою секрет – многие дети намного умнее взрослых. Во всяком случае – пока не вырастут и с такими вот взрослыми не познакомятся.

Некоторым детям не везёт и им приходится жить с такими вот глупыми взрослыми рядом. Постоянно. Представляете? Тогда очень часто случается, что взрослые – народ в большинстве своём довольно капризный и упрямый – активно перевоспитывают их в своем духе.

Я помню, как в самом начале перестройки на нашем ТВ прошел сюжет: маму и мальчика остановили неподалеку от газетного киоска с многочисленными голыми тетками на журнальных обложках. Тогда очень модно было – в духе гласности и плюрализма – интересоваться, что люди по самым различным проблемам думают. И автору кажется, что журналисты делали это гораздо искреннее. Может, не привыкли и им ещё не надоело. Или просто никто из больших взрослых дядь не советовал. Во всяком случае – столь активно.

Ну вот, журналист спрашивает: а не стыдно, дескать, вам, что вы вот идёте, а тут везде журналы с голыми тётками? Мальчик покраснел и кивнул. Да, ему – стыдно. Ну, а дама оказалась куда более как продвинутая. Это почему это, спрашивает, мне должно быть стыдно? Чего это, спрашивает, тут стыдного? Ну что ж, что ребенок? Пусть привыкает. Развивается. Почему это должно его испортить? Для чистого всё чисто.

По Вашему, это и есть настоящая гласность и свобода? – не унимается настырный журналист. Может, ещё и высокое искусство? «Может быть!»

Ох, читатель, ну почему ты не слышал этого «может быть!»! Ох, сколько же в нём было самоуверенности и апломба! Гордости за свою продвинутость и раскованность! Презрения к недалёкому туповатому работнику прессы, неспособному подняться до высот идеалов свободы и демократии!

Ты, читатель, это «может быть» запомни – оно очень многое объясняет. Мы по ходу текста к нему еще не раз вернемся. Так всегда говорят взрослые ну очень продвинутые дяди и тёти, когда говорят совершенно нелепые, непонятные для нас, простых людей, вещи. А что это, спрашиваешь, дядя, текст у вас такой непонятный? Сплошной набор бессмысленных нелепых, да еще и несогласованных между собой фраз, где начало фразы противоречит концу и конец никак не согласовывается с серединой. Прямо как демократы на митинге. Вы свой текст не на Болотной, случайно, сочиняли? А это, отвечает, сложный текст. Философский. До него еще дорасти надо.

А что это за глупость такая нарисована? Хаотическое нагромождение фигур и пятен. Или вон – черный квадрат во весь холст. А это, говорят, такая новая прогрессивная концепция свободы творчества. Тебе пока не понять. Ну очень уж много всяких умных там книжек для этого прочитать надо. Я тебе потом скажу – каких.

Журналиста, кстати, я потом так и не видел – как-то постепенно он исчез с экрана. Не вписался, видать, в реалии свободы и демократии. Поверь, читатель, такое встречалось – да и встречается весьма и весьма часто, и я тому самый активный свидетель. Ну, об этом, Бог даст – потом. Я пока о другом. Что многие дети бывают намного умнее взрослых. Это, читатель, для нас с тобой принципиально – жизненно – важно. И для наших детей. Если просто хотим – жить.

Рядом с нами сидит Алёшка: слегка уменьшенная ксерокопия нашего монастырского завхоза – маленький, лобастый, настырный… тоже, как папа, вещь в себе: предпочитает все свои дела делать сам. Сидит и рисует что-то сам в себе в предусмотрительно захваченном мамой из дома блокноте. Методично, целенаправленно, аккуратно: маленькие кружочки один в другом, а внутри продольные линии. Для полутора лет не так уж плохо.

«Алёшка, меня нарисуй!» Это к нему обращаюсь я. Алёшка молчит. Ну, точно папина ксерокопия. Не иначе, начальником будет. И только когда я уже теряю надежду получить ответ, выдавливает: «Я пока ещё не умею». Долго думал. Зато сказал точно.

Дай Бог тебе здоровья, малыш! Ты пока ещё даже не догадываешься, как много в этом мире взрослых людей, которые занимаются тем, что они делать не умеют. Даже более того – что им, по хорошему, делать бы точно следовало категорически запретить. Даже гордятся этим – как некой формой избранничества: «Если не знаешь предмет – начни его преподавать». И преподают. И учат нас, недоумков, как те или иные вещи и в каком порядке следует понимать. Хотя для начала бы стоило как минимум навести порядок в собственной голове. Который начинается с самых простых и обычных вещей. С адекватной самооценки.

Я очень люблю общаться с детьми. Взрослые – они очень часто вредные. Гораздо вреднее детей. Причём не только для других, но зачастую и для самих себя. Занимаются абсолютно нелепыми, совершенно ненужными, абсолютно абсурдными зачастую вещами, от которых сами же потом и страдают. Да ладно бы только – сами… Требуют от других абсолютно безумных, чудовищно нелепых вещей, которые почему-то самоуверенно выдаются ими за прописные истины. О всеобщей и обязательной терпимости к инакомыслящим, например. Хотя для начала не мешало бы разобраться, кого считать просто – мыслящим. Потому что совсем не так давно те, в отношении которых сегодня так активно требуют терпимости, считались просто больными. Ну, сегодня, как известно, ситуация совершенно иная.

Вот о ней – о ситуации и отношении к ней – и разговор. Именно об этом, Анфиска, я и пишу. Надеюсь что ты, когда вырастешь, обязательно прочитаешь. А пока я дам свои книге твоей бабушке. «Идеократию» (№3—4 – 5—6 2011) я ей уже подарил.

Я пишу, стараюсь. «Пиши быстрей, Игорь», – торопят меня читатели. «А то скоро читать, возможно, будет просто некому». Увы… И что-то у нас совсем-совсем не так, если народ некогда самой прекрасной, самая доброй и читающей страны в мире устаёт не только читать – жить. Что-то не так… Я пишу, стараюсь, Мне очень хочется, чтобы всё было не так. По другому. Так, как нужно. Я искренне считаю, что от моих книг что-то в моей стране должно измениться.

«Наивный ты, Игорь»… Это батюшка. Хороший батюшка – без него я бы просто не выжил. Чисто физически. Слава Богу! И что батюшка хороший, и что я наивный. «Наивный» – это, кроме прочего, значит ещё и «не подлый»! «Наивный» – значит как ребёнок. Мне такие люди всегда нравились. Я сам хотел бы быть таким. Кому такие люди нравятся – я бы советовал читать дальше. Кому нет – может совершенно спокойно отложить книгу. Она, скорее всего, ему не понравится. Я с таким тоже очень часто встречался, поэтому приблизительно знаю, кому мои тексты нравятся, а кому – нет. Я с этими девочками и мальчиками тоже очень хорошо знаком. И о них, Бог даст, мы тоже поговорим.

Они тоже – как дети. Дети, как ты, читатель, наверное, уже знаешь, тоже ведь разные бывают. Умные. Глупые. Добрые и не очень. Послушные и капризные – именно им-то всегда больше всего хорошего и достается. А то выйдут на середину – комнаты или площади – да как начнут кричать, ногами стучать: не хочу, не хочу, не буду! Хочу как вон у того мальчика на Западе – новую красивую игрушку. Яхту там красивую или машину. Ну и что, что у Светки кушать нечего – надо было других родителей себе покупать! Мне по телевизору дядя умный рассказывал – не умеют такие люди работать! Вообще – не умеет наш народ работать! Все, кто хотел, давно уже себе на завод заработали. Вагоны вон по ночам разгружали. Он богатый – значит умный – ему видней!

Мальчик, ты где такого глупого дядю видел? Вон, говоришь, по телевизору там показывают? Господи помилуй, страшненький-то какой! Дядя, ты чей? Брат жены дяди Юры? Того, что сначала пчёл разводил, а потом всю Москву развёл, а после исчез куда-то? Ну, тогда да – тебе видней! Воистину! И бедная пожилая, уставшая, замордованная жизнью и новыми русскими полурусскими дядями и тётями, но не утратившая порядочности женщина устало слагает руки. Ей не хочется не то что говорить и уж тем более смотреть в телевизор – жить. Перед ней встаёт самый страшный вопрос, который только может встать перед женщиной: «Зачем я его родила?» А может просто лучше бы – ничего не было – чем такая жизнь? Что вы, какая там слабость! Самая добрая, самая прекрасная и сильная в моей жизни женщина призналась, что ей постоянно приходили – да и приходят в голову такие мысли. Ради нее и пишу. Потому что больше помочь ни ей, ни другим русским женщинам не могу и не умею. Может быть, то, что я напишу, издадут, и они прочитают. И тогда им станет – легче. Потому что честному человеку от правды всегда – легче. Ради того и пишу. Ради того и живу.