Читать книгу Доктор Ахтин - Игорь Поляков - Страница 8

Смерть прозаична. Независимо от причины. Даже героическая смерть на глазах сотен людей и во имя этих людей, всего лишь переход человеческого тела из одного состояния в другое. И при этом восхищенные поступком люди поют хвалу умершему, поэты, не отходя от могилы, слагают стихи, похожие на песни, – и все с затаенной радостью думают, что это не их тело сейчас лежит в земле. И пусть они не совершили подвиг, воспевающий героя в веках, – он там, а они здесь.

А уж одинокая смерть, когда ты один на один с вечностью, проста и незатейлива – как бы человек не хотел жить, он ничего не может сделать против тех обстоятельств, которые приводят к смерти. И в этой безысходности самая главная простота. Осознание наступающей смерти успокаивает больше, чем десять психотерапевтов, пытающихся вылечить танатофобию. Примирившись с действительностью, умирающий приходит в согласие с собой, и на лице его застывает умиротворенное выражение.

Мгновенная смерть, когда человек даже не успевает понять, что произошло, тоже достаточно прозаична. Вдруг жизнедеятельность организма прекращается, и за те несколько секунд, пока еще продолжаются мыслительные процессы в головном мозгу, человек только успевает удивиться. Иногда успевает испугаться, но редко и, как правило, пугается не смерти, а неожиданной ситуации, что возникла перед ним. Это выражение лица мне больше всего нравится: в открытых глазах легко читается вопрос – и что же это за хренотень такая? И почему вдруг боль, когда в моей жизни все так прекрасно?

Смотреть в такие глаза я могу долго, они, как мерцающий огонек свечи, завораживают.

И совершенно отвратительно, когда смерть приходит в мучениях. Довольно неприятно видеть искаженное болью лицо и в глазах мольба к смерти, чтобы избавление пришло как можно быстрее. Прекрасно, что такое я видел только несколько раз. И мне не хочется увидеть это снова.

Размышляя о прозаичности смерти, я сижу в своей комнате, освещенной одинокой свечой, и рисую.

Рисую, конечно же, её. Мое видение, что когда-то было прекрасной женщиной. Я все помню, – я вглядываюсь в то, как она двигается, и не верю, что это моя безумная бессонница.

Моё безумно обожаемое отсутствие сна.

Я не сплю, и в этом вижу свое предназначение.

Я помню, и в этом истина.

Карандаш в последний раз касается бумаги, и – я вглядываюсь в прекрасный лик, подмигивающий мне. Она в движении. Чуть улыбаясь, она слегка касается рукой своей щеки, словно вспоминая, как я целовал её. И мне показывает место, как будто приглашает повторить. Игриво правым глазом подмигивает, и, взмахнув своею головой, отбрасывает волосы назад.

Я счастлив.

Время для меня застыло ночною темнотой, что бесконечна – когда увижу солнце, я прокляну его.

Смерть ужасно и безысходно прозаична. Особенно для тех, кто любит. Я не могу принять абсолютное отсутствие возлюбленной. Я рисую её только живой, и в отношении Богини для меня нет осознания того, что смерть возможна. Она живая на моих рисунках, и я живу лишь для неё.

Повесив рисунок на стену, я смотрю, как изменяется её красота. За последние три года, она стала красива той женской красотой, что приходит с возрастом. Округляющееся лицо с еле заметными ямочками на щеках, улыбка, в которой легко читается любовь, осознание в глазах того, что она любима. Густые волосы слегка скрывают прекрасные изгибы шеи.

Застывшим взглядом, я смотрю на то, что происходит с нею и со мной.

Я жду.

И пусть придет утро – неизбежен приход проклятого солнца – я уверен в том, что ночь придет снова. Я встречусь с ней совсем скоро, и – посвящу ей очередную жертву. Которая уже выбрана. Принесенная для неё жертва станет еще одним шагом к вечности.

Я смотрю в глаза Богини на рисунке и вижу там благословение.

И, благословленный, я закрываю ладонью огонь свечи.