Читать книгу Фернандо Магеллан. Книга 2 - Игорь Ноздрин - Страница 2

В маленькой мастерской, устроенной в сотни шагов от воды на каменистом берегу, стучали молотки, всхлипывала пила, звонко пело железо. В тесном дымном срубе, с дырами-окнами, крытыми мутными волнистыми стеклами, с раннего утра возились люди. Чумазые юнги раздували мехи горна, гремели задвижками вытяжной трубы. Желтые искры вырывались из печи, сыпались в стороны, летели на грязный пол, затухали на сквозняке. Распахнутая настежь и подпертая валуном, обитая парусиной дверь выпускала наружу скапливающиеся под потолком клубы дыма. От чада и копоти слезились глаза, чесалось в носу текли сопли. Промерзшие моряки тянулись к теплу, искали случая помочь кузнецам поднести из-под навеса дрова, придержать доски плотникам, работавшим за грубо сколоченными верстаками в дальнем углу от наковальни.

Потный, румяный нормандец с «Сант-Яго» Ричард Фодис неторопливо строгал длинную узкую доску. Отросшие до плеч русые волосы, схваченные засаленной тесемкой вокруг головы, колыхались, вторили движениям большого здорового тела. Зажав веснушчатыми лапами рубанок, утонувший в огромных ладонях, медлительный и неразговорчивый Фодис с удовольствием делал привычную работу, добродушно поглядывал на больного священника.

В драной рясе, с непокрытой головой и голыми ногами, жалко поджав тощие коленки, Антоний сидел на куче ароматных стружек, пахнувших свежестью расколотого дерева. Раскрыв единственную сохранившуюся у него ценность – Библию, францисканец водил по цветным строчкам тонким пальцем со сломанным ногтем, шевелил синими бескровными губами, читал вслух срывающимся голоском, хрипел и кашлял в кулачок, чтобы слюни не падали на страницы:

Вьющаяся стружка змейкой ускользала из-под рук плотника. Ему казалось, будто дереву больно и оно зашевелится под серебристым ножом, сморщится, всплакнет глазами-сучками. Он потянул носом, почувствовал запах парного молока, сосновой смолы. Усталые глаза Фодиса удивленно расширились, в них заплясали бесенята-огоньки пламени печи, гудевшей ровно и сыто. Шумно раздувая ноздри, он глубоко вздохнул, поискал кувшин с молоком, но спохватился, – отер ладонью лоб, почесал белесые волосики на груди, поправил доску. Антоний шелестел пожелтевшими страницами:

– Это написано обо мне, – решил монах.

– Какие у вас грехи? – не удержался Фодис.

Антоний вздрогнул, будто очнулся от сна, посмотрел на плотника затуманенным взглядом, словно видел его вдали на рыхлом сыром снегу.

– Если вы грешны, как же нам жить, надеяться на Царство Божие? – с трудом подбирая слова, спросил нормандец. – На вас нет и сотой доли грехов простого матроса.

– Болит, – поморщился францисканец, – вот здесь. – Он коснулся груди, закашлял. – На душе гадко.

– Это от простуды, а не от грехов, – подсел к нему плотник.

Куча стружек разом опустилась, Антоний скатился на пол. Фодис легко подхватил его, притянул к себе.

– Разве можно ходить в такой рясе? – укоризненно произнес он, брезгливо разглядывая рванье. – Босиком по снегу… Неужели у вас нет теплой одежды?

– Я все роздал, – простодушно ответил капеллан. – Так ходил святой Франциск. Я буду, как он, пока не замолю грехи.

– У вас нет их, – повторил плотник.

– Нет праведника без греха, – покачал головой Антоний, – на мне чужие грехи. Бог избрал меня агнцем-искупителем.

– Я сделаю вам сандалии на деревянной подошве, – пообещал Фодис.

– Спасибо, Ричард, – воспротивился Антоний, – я не должен думать о теле. Надо молиться за колодников, за сорок человек, работающих в цепях.

– Адмирал позаботится о них: он заковал бунтарей, он и снимет кандалы. Пусть радуются, что живыми остались, поплывут в теплые моря, а не умрут на проклятом берегу вдали от родины.

– Он бьет их палкой по головам! – пожаловался священник. – Приказывает приводить по одному и бьет, бьет…

– Что делать с мятежниками, отказывающимися собирать хворост, возить воду на корабли? Сегодня один не пойдет, завтра – взбунтуются десятки!

– Нельзя истязать людей. Они созданы по образу и подобию Божию. Я сейчас прочитаю тебе… – он начал рыться в Библии.

– Сами виноваты, – равнодушно заметил Фодис. – Офицеры насильно не вербовали дураков.

– Это моя вина! – Антоний резко захлопнул книгу— Я не нашел нужные слова, не удержал от кровопролития. Бог послал меня для мира, а я посеял вражду. Нет мне прощения, пока люди не помирятся.

– Таким путем вы ничего не измените, – усомнился плотник, – не дотянете до весны, умрете от грудницы. Вон как дыхалка бухает, будто Маэстро Педро из пушки палит. Слабое у вас сердце, мышца у него тоненькая. Вас бы в Нормандию на молоко… – Фодис шумно вдохнул смолистый воздух, прикрыл покрасневшие глаза. – Дымом пахнет, – определил он, – столярной лавкой, очагом, кожей. – Немного помедлил и нехотя добавил: – Бог накажет виновного за людские мучения.

– Не надо наказывать, – перекрестился Антоний. – Я искуплю.

– Убивать себя – грех! – напомнил Фодис— Это от премудрости. Старый еврей сказал: «Большие знания углубляют скорбь!» Вы много читаете, поэтому душа болит.

Монах подхватил:

– Вы и впрямь святой, – удивился плотник, с восхищением разглядывая маленькую головку францисканца со слипшимися волосами и заросшей тонзурой. – Недаром капитан-генерал боится вас!

– Хочешь, научу тебя читать? Ты познаешь мудрость этой книги.

– Я не осилю буквы, да и зачем умножать скорбь?!

Он поднялся, взял рубанок, постучал по нему киянкой, нежно прикоснулся к доске, широким взмахом провел по краю. Медовое тело дерева слегка вздрогнуло, отозвалось глухим вздохом, обнажило белизну. Трепетная ленточка стружки вырвалась из-под рук Ричарда на волю, упала к ногам священника, свернулась пшеничным локоном нормандской крестьянки.

* * *

Сквозило. Прохладный ветер гулял по полу, изгонял из углов клубы дыма. Печь надсадно гудела, выплевывала огненную пыль. Юнги, Педро де Чиндарса и Хуан де Сибулета, по обе стороны низкого каменного очага попеременно качали мехи. Серые кожаные мешки раздувались жабами, слегка хрустели, вторили треску дров. Желтое пламя лизало сучья, отступало под напором воздуха, яростно набрасывалось на дерево. Короткие поленья шипели, взрывались, стреляли в кузнецов раскаленными углями. Те вполголоса переругивались, проклинали сырую древесину и жадность адмирала, запретившего выдавать с кораблей сухой лес. В топке скопилась куча оранжево-красных углей, серевших в покое, желтевших под напором мехов. Когда пламя исчезло и над ворохом углей вспыхнули синеватые огоньки, матрос с «Виктории» Хуан де Аратья неторопливо постучал кочергой по головешкам, аккуратно разгреб жар, уложил зубастыми клещами полосы железа. Немного передохнув, стряхнул крупные капли пота с лилового лица, утратившего привычные очертания и сохранившего только щелочки темных глаз, присыпал заготовки углем. Затем торжественно поднял короткий толстый палец, велел помощникам медленнее качать мехи, будто внутри печи совершалось некое таинство.

– Наша матушка потекла, – пожаловался стражник Мартин, гревшийся на поленьях у огня.

– Вторую неделю плачет, – поддержал Педро.

Кузнец строго взглянул на него, и юнга умолк.

– Течет и течет… – слегка покачивая крупной головой на короткой шее, продолжал стражник.

– Надо конопатить, – подсел к нему Аратья.

– Капитан сказал, придется вытаскивать на берег.

Кузнец недоверчиво посмотрел на него.

– Истинная правда… Педро подтвердит, – заверил Мартин.

– Угу, – промычал парнишка.

– Разве можно крупное судно вытащить на берег? – не поверил Сибулета.

– Трудно будет, – решил матрос— Пока разгрузят, снимут такелаж, законопатят – месяц пройдет.

– Куда нам спешить? – вздохнул Мартин. – Зима только началась, дожить бы до весны. У меня десны распухли, язык болит.

Он оскалился, показал желтые крепкие зубы, набухшие розовые десны.

– Кровь идет? – посочувствовал Аратья.

– Нет.

– Может, опухоль пройдет и скорбута не будет, – успокоил кузнец. – Кара на тебя снизошла за грехи. Ты бы покаялся, помолился.

– Элькано советовал жевать свежее мясо, пить кровь, а я не могу. Моисей запрещал евреям пить кровь, называл их нечистыми.

– Ему хорошо жилось под пальмами, – усмехнулся Аратья, – снега не видел.

– Грешно есть сырое мясо, – покачал головой Мартин.

– А бить колодников – благое дело? – упрекнул кузнец.

– Я не по своей воле. Сеньор Барбоса приказал колотить палкой, коли не слушаются.

– Ты бы сам походил в цепях…

– Я не бунтовал.

– Мы все хотели вернуться домой.

– Я, правда, не бунтовал, – защищался Мартин.

– Люди говорят иное.

– Врут!

– Ты первым сбежал от Кесады, поэтому Барбоса простил тебе измену.

– Верно, – поддержал Педро. – Он многих помиловал с «Консепсьона», арестовал лишь пошедших за капитаном. Дядя Ганс сказал мне: «Не лезь не в свое дело, иначе лишишься головы!» Когда корабли столкнулись, он спустился в трюм и меня насильно затащил. Дядя Ганс и Глухого не пустил.

– Глухой-то за кого был? – поинтересовался Аратья.

– Он ходил по палубе, рычал, грозил всем кулаками. Во кулак! – юнга восхищенно развел руками. – Мне бы такой!

– Качай воздух! – прикрикнул кузнец.

– Сеньор Гальего дал мне меч, когда его сын захватил корабль, – похвастался Сибулета.

– Подумаешь… – хмыкнул Педро. – У меня давно свой есть.

– Васко защищал Эспиносу, – поправил Мартин. – Командующий отдал офицеру за убийство Мендосы вещи покойного.

– Говорят, казначей выдал матросам Эспиносы по десять золотых монет, – понизил голос Аратья.

– Точно. Кто бы даром рисковал? В самое пекло лезли. Опоздал бы Барбоса с солдатами, их бы разорвали на куски, кинули рыбам.

– Кормчий бы не позволил, – возразил Сибулета.

– Ха! – засмеялся стражник. – Мендоса плевал на него. Кто бы заступился? Не ты ли?

– Многие! – звонким голосом воскликнул юнга. – Я тоже.

– Ух, ты воинство!

– Не тронь парня, – сказал Аратья. – Моряки любят Гальего.

– Теперь у нас хороший капитан – веселый! – Сибулета похвалил Барбосу— Обещал дать реал, если туземку приведут.

– Ха-ха! – захохотал Мартин, похлопывая себя обеими руками по коленям. – То-то вся «Виктория» собирает дрова. Другие команды чинят корабли, а их тянет на берег. Только нет здесь никого, мы одни зимуем на краю земли.

– Угли чернеют. Подбросить полено? – предложил Педро.

– Пора вынимать железо, – Аратья поднялся на ноги. – Мартин, помоги придвинуть наковальню к свету! Педро, кликни кузнецов!

Матрос разгреб кочергой потускневшие угли, отыскал раскаленные куски железа, постучал по ним, стряхнул мусор, придвинул к краю печи. Покрасневшие полосы разбухли, подобно деснам стражника. Аратья ловко подхватил одну длинными щипцами, опустил на наковальню; тускло-серая поверхность обожглась, вмиг пожелтела. Подоспевшие кузнецы, высоко вскидывая молоты, застучали по огненной змейке. Она извивалась, подпрыгивала, старалась ужалить, Аратья крепко держал ее клещами. Под грохот молотков, заполонивший кузницу, железо померкло, затихло. Любуясь превращением куска металла в хищный гарпун, плотники толпились у печи. Остывшее железо, еще горячее, пахнущее огнем, Аратья вырвал из-под молота, сунул в бочку с водой. Мутноватая жидкость недовольно зашипела, забулькала, испустила облачко пара. Матрос вынул из воды гарпун, кинул в угол кузницы, где валялись крюки, штыри, гвозди для ремонта кораблей. Не успели мастера передохнуть, как мокрые щипцы уже тянулись за следующей полоской радужного железа, захватили, зашипели, поволокли ее на наковальню.

– Храни вас Господь, сеньор капитан-генерал, и всю вашу семью! – послышался голос Сибулеты у двери.

Матросы обернулись. В проеме стоял адмирал в сером меховом плаще до колен, натянутой на уши собольей шапке, толстых масляных сапогах. Подбоченившись, он наблюдал за ними. Позади на снегу маячила свита.

– Продолжайте! – адмирал махнул рукой, шагнул внутрь.

Плотники разбежались к верстакам, молотобойцы по пояс голыми телами прикрыли наковальню. Кузница наполнилась привычными звуками. Командующий оглядел кучу сделанного за день добра; постучал пальцем по строганым доскам, проверил по звуку на гниль; порылся в обрезках (вдруг плотники выкинули хорошую чурку). У дверей на воздухе переговаривались офицеры.

– Антоний? – наткнулся на францисканца Магеллан. – Что ты здесь делаешь, в дыму, в копоти на куче мусора?

– Читаю, – испугался священник и торопливо поднялся на ноги.

– Босой? – недовольно покачал головой адмирал. – Ты сегодня ел?

– Не помню, – промямлил монах.

– А вчера?

Капеллан молчал.

– Почему убегаешь с корабля?

– Здесь теплее.

– Ты болен?

– Нет.

– У тебя ноги покрылись коростами, на лице выступили прыщи.

– Плоть – бренна, дух – вечен, – произнес монах.

– Сеньор Моралес! – адмирал обернулся к двери.

Посапывая в русые усы, придерживая рукой расчесанную бороду, врач бочком протиснулся между кузнецов, подошел к Магеллану.

– Вы велели держать его в трюме и хорошо кормить, – напомнил адмирал, показывая на Антония.

– Совершенно верно, – согласился Моралес, почтительно поклонился, спрятал похудевший, но еще круглый живот.

– Почему он тут? – раздраженно спросил командующий.

– Я не могу держать Антония за ногу, – надулся врач и брезгливо поморщился. – Монах не желает лечиться.

– Я заставлю его! – погрозил адмирал, сжал кулаки, упер руки в бока.

– Духовную особу нельзя бить – вежливо напомнил Моралес.

Я не буду калечить Антония, – резко выпалил Магеллан. – Я знаю иной способ заставить его принимать пищу Мартин, – скомандовал стражнику— отбери у монаха книгу!

– Нет! – взмолился Антоний, обеими руками прижимая драгоценность к груди. – Вы подарили ее мне, я не отдам. – Он решительно выпрямился, зло посмотрел на адмирала. – Вы – жестокий человек! Я не хотел…

– Да, я жестокий человек! – оборвал священника Магеллан. – Я не позволю человеку умереть за тысячи лиг от Испании, где рабочие руки дороже золота. Кто починит и поведет корабли? Кто очистит души верующих, окрестит язычников? Де ла Рейна сидит взаперти, как зверь в клетке, Олисио умер в океане, Педро де Вальдеррама лежит в трюме и не узнает друзей. Скоро на каравеллах не останется капелланов, тогда возникнут разврат, бунты, убийства…

– Притесняя других, умный человек теряет разум… А доброму хозяину Господь дает мудрость.

– О, Мадонна, просвети агнца Божия! – адмирал воздел руки к закопченному потолку— Ты не слышал приказа? – строго поглядел на стражника.

– Забрать Библию? – колебался Мартин. – Ее дают злодеям в камеру.

– Возьми! – велел Магеллан и спрятал руки за спину.

– Нет! – жалобным срывающимся голосом закричал Антоний, когда Мартин вцепился в книгу— Лучше посадите меня с доминиканцем, пусть бьет меня, только не троньте Библию.

Францисканец рвался в стороны с прижатой к груди книгой, пытался освободиться из рук стражника. Когда тот уже держал Библию в руках, священник отчаянно повис на ней, упал на пол вместе с сокровищем, свернулся калачиком, спрятал ее у живота. Широко расставив ноги, Мартин склонился над скрюченной фигуркой. Моралес не выдержал, отвернулся. Матросы осуждающе глядели на командующего.

– Не тронь его! – смутился Магеллан, не ожидавший упорного сопротивления. – Пусть читает.

Стало тихо. В печи потрескивали угли, у двери на улице слышались разговоры. Магеллан на миг растерялся.

– Поднимите Антония, отведите ко мне в каюту! – распорядился он, всматриваясь в лица мастеровых. – Пусть Энрике принесет еду, запрет его, никуда не выпускает.

– Вставай! – Мартин осторожно потрепал капеллана по плечу— Отогреешься, выспишься, сладко поешь… Пойдем! – позвал францисканца, поглаживая по спине.

– Не мучайте себя, святой отец, – поддержал Фодис, – полечитесь! Иисус поднимал мертвых из гробов, очищал тела от проказы. Грех – лишать себя жизни, дарованной свыше.

Антоний не шевелился.

– Помоги ему, Ричард! – Магеллан кивнул плотнику.

Вдвоем они легко подняли священника, вынесли наружу.

* * *

Несостоявшийся капитан Хуан Себастьян Элькано, разжалованный из штурманов в рядовые, вместе с сорока мятежниками выполнял в цепях самую тяжелую, грязную работу. Для офицера и дворянина, это было вдвойне унизительно. Вчерашние подчиненные нагло смотрели на кормчего, насмехались, отталкивали от котла с похлебкой. Не обошлось без драк. Сломить баска не удалось. Судьба не раз смеялась над ним, возносила на гребень удачи, швыряла в бездну, откуда благодаря незаурядным способностям, завидной воле и тщеславию ему удавалось выбраться, по горло наглотавшись мерзости. Элькано не выделялся физической силой, но был жесток в драках, отчего у врагов не возникало желание издеваться над ним. Как подобает настоящему моряку, офицер оказался хитрее и выносливее вчерашних мужиков. Его авторитет среди лишенных должностей и званий колодников возрос. Так сильные собаки подчиняют себе слабых животных.

Победители щадили самолюбие Себастьяна, помнили его происхождение, считали своим, хотя и оступившимся, а не «человеком с бака», что на языке знати характеризовало простолюдина. Перейти с бака на ют – не пробежать сотню шагов по палубам и лестницам, нагибаясь и перескакивая через канаты. Для этого часто не хватало целой жизни. Если кто-нибудь поднимался на мостик, то в первую очередь тот, кто уже стоял на нем. Баск обладал завидной способностью ладить с людьми в любом положении. Выказывал уважение офицерам, был исполнителен и трудолюбив, не раздражал осужденных, умел повелевать, заставить сделать по-своему. Его назначили десятником, поручили наблюдать за колодниками, распределять продукты. Последнее имело особое значение, ибо командовал кормилец.

Иногда заключенных использовали на общих работах, где они трудились наравне со всеми. Когда на «Консепсьоне» открылась течь, адмирал принял решение вытащить корабли на берег, очистить от водорослей, раковин и древоточцев, просмолить, проконопатить корпуса. Начинать следовало с каравеллы Элькано, грозившей затонуть прямо в бухте, и «Сант-Яго», чтобы с весенним теплом послать его на разведку к Южному полюсу.

Читателю нужно обратить внимание на необходимость капитального ремонта судов для продолжения экспедиции. Исследователи упускают из виду, что если бы партии Картахены удался мятеж, то корабли, в том состоянии, в котором достигли бухты Сан-Хулиан, могли не дойти до Испании, погибнуть в океане. Отчасти зимовка объяснялась потребностью ремонта судов. Здравый смысл осуждал торопливость, безрассудный риск. Часть офицеров и моряков понимала это, встала на сторону Магеллана или заняла нейтральную позицию, способствующую победе командующего.

Под присмотром канониров кандальники снимали тали. Из рымов по бокам лафетов и портов вытаскивали блоки с гаками, жирно мазали салом веревки, чтобы не гнили от влаги. Мощные тросы – брюки, удерживающие орудия у бортов после выстрела при откате, – свивали в бухты, укладывали в пустые бочки от провизии. Освобожденные от пут пушки разбирали на части. С цапф, цилиндрических приливов на стволах орудий, утопленных в щеках лафета, на которых качались стволы при наводке на врага, снимали железные накидки полукруглой формы. Навалившись скопом, кряхтя и ругаясь, поднимали стволы над лафетами, укладывали в ряд на палубе. Затем на тросах, накинутых петлями на дуло и насмерть закрепленными за цапфы, осторожно опускали за борт в ожидавшую лодку, где с полдюжины бунтарей гремели цепями, тянули вверх руки.

Плескалась холодная вода, гулко стучали по промерзлым доскам палубы окованные железом дубовые колеса лафетов. Таяли в тумане резкие крики чаек, пытавшихся прорваться сквозь сеть поникшего такелажа. Из трюма через люки слышались отдельные слова, скрежет укладываемого в ящики железа, удары молотков плотников, менявших на плаву подгнившие доски, – шла обычная работа.

Ганс Варг попыхивал трубкой у опустевшего лафета, наблюдал за матросами, укладывавшими ствол на дно лодки.

– Я плаваю двадцать лет, – сказал он Элькано, – но такой суеты не встречал. То мы куда-то спешим, забываем набить зверя и всласть помолиться; то чиним корабли под парусами, рискуем испортить товары; то воюем друг с другом, а потом, не успев помириться и залечить раны, принимаемся за работу. Отец Антоний правильно говорит: «Все – суета!» Пришла пора подумать о душе.

– Тебе бы проповедником стать, а не канониром, – пожелал ему баск. – Мне в такую погоду хочется есть, а не молиться.

– Погода – дрянь, – согласился немец. – Заготовители вернутся с пустыми руками, зря гоняют шлюпку. Сейчас она бы нам пригодилась.

– Дядя Ганс, что делать с лафетом? – подскочил юнга в распахнутой на груди ватной куртке.

– Смажь жиром! – велел канонир и неторопливо сунул желтый костяной мундштук в прокуренные зубы, притянул юношу к себе, зашнуровал куртку— Не суетись, а то простынешь, как Глухой! Господи, спаси его и помилуй!

– Жарко, – дернулся в сторону Педро. – Глухой на охоте упал в воду, возвращался домой в сырой одежде.

– Знаю, – пробормотал немец и погрозил пальцем.

– Молодой, горячий… – улыбнулся Элькано, глядя вслед убежавшему юнге. – Я в его годы ходил на баркасе к Ньюфаундленду за треской, дрался с англичанами и французами. Иногда на отмелях завязывались настоящие сражения по правилам военного искусства. Море серебрится от косяков рыбы, а северяне палят в нас из пушек. С правого борта англичане, с левого – французы, мы ползем, жалко бросить сеть. Одни матросы молятся со страху, другие от злости стреляют из пушек – у нас две штуки было, – мне смешно, весело. Капитан драл меня за это. Я сильно обижался, сейчас думаю – зря. Опытный моряк был, царство ему небесное! «Их корабли болтаются на волнах, метко не прицелятся, – успокаивал трусливых, – а мы прикованы к рыбе, твердо сидим, нам легче палить!» И впрямь попадали.

– Неужели топили? – не поверил канонир.

– Всякое бывало: либо они нас, либо мы их. – Он повернулся к белевшему в мутной пелене над реями солнцу, подставил лицо задувшему ветерку— С юга несет, холода идут – к ясной погоде.

– Сколько вы плавали во льдах?

– Три года, потом попал в навигационную школу, стал штурманом. Затем началась война с итальянцами, водил корабли в Валенсию. Через два года отправился в Северную Африку. И понесло… Ты воевал в Европе?

– За итальянцев, против вас, – спокойно заметил Ганс— Мне хорошо платили. У них города враждуют между собой, наемники кочуют по областям туда, где больше платят. Побродил по Италии, насмотрелся на кровь, на мерзость людскую. Чего ждете? – крикнул морякам, закончившим укладку стволов на дно шлюпки. – Везите на берег, да живее! Капитан велел к вечеру закончить. Беда с ними, – пожаловался штурману, – не хотят работать в цепях.

– Ты бы сам поносил, – ответил баск, разглядывая свои потертые руки. – Их вина в том, что хотели уплыть к женам.

– Кто вас разберет? – вздохнул немец. – Желание у всех одно, но клятву только вы нарушили. Просите помилования у Всевышнего, – он ткнул трубкой в небо и обратил внимание на белое размытое солнце. – Холода идут? Вода в заливе не замерзнет? – Элькано пожал плечами. – Неужели врастем во льды?

– Не думаю, – успокоил штурман, – залив велик.

– Греби к берегу! – велел канонир медлившим в шлюпке кандальникам.

Они нехотя отчалили от борта. Плеск весел, легкий звон цепей растворились в тумане. Немец постучал догоревшей трубкой по брусу, сплюнул в воду, направился разбирать следующее орудие. Элькано прислушался к возне в трюме, посмотрел на моряков, опускавших бизань-рей, снятый с оголенной мачты. Серые в разводах паруса просушили, залатали, спрятали до весны в мешки. Мертвые мачты с провисшими вантами поскрипывали в такт качке. На флагштоке за кормой свисал выцветший полинявший вымпел. Штурман не любил капитальные ремонты, когда с кораблей снимали все, что можно вывезти на берег или соседнее судно, чтобы облегченный корпус на катках вытащить на сушу. Раздевание каравеллы, ее разорение, вызывали грусть.

С воды донеслись песни, хохот, скрип уключин. Показалась переправлявшая продовольствие шлюпка «Сан-Антонио». Запасы провизии боялись выгружать на берегу, чтобы не подманивать диких зверей, способных за ночь растащить покойника по косточкам. Под навесами из жердей и парусины складировали в основном металл и древесину. Большие дома, в которых планировали уложить добро и поселить людей, из-за скудости леса построить не удалось. Лодка с размаху стукнулась в борт «Консепсьона». Боцман Диего Эрнандес повалился на руки моряков.

– Порка мадонна! – выругался он, поднимаясь на ноги и придерживая обмотанную вокруг шеи тряпку— Эй, «зачатники»[1], – хрипло пробасил Диего, бухая кулаком в обшивку борта, – тащите бочки! Мы сохраним их до весны! – и пьяно захохотал, а за ним гребцы, уговорившие баталера выдать сверх нормы по кружке. – Куда вы делись? – тарабанил кулаком, словно в запертую дверь трактира. – Сеньор Карвальо! – позвал руководившего разгрузкой кормчего. Голос сорвался на сиплый шепот. Заметил на палубе Элькано, потянулся к шапке, да вспомнил о нынешнем положении штурмана, помахал рукою.

Из трюма по лестнице выкарабкался с полными карманами сухих фруктов маленький Хуан, в ворохе теплой одежды с чужого плеча похожий на медвежонка. Знать и ему в сутолоке работ счастье привалило!

– Сейчас отец подойдет, – важно сказал он, ложась грудью на борт и жуя грушу— У тебя горло заболело? – Боцман кивнул. – Выпей на ночь горячего вина с перцем! – посоветовал Хуан. – Если жар захватит грудь, натрись тюленьим жиром со скипидаром. Меня так отец лечил.

– Вина нет, – сипло пожаловался Диего.

– Врешь, ты пьешь его холодным! – решил Хуан, разглядывая помутневшие глаза боцмана. – Тебе станет хуже, – подражая голосу отца, наставительно произнес он.

– Точно, – согласился боцман, не решаясь при ребенке болтнуть лишнего.

– А мне сеньор Акуриу груши дал, – похвастался мальчик.

– Дай одну! – попросил Диего.

– Нет, – замотал головой Хуан. – Вы цедите вино из наших бочек.

– Зачем оно нам? – опешил боцман, но мальчишка убежал в кубрик.

– Эй, на лодке! – послышался голос второго канонира. – Причаливай к погребу, порох загрузим!

Рослый Ролдан де Арготе протянул канат.

– Мы пришли за вином, – сообщил Диего. – Шлюпка Бальтасара тащится позади.

– Я думал, вы с «Сант-Яго», – канонир убрал с продолговатого лица раздражавшие волосы, спрятал под синий берет. – Поторопи его, Диего!

– Кто приплыл? – из трюма высунулась кудлатая голова Жуана ди Акуриу— К тебе, Ролдан? – боцман стряхнул с рубахи стружки.

– Твои подошли.

– Наконец-то, – проворчал Жуан, подтягивая штаны. – Это ты, Диего? – крикнул за борт.

– Давай, толстяк, грузи! – ответили с воды.

– Каналья! – выругался двадцативосьмилетний боцман. – Чтоб тебе… – но не придумал и приказал: – Франсишку кати с Баскито бочки к борту! Позови Эрнандо!

– Эрнандо ушел к канонирам, – на палубу выбрался португалец лет на десять старше боцмана, – а Баскито сидит в гальюне. Он стянул кусок окорока и ни с кем не поделился. Бог покарал шельму, – радостно донес старший матрос.

– Тьфу, собаки! – выругался Жуан. – У кого воруете? У себя! Вам же будет жрать нечего.

– Молодой еще, не понимает, – заступился португалец. – Позвать?

– Пусть сидит. Чтоб ему… – на сей раз придумал, но уж слишком обидное. – Ролдан, пошли сюда Эрнандо! – попросил канонира и скомандовал в люк: – Лодка пришла, все наверх!

Матросы гурьбой высыпали на палубу. Опустили грот-рей, нацепили на нок блок с крюком, на веревках загрузили в лодку бочонки, ящики, мешки с фруктами. Боцман суетился, проверял крепежи, выкрикивал советы Диего. Тот сначала огрызался, потом стал делать все наоборот. От обиды Акуриу больше не заглядывал за борт, командовал наверху.

– Куда пропал Эрнандо? Чтоб ему… – горячился боцман. – Кого я пошлю с душегубами?

– Початую бочку с солониной спускать? – подскочил Франсишку.

– Заколоти, пока не растащили. А, явился, ворюга, – Акуриу заметил Баскито. – Штаны подтянул? – Парень кивнул. – Напрасно, сейчас выдерем за кражу.

– Я только попробовал самую малость, – оправдывался матрос.

– От «малости» не понесло бы на бак! – отрезал боцман. – Мартин, где Мартин? – закричал в трюм.

– Тут я, – глухо бухнуло снизу.

– Всыпь щенку двадцать плетей по заднице!

– За что? – поинтересовался стражник.

– Он расскажет. Не жалей, я проверю! – Баскито понуро побрел к люку— Стой, дурак, вечером получишь, а сейчас иди работай!

– Лодка ждет сопровождающего, – подбежал португалец. – Кого пошлешь?

– Сеньор Элькано, – сообразил боцман, – помогите, ради Христа! Надо сдать товар Мафре по описи, а цирюльник пропал, каналья. Прочие читать не умеют. Я бы сам, да дел по горло.

– Ладно, – согласился кормчий, – предупреди Карвальо, что я уплыл на «Сан-Антонио».

– Слава Христу! – обрадовался Акуриу— Вас не задержат на корабле, через полчаса вернетесь.

«Бух-бух…» – застучали веслом по борту.

– Хуан, мы уходим, – послышался голос Диего.

– Постой, – воскликнул боцман, – с вами сеньор Элькано поплывет!

– Зачем?

– Вместо Эрнандо.

– Ты мне не веришь?

– Карвальо требует опись.

– Сам бы и плыл.

– Не нам решать, – примирительно закончил Акуриу— Офицеры разберутся.

– Какой он теперь офицер? – пробурчал Диего, однако, спорить не стал, помог кормчему спуститься, усадил на почетное место.

Лодка мягко отошла от «Консепсьона».

– Где тебя носит, клистир проклятый? – донеслось с палубы из тумана. – Пришлось вместо тебя кандальника послать. Иди в трюм, грамотей! Еще раз сбежишь, Мартина позову! – пригрозил боцман.

Плыли молча. Маленькое белое солнце светило над головой. Туман редел. Сквозь мутную пелену проступали очертания берега, силуэты кораблей. Тяжелогруженая лодка ровно скользила по спокойной воде, оставляла позади разбегающийся след. Колыхалась серая вода, мерцала стальным блеском, переливалась за кормой насыщенным зелено-голубым цветом. Сырой промозглый воздух проникал под плащи, стекал влагою с побуревших бортов, пах морем и снегом. Туман уходил на север за холмы, оголял и раздвигал ширь залива.

«Сан-Антонио» без парусов выглядел ниже и меньше размером. С носа и кормы судно держали по паре якорей, у бортов качались веревочные лестницы. На палубе пусто. Матросы с утра уплыли на берег заготавливать дрова, помогать мастеровым. Лодка причалила к борту.

– Вахтенные! – закричал Диего, сорвал голос и захрипел. Поморщился, потер тряпку на горле. – Крикни! – приказал шепотом матросу.

Тот громко позвал, ему не ответили. Осторожно вставляя ноги в петли лестницы, боцман нехотя полез наверх по скользкому борту. Застучали сапоги по палубе. Стихло. Гребцы переговаривались вполголоса. С кормы послышались шаги. Над поручнями выглянул Эстебан Гомес.

– Капитан пожаловал? – узнал он баска.

Элькано отвернулся.

– Послали список проверить, – пояснил боцман.

– Вижу, не командовать! Ты зол на меня, Себастьян? Брось, всякое бывает! Впрочем, я не навязываю тебе дружбу. Дуйся, сколько хочешь! А лучше поднимайся ко мне, накормлю похлебкой.

Элькано гордо разглядывал бухту.

– Дважды предлагать не буду. Наша еда лучше арестантской.

На палубе появились матросы, заскрипело подъемное устройство. Бочонки загремели по доскам. Работа спорилась. Из каюты вышли сытые кормчие Мафра и Сан-Мартин, пальцами ковырявшие в зубах.

– Чего сидишь, Себастьян? – позвал Сан-Мартин. – Лезь к нам!

– Бочки проверяю, – сухо ответил кормчий.

– Не пропадут, – поддержал Мафра. – Сколько возьмем, столько и отдадим, еще своих добавим, ведь основное продовольствие у нас, – похлопал рукой по борту, как по полному животу. – Давай быстрее, пока суп не остыл! – добродушно пригласил баска.

– Запиши в счетные книги, – заколебался Элькано, глотая слюну и прислушиваясь к голодному желудку.

– Сочтемся, – согласился Мафра. – Погости у нас до вечера, потом мы отправим тебя на «Консепсьон»! – предложил штурман. – Сыграем в карты, кинем кости…

– Весело живете, – не желая того, баск поднялся со скамьи.

– Не жалуемся. Наша очередь ремонта не скоро наступит. Вы-то много черпаете?

– Качаем ведрами, – вновь садиться было неловко, Элькано направился к лестнице.

– Сильно течет, – посочувствовал Сан-Мартин, – нет людям покоя. Гремя цепями, кормчий неуклюже взобрался на борт.

– Похудел, – Мафра оглядел гостя с ног до головы. – Челюсть торчит, на щеках косточки выступили. Болел?

– Немного.

– Грудница?

– Простуда.

– Пошли, расскажешь в каюте!

– Диего, – вспомнил Хуан, – передай на корабль: мы задержим арестанта. Он поработает здесь до вечера.

И повел Себастьяна в теплое нутро каравеллы.