Читать книгу Пролог - Игорь Кокареко - Страница 3

Как же это всё начиналось? Более двадцати лет назад, в глухом-глухом лесу была у меня лесопилка… кажется так, пока всё верно. И вот однажды ночью я решил проверить работу ночной смены. Решил проверить не просто так, из-за какого-то рвения, а потому что тёща разбудила. В тот самый незасыпаемый час ночи. Разбудила случайно: её подняли собаки, обнаружившие слоняющегося по двору ежа и лающие просто от того, что он неудобный и колючий. Тёща подняла жену, потому что ей для спасения ёжика понадобилось ведро – ёж-то колючий, жена разбудила меня просто потому, чтобы на мой вопрос: «что случилось, почему грохот?» ответить, что это её мама ёжика спасает. В общем, всё, как и раньше – помните? Декабристы разбудили Герцена, Герцен разбудил разночинцев, те ещё кого-то, тот – следующего и так далее. Кончилось всё октябрьской революцией, если ещё не чем-нибудь похуже. Так и здесь, время «Ч» – не уснуть.

– А не съездить ли мне на работу? – вслух подумал я, на что жена ответила: «Конечно!» – и завалилась досматривать сон про ёжиков.

С тех пор прошло много лет, помню я это достаточно смутно, так как не записал сразу… Вру: если бы не записал, то запомнил бы, а так записал и записи потом потерял, поэтому сейчас постараюсь вспомнить хотя бы основное. Итак, я остановился, не доехав до цеха метров двести, закрыл машину и пошёл через лес напрямик на огонь – горящие обрезки возле лесопилки должны были прекрасно освещать мне путь.

Я не собирался заходить в цех и показывать, какой я бдительный, мне хотелось просто посмотреть, как работают люди, и все ли вышли в ночную смену. Дым стелился по земле и мешал мне это сделать, поэтому я взял левее и начал карабкаться на высокую гору земли. Тут надо сделать небольшое пояснение: я арендовал помещение в ракетной части, в которой когда-то располагались самые вредные советские ракеты, СС-20. Специально для них вырыли множество шахт, к каждой из которых протянули железную дорогу. На территории войсковой части было около тридцати километров железнодорожных путей – это открытая информация – а сколько было вырыто шахт, офицеры не говорили даже в пьяном состоянии под угрозой прекращения банкета. Они делали умный вид и ссылались на военную тайну, хотя скорее всего просто не знали. Но, судя по размерам гигантской кучи земли, которую когда-то свалили прямо перед моим цехом, очень и очень много. На эту гору я и лез. И уже почти забрался, как вдруг заметил маленький уголёк, занесённый ветром на самый верх. Блин, это они так за огнём следят? Хорошо, искорка долетела только до горки, а если бы дальше? В лес? Как бы я отбрехался? Я попытался было его растоптать, но что-то под ногой хрустнуло, и я кубарем полетел вниз вместе с какой-то разбитой мною керосиновой лампой. В самом низу я свалился на неё и слегка порезал руку. Приглядевшись и поняв, что ничего серьёзного не произошло, я хотел было выйти на освещённый участок, как вдруг чья-то рука достаточно грубо дёрнула меня обратно в лес. И слава богу, потому что из начавших закрываться ворот вылетела какая-то дубина размером с мою руку и угодило в дерево, успевшее оказаться между нами.

– Ты кто такой? – в неверном пляшущем свете я пытался разглядеть незнакомца.

– Обожди, – он не дал договорить, – сейчас начнётся самое интересное!

И правда, ворота продолжали закрываться, изнутри кричали какие-то угрозы в мой, как я понял, адрес, а на подъездной дорожке замаячил прыгающий огонёк. Он прыгал-прыгал, пока не допрыгался и не превратился в одноглазый Уазик командира части (где я цех арендовал). Из него выбрался сам командир, и, несмотря на то, что в него тоже полетели обрезки пиломатериалов, стал требовать, чтобы его пустили внутрь. В ответ он получил приличным поленом в голову. Думаете – всё? Сказке конец? Не тут-то было, не знаю почему, но Виктор Георгиевич оказался в каске, даже не в каске, а каком-то золотом шлеме, отдалённо напоминавшем причёску ирокеза. Озверев от непочтительности, командир бросился к машине, выхватил из неё двуручный меч длиной метра полтора и принялся рубить запертые ворота. Внезапно они распахнулись и из них как-то боком выехала колесница. Я сначала не понял, в чём там несуразица, потом увидел, что вместо лошадей были запряжены люди с конскими масками на головах, да и сама колесница была похожа на обычную нашу телегу, для чего-то покрашенную краской под золото. В телеге возвышался старик с длинными седыми волосами и коротким, не более полуметра, мечом в руке. Вдруг командир поднатужился, поднял свою меч-оглоблю и ни слова не говоря саданул пенсионера в телеге по затылку. Тот от такого удара упал замертво – мне кажется, что будь на его месте слон, участь была бы та же.

В ту же секунду откуда ни возьмись на весь лес раздалось хоровое пение, что-то типа: «Кто, кто злодей? Кто убийца? Неужели Эдип? Нет, нельзя этому поверить!» – затем из верхнего окна высунулась голова Маркачевского, моего начальника цеха, и прокричала в рупор: «Товарищ полковник, да оставьте нас в покое! Вашего Илью Муромца – былинного богатыря, мы ставить не собираемся, у нас античный театр! Понятно? И впредь появляйтесь только трезвым!»

Полковника последняя фраза так раздосадовала, что он выхватил пистолет и стал палить направо-налево без разбора. Перепуганные рабочие, они же участники свиты царя Лаия (как я понял), схватили бездыханное тело с телеги и бросились в закрывающиеся ворота.

– Ну ни хрена се… – начал было я, но быстро замолчал, увидев повернувшегося в нашу сторону полковника. Дальше я ничего не соображал, а просто бежал в закрывающиеся ворота за человеком, который спас меня перед этим от дубинки. Только мы успели юркнуть в уменьшающуюся щель, как ворота захлопнулись, и мы оказались в полной темноте. Нас окружала какофония звуков: казалось, совсем рядом ржало целое стадо лошадей, где-то бил колокол, потом на самом верху возник торжественный голос: «Полковник, отгадай загадку: кто утром ходит на четырёх, днём на двух, а вечером на трёх?» Откуда-то издалека донёсся крик командира: «Слава (так звали Маркачевского), я вот до тебя доберусь со своей сабелькой, поотрубаю тебе всё лишнее, ты будешь не ходить, а кататься, сукин ты сын!» Потом внезапно всё стихло, как будто в уши напихали ваты. Мир погрузился в тишину и темноту.

– Ну и что это такое, что за бред? – вслух спросил я спустя какое-то время, – и где этот, как его – попутчик? Ау, ты где, мил человек?

Тишина… Она стояла долго-долго – по другим источникам – висела… Хотя вот какая странность – это словосочетание подходит только для тишины и ничего другого. Мужчины меня поймут и подтвердят, что то, что стоит, висеть не может (одновременно).

Я нащупал брёвна, сел на них и задумался. Вскоре где-то там, в вышине, появился пастух со своей отарой. Овцы шли по небосводу одна за другой: первая, за ней вторая, чуть сбоку третья, потом пятая, шестая…

Сколько так продолжалось, я не знаю, вернее – не помню… стоявшая тишина долго висела, пока её не разбавил тихий голос: «Коль разум вожатым не станет тебе, дела твои сердце изранят тебе…»

– Не буди паренька, – шикнул другой голос.

– Не понял! Чего ты мне рот затыкаешь?

– На правах более опытного. Я мозг этого коллектива…

– Это ты – опытный? Ты – мозг? Ой-ой-ой, я вас умоляю, – раздался первый голос, – какой ты мозг, трус несчастный! Целыми днями только и ноешь: могу ли я, позволено ли мне, а что будет, если… Ты не разум, а осколок фразы «разумеется, я сдаюсь». Надо было тебя дома оставить – Затем, после небольшой паузы, новый голос произнёс не без пафоса, но всё же шёпотом, стараясь не разбудить: – разум это я!

– Ты, ты, ты, – взахлёб набросился на него первый голос, – да единственное твоё разумное телодвижение – это когда ты родиться не захотел!

– А ты…

– А ты…

– А ты…

И так далее… Я открыл глаза. Оказывается, уже светало. А вот тут случилось самое удивительное. Тьма ещё только начала отступать, но всё равно я смог разглядеть, что нахожусь не в здании своего цеха, заваленного досками и брёвнами, а в тумане на берегу маленькой речки посреди долины без конца и без края. В ногах догорал костерок, а вокруг него сидели спорщики, пытаясь палочками выковырять из углей запечённую картошку. Третий человек стоял на самом берегу и с интересом рассматривал что-то в воде. Изредка он поворачивался к спорящим и снисходительно посмеивался.

Наконец, они заметили, что я открыл глаза.

– Ну здравствуй, проводник! – сказал тот, что был ближе к воде. – Как себя чувствуешь?

– Где я?

– А ты не знаешь? Он что – не знает? – спросил один человек у другого. – А мы думали, ты нам всё здесь покажешь, будешь нашим гидом. Ты точно не знаешь?

– Кто вы?

– Мне кажется, у него в мозгу что-то нарушено. Налицо лабильность мышления…

– Я бы даже сказал – инертность…

– Кто вы? – повторил я.

– Мы… мы твои лучшие друзья! А ещё мы туристы, здесь на экскурсии.

– Да? А где ваш автобус или на чём вас возят?

– Мы здесь дикарями… Ладно, слушай по порядку…

– Ты только поосторожней, – предостерёг его другой турист, – не сломай пареньку психику…

– Там нечего ломать, нет движущихся частей.

– Ты сдуру и гирю сломаешь…

– Это вы меня сейчас обидеть норовите? – вклинился я.

– Нет. Мы решили отправиться в путешествие. Но случился небольшой конфуз – граница была закрыта. Чтобы не мучиться со всякими разрешениями и согласованиями, мы… вот как ему объяснить?!

– Мы оставили одежду на берегу, а сами прыгнули в воду и переплыли границу. И уже здесь случайно встретили тебя и решили воспользоваться твоей помощью…

– Да! Да! Совершенно случайно!

– Так вы же вроде не голые?

– Глупыш, одежда – это эвфемизм. Неудобно в открытую говорить, что… он замялся.

А теперь самое интересное: под одеждой они подразумевали тела – ни больше ни меньше! Из дальнейшего рассказа следовало, что, во-первых, мне это всё равно не понять, а во-вторых – невообразимым образом они оказались какими-то частями меня, причём частями не ущербными, а очень даже интересными и самостоятельными, со своими характерами и так далее.

Как это произошло, в результате чего? Может тогда, возле цеха, дубинка не пролетела мимо, и награда нашла своего героя? Помнится, я поднялся на небольшой пригорок, осмотрелся по сторонам и начал ощупывать голову. Они прыснули со смеху.

– Ты не переживай, со временем одежда сама к нам вернётся, и мы оставим тебя в покое.

– Но частичка тебя навсегда останется в наших сердцах! – один из них приложил руку к груди и сделал вид, что смахивает набежавшую слезу. Другие заржали в голос.

– Он не шутит. Мы теперь твои отражения. Со временем они потускнеют, но всё равно что-то останется навсегда.

"…Ад и рай – в небесах", – утверждают ханжи. Я в себя заглянув, убедился во лжи: Ад и рай – не круги во дворце мирозданья, Ад и рай – это две половинки души…»