Читать книгу Партия в шестиугольные шахматы - Игорь Сагарадзе - Страница 3

Осень в Харитоновском парке меняется на глазах. Иногда она похожа на стройную девушку, очень высокую, да еще на каблучках. Девушка одета в темно-бардовое пальто, черные узкие брюки и в черную шляпу с большими полями. Шея обмотана красно-черным шарфом в крупную клетку. Из-под шляпы видны желтые локоны, они убраны аккуратно, но все равно настойчиво выбиваются, вьются, мол, не такая уж наша хозяйка и чопорная. А хозяйка идет крупным уверенным шагом по аллее, придерживая рукой маленькую сумочку, чтобы та не колотилась о бок при ходьбе. Хозяйка спешит… А иногда осень похожа на пожилую мать уже выросшего семейства в аккуратном серо-синем пуховике, белом берете, идущую неторопливо, вразвалочку по дорожке вокруг маленького прудка, без спешки оглядывающую и деревья, и уток, и голубей. Ей некуда спешить, и сегодня весь парк в ее распоряжении.

А может, это и не осень вовсе, а обычные горожане. Кому нужно пройти через парк на соседнюю улицу, а кому и просто погулять.

В начале второго Виталий вошел в ротонду Харитоновского парка и увидел там вчерашнего незнакомца. Как ни странно, Виталий не испытал при этом неудовольствия. Состоялся ритуал взаимных приветствий.

– Знаете, – весело проговорил Виталий, – мне почему-то кажется, что вы сутенер, аптекарь и велибрист.

– Благодарю, – ответил незнакомец с каменной невозмутимостью. – Вы сторонник бульварной литературы?

«Надо же. Та книжка, видать, действительно популярна, вот и он ее знает. Но до чего сообразителен. Впрочем, у Горыныча других помощников и быть не может».

– Нет, я сторонник интересной литературы. А считает ли кто-то ее бульварной или нет, мне безразлично.

Незнакомец слегка наклонил голову. Принимается.

– Но согласитесь, – с торопливой улыбкой продолжил Виталий. – Этот набор… м-м… профессий по крайней мере не банален, и следовательно, бульварностью никак не отдает.

В присутствии незнакомца Виталию хотелось дурачиться, он не понимал почему. Может быть, факт скорого приезда Горыныча его так радовал, а может, незнакомец своей нездешней чопорностью располагал если не к высмеиванию, то, по крайней мере, к вышучиванию, кто знает. А скорее всего, это просто реакция на вчерашнее напряжение. И что удивительно, Виталия совершенно не интересовал вопрос об участии в неком спектакле. С Горынычем ничего не страшно. А его помощник забавен, это да.

Сам незнакомец был олимпийски спокоен.

– Не надо бояться банальности, Виталий. Банальность – это, в сущности, закономерность, устоявшееся правило, которое трудно, порой невозможно, а главное, совершенно незачем игнорировать. Все небанальное выдумано, иногда от скуки, иногда по злобе, иногда от желания встать выше остальных. Банальность же, если хотите, дана нам свыше, а это самый надежный источник, не правда ли? Исходя из этого, небанальность, конечно же, бульварна.

«Вот это завернул», – с ироничным восхищением подумал Виталий, но вслух продолжал спорить:

– А вам не кажется, что защищать банальность как раз таки не банально. И вы сами роете яму своим убеждениям.

– «Роете яму убеждениям». Фу, Виталий. Вы ведь, насколько я осведомлен, бросили писать стихи, могли бы разговаривать уже по-человечески. – Незнакомец решительным жестом ладони остановил готовую сорваться с языка Виталия колкость. – Да, Виталий, вы бросили писать стихи, и по образованию вы технарь. Давайте в связи с этим сменим тему. Я дам вам посыл, а вы над ним подумаете. Как вам такое? Все в мире движется, это общеизвестная банальность. Менее знакома другая банальность: все в мире движется, чтобы не упасть. Как в связи с этим…

– Ну и переходы у вас, – перебил незнакомца Виталий. – Это и есть ваша непростая тема?

– Это… – попытался вставить слово незнакомец, но Виталия уже понесло:

– Хорошо, хорошо, давайте поговорим о вашем посыле. Но сначала надо определить, что значит «движется», и особенно, что значит «не упасть». Не находите?

– Разумеется, прежде, чем говорить о чем-то, хорошо бы определить предмет разговора. А прежде, чем спорить, определить предмет спора. Но соблюдать риторические формальности скучно, и в большинстве разговоров и споров они не соблюдаются…

– О, это да, – саркастически ухмыльнулся Виталий.

– …я, конечно, дам нужные определения в соответствующем контексте, но пока давайте признаем: на самом деле вы хорошо представляете, что такое «двигаться», и что такое «упасть». Или «не упасть», если, иронизируя, вам удобнее точно повторять слова собеседника. Представьте, например, велосипед. Пока он движется, он не падает. Все очень наглядно.

– «Представьте велосипед»! «Вздумай колесо»!

– Это похвально, что вы читаете еще и хорошую литературу. Но я не отец Вандердроссель. И у меня к вам вопрос. Скажите, а почему не падает велосипед?

– Оп-па, велосипед! Вы думаете, если я перестал писать стихи, то занялся физикой. Я занимаюсь программированием.

– Программирование, безусловно, тоже движение, но виртуальное, а мне хотелось бы обсудить движение реальное. Наш разговор в конечном итоге касается вас и вашего будущего, а вы человек реальный.

– Вы так говорите, как будто вы сами виртуальны, – Виталий, улыбаясь, посмотрел на незнакомца и едва ли ему не подмигнул.

Незнакомец помолчал, плотно сжав губы. Потом раздельно произнес:

– Да. Отчасти я виртуален. Но речь не обо мне.

Виталий присвистнул. «Забавный господин. Но Горыныч-то каков! Впрочем, от Горыныча можно ждать чего угодно. Мне вот он однажды книжицу подарил. Так что я тоже отчасти виртуален, ха-ха. Ладно, раз Горыныч просит, поддержим разговор, мне не жалко».

– Велосипед, говорите. Насколько я помню лекции по общей физике, при его движении колеса крутятся в вертикальной плоскости, и их горизонтальная ось устойчива, она не может серьезно отклониться ни вверх, ни вниз, вот велосипед и не падает. Эффект юлы, только поставленной набок.

– Браво, Виталий, – незнакомец просиял настолько, насколько может просиять человек, застегнутый на все пуговицы. – Вы неплохо учились. Есть, конечно, детали, о которых спорят до сих пор, но в целом эффект гироскопа вращающихся колес, та самая «юла», – основное объяснение устойчивости велосипеда. Мы пришли к ситуации, когда от падения нас удерживает вращение, если говорить упрощенно.

Виталий порозовел, разговор ему и нравился, и не нравился. Не понятно, к чему незнакомец клонит. Но подколоть его все равно надо.

– Простите реплику бывшего поэта. А вам известны метафоры, связанные с велосипедом?

Незнакомец, пожалуй, впервые посмотрел на Виталия с интересом. От Виталия это не укрылось, и он воодушевился. Ироническая улыбка, снова ироническая улыбка, пусть кушает, так ему и надо.

– Самая распространенная: отношения мужчины и женщины не должны стоять на месте, велосипед либо катится дальше, либо падает.

Незнакомец остался сосредоточенным.

– А что, Виталий, ваши отношения с вашей женщиной движутся или падают?

Улыбка слетела с Виталиных губ. «Вот еще не хватало об этом с ним говорить».

– А почему бы, собственно, об этом не поговорить, – незнакомец как будто прочитал мысли Виталия, – научно-популярный разговор у нас не очень клеится, можно поговорить о вашем эмоциональном и гормональном мире.

Ничего себе! О гормональном мире с друзьями разговаривайте!

– Нет уж! – Виталик взъярился. – Я понимаю, что как сутенер и аптекарь вы в этих вопросах дока, но я не нуждаюсь…

– Виталий, чем быстрее вы перестанете связывать меня с книжонкой, увиденной у друга, тем нам будет проще, уверяю вас. Хорошо, давайте оставим эту тему.

Если честно, Харитоновский парк не годился для такого разговора решительно. Осень продолжала блуждать за спинами мамаш с детьми, парочек всех возрастов, бежала с гражданином, явно следящим за своей физической формой, пыталась подсадить малышку на пони, пони-то откуда здесь, даже собак выгуливать запрещено…, но сегодня самое время для заработка. Не хватало только свадебных компаний, отчаянно фотографирующих, как невеста с женихом кормят уток, ну да это прерогатива весны. Зато других желающих побросать куски булок и просто хлеба уткам и голубям было предостаточно. Особенно выделялся суровый подтянутый мужчина с двумя батонами под мышкой… Ан нет, он не один, вот и его дочурка, аккуратненькая, в шапочке с заячьими ушками.

Виталий рассердился, хотя и не слишком. Но ему еще сильнее захотелось подцепить незнакомца.

– Скажите, а движение губ и языка – это тоже способ не упасть? – Улыбка Виталия стала ехидной.

Теперь улыбнулся Незнакомец. Он поднял перчатку.

– Видите ли, Виталий, движения языка и губ частенько нужны человеку для того, чтобы рассказывать всем окружающим, как ужасно обстоят дела. Как никто ничего не хочет, да и не может, и все давно решено, а нам остается только унылая фронда или столь же унылая поддержка. Жалоба есть великое вращение вокруг собственной нерешительности. Сарказм и ирония, кстати, тоже. И даже шутка, более того, даже смешная шутка. Чувство юмора в целом очень хорошее чувство, но, когда, кроме него, нет ничего больше, язык и губы становятся главными движущимися частями тела. И, двигая ими, человек обеспечивает свою устойчивость, если не может обрести ее посредством движения рук и работой мозга.

– Это вы красиво расписали. – Виталий продолжал наскакивать на незнакомца. – А разве шутка, сарказм и жалоба не являются продукцией работы мозга?

– Являются. Но, когда человек смиряется с их первенством, а тем паче начинает полагаться на них и только на них, они застывают, как бюсты и барельефы среди ковровых дорожек учреждения, куда человек однажды вошел, но откуда никогда не выйдет, поскольку искать выход ему лень, да и не хочется.

– Ну-у-у, знаете, так можно утрировать любую особенность человеческой личности…

– Можно. И, к сожалению, а может, к счастью, утрирование своих особенностей и достижений и есть то, чем занимается вторую половину жизни значительная часть человечества.

– Вторую? Значит, мне это пока не грозит.

– Увы, Виталий.

– Что «увы»?

– Если бы не грозило, Горыныч не попросил бы меня встретиться с вами.

– Так! Прекрасно. Теперь давайте по пунктам. Где и что я утрировал. И какие барельефы сваял.

– Вы разгорячены. Так вы вряд ли согласитесь с моими доводами. А чтобы вы поостыли, я вам подкину следующий посыл…

– Знаете что! – Виталия вдруг осенило. Скользкий тип. – Еще немного, и я вообще перестану с вами соглашаться, даже если вы будете правы…

– Не горячитесь. Давайте двигаться последовательно. Вы давеча хотели определения, что значит «двигаться» и «не упасть». Определения давать я не мастак, а вот пример приведу. Земля движется вокруг Солнца и именно поэтому на него не падает. Точнее, падает, сила между ними – это сила притяжения, но, падая на Солнце, Земля все время по нему «промахивается», поскольку имеет перпендикулярную силе притяжения составляющую скорости. В результате получается устойчивое круговое движение. Или, по-другому, круговое движение ведет к устойчивости системы.

– Вы это к чему?

– Минуточку терпения. Аналогичная ситуация имеет место у электрона в атоме водорода. Но, в отличие от Земли, электрон может перескочить с одной орбиты на другую, более высокую.

Незнакомец посмотрел на Виталия победительно. Тот, как сказали бы его друзья лет пятнадцать назад, совсем офонарел.

– И…? И… что?

– Как что, Виталий. Вы хотите быть Землей или электроном?

– Тпр-р-ру-у-у… – Виталий губами изобразил цунами. – Подождите-подождите, не так быстро.

– Давайте помедленнее. Я не хочу упрекать вас в том, что в своей жизни вы начали двигаться по кругу. Такое движение, как мы видим, гарантия от падения. Гарантия от катастрофы. Вопрос в другом: это окончательная ваша орбита или нет.

Тут у Виталия голова окончательно пошла кругом. Но никакой устойчивости от этого движения он не ощутил. Наоборот, наметился взрыв мозга. А тут еще и незнакомец посмотрел на Виталия сочувственно. Сочувственно, Карл! Виталий опять взъярился:

– Скажите-ка, а какое движение, по-вашему, важнее: от понедельника к пятнице, или от пятницы к понедельнику? Или, будучи поклонником движения по кругу, вы все понедельники замыкаете друг на друга?

Незнакомец наконец-то оторопел.

– Виталий, разве ваша профессия программиста делит недели на понедельники, пятницы и воскресенья? Я-то думал, вы работаете, когда есть заказ. Я ошибся?

– Вы ошиблись. У нас есть не заказ, а проект. И, когда он есть, мы работаем над ним долго и понятия рабочей недели и выходных у нас существует. Другое дело, что иногда мы работаем и по выходным. Но я спросил о другом. Когда ваш электрон крутится вокруг ядра, ни одна точка траектории ничем принципиально не отличается от других ее точек. А у человека, крутящегося в колесе недель, каждый день отличается от другого, по крайней мере, выходные отличаются от будней. Не кажется вам, что ваша модель все сильно упрощает?

– О, безусловно, Виталий, тут вы правы. Но упрощение необходимо, чтобы отделить существенное от второстепенного. Впрочем, сдается, что обсуждать тему будней и выходных не интересно ни вам, ни мне.

– Ладно-ладно, – Виталий остыл. – Я все понимаю. Я сказал это от раздражения…

Молодой человек отвернулся от незнакомца и замолчал.

Они стояли внутри ротонды, расположенной на острове посреди высыхающего прудка. Впрочем, этой осенью убранная в трубу речушка бурлила резвее обычного, и прудок, наполняемый ею, не выглядел умирающим. На его глади ближе к берегам кишели утки, вырывая друг у друга куски хлеба, брошенные посетителями парка. Особенно старалась крупная боевитая утка, умудрившаяся ущипнуть даже селезня. Но, как это часто бывает, постоянная драчливая активность мешала ей воспользоваться плодами своих побед: стоило ей вступить в бой сразу с несколькими соперницами, как кусок, за который шла битва, подхватила та товарка, что в бою не участвовала, а просто выжидала удобный момент.

– Вот уж кто не страдает от собственной нерешительности, но хлеб все равно достается другим, – угрюмо процедил Виталий.

– Да, Виталий, вы подметили очень важное обстоятельство. Быть героем дня, не значит быть сытым.

– Вы решили попотчевать меня житейскими мудростями? Я могу вас отблагодарить: не каждый солдат мечтает стать генералом, но каждый солдат норовит быть поближе к кухне.

Незнакомец расхохотался. Если конечно, издаваемый им клекот, можно было признать за хохот. Но незнакомец, несомненно, порозовел.

– Итак, Виталий, я вижу, вы немного отошли от приступа неприятия меня и моих слов. Давайте вернемся к нашей теме. Круговое движение обеспечивает устойчивость, но у него могут быть разные орбиты…

– С чего вы взяли, что я «отошел»? И что я с вами согласен. Вот, пуля. Она же не бумеранг, обратно не возвращается, если, конечно, отбросить метафоры на этот счет.

Незнакомец отмахнулся от слов Виталия, как от назойливой мухи:

– Точность полета пули обеспечивается ее вращением. А вращение она получает при прохождении нарезки в канале ствола. Я все же хочу вернуться к вашему вопросу. Вы желаете перейти на новую, более высокую орбиту?

Теперь расхохотался Виталий.

– У вас, что, есть конкретное предложение от Горыныча?

– Нет, конкретные предложения от Горыныча будут высказаны самим Горынычем. Я лишь ввожу вас в курс дела, если так можно высказаться.

– Интересный у вас «курс дела». Сначала вы утверждаете, что я в своей жизни зациклился, а потом спрашиваете, не желаю ли я перейти на новый уровень. Вы случайно игры не пишите?

– Случайно и не случайно, нет. А вот популярность уровневых игр, по-видимому, действительно основана на некоторой, э-э… схожести с жизнью. Схожести не ситуациями, ситуации в них сказочные, а схожести внутренней логикой. Это вообще очень интересный вопрос, что есть игра в жизни человека? Не компьютерная даже, а игра вообще.

– Да? У вас и на этот счет есть, что сказать?

– Есть. Хотя эти мои суждения неимоверно спорны. Я думаю, компьютерные игры на сегодня венец эволюции игр вообще, а в долгосрочной перспективе начало их вырождения, как информационные технологии вершина технологий сегодня и смерть реальных технологий завтра. Вы можете не согласиться, я и сам не вполне с собой согласен.

– Да ну?

– Да. Вы заметили, Виталий… ну, если вы в детстве читали фантастику двадцатого века, так вот, если вы ее читали, вы, наверное, заметили, что тогдашние фантасты предсказывали бурное развитие технологий, вплоть до полетов в другие звездные системы, создания обитаемого мира в каменной, ледяной или испепеляющей пустыне, продление жизни, et cetera, но никто из них не предсказал рождение виртуального мира, прямо здесь, на земле, почти в каждом доме. Компьютеры у них были средством вычислений, записи информации…, но никак не источником другой реальности. Максимум, чего опасались, это попасть во власть роботов, но и роботы не были виртуальными мемами.

Незнакомец перевел дух, похоже, он сам не ожидал от себя столь вдохновенной речи. Виталий взглянул на незнакомца без иронии.

– И в чем же вы с собой не согласны?

Незнакомец слегка вытянул шею и поправил воротник, как будто он ему давил.

– Я уже говорил, я сам отчасти виртуален. И рубить сук, на котором сидишь…

Виталий оживился.

– Точно-точно, говорили. А в чем ваша виртуальность?

Незнакомец огляделся, как будто, собирался сделать что-то такое, что не должно стать достоянием случайных прохожих. Но на собеседников, похоже, никто не смотрел. Незнакомец повернулся обратно к Виталию и аккуратно, не торопясь, растворился в воздухе.

Виталий развел руки в стороны и глуповато улыбнулся.

– Сдаюсь! Горыныч есть Горыныч. А его помощник есть его помощник. Сдаюсь. Где вы?

– Я здесь, – произнес незнакомец за спиной Виталия. Виталий повернулся «кругом» и козырнул незнакомцу.

– Сдаюсь. Ваша взяла. Но, все-таки, вы скажете, что затеял Горыныч?

– Не могу сказать ничего определенного. Просто сам точно не знаю. Но, если вы сдаетесь, то давайте доведем мою миссию до конца.

– Давайте. Вы говорили о новой, более высокой орбите. Но ведь, чтоб ее занять, нужен импульс извне, как фотон для атома.

– Браво, Виталий. Тут вы правы. Более того, есть еще одно «но». Атом поглощает фотон и переходит в состояние, более высокое по энергии. Но это состояние неосновное, возбужденное, а потому метастабильное. Вот как Советский Союз на месте Российской империи.

Уж на что Виталий успел привыкнуть к перепадам мысли незнакомца, но тут и он крякнул. «Вот это повороты! Такое ощущение, что он говорит в последний раз и торопится высказать все, что у него есть за душой».

– Советский Союз – возбужденное состояние? – спросил Виталий только, чтобы что-нибудь спросить.

– Именно! – воодушевился незнакомец.

– Именно, – повторил он уже спокойнее. – Советский Союз метастабильное и более высокоэнергетическое состояние. Высокоэнергетичностью объясняются прорывы в науке, технике, строительстве… Метастабильностью – контраст между запуском космических аппаратов и старушками, закутанными в ватники, бредущими с бидонами по непроезжей деревенской улице. В этом все: и успехи, и преступления. И с этим же связаны сейчас ностальгия и ненависть. Несмотря на развенчание идей, есть тоска, тоска по недосягаемому. Виталий, вы не удивляетесь красным демотиваторам? Вы же в соцсетях, наверняка, часто бываете.

– Не часто, – задумчиво ответил Виталий. – Но красные демотиваторы встречал…

– Да-да, – подхватил незнакомец, – лубочная картинка с уютным парком, дом культуры с колоннами на заднем плане, пионерки и мама с коляской на переднем. И подпись: «Это и есть коммунистический ад».

– Но вы же сами говорите, что картинка лубочная. Так может, это иллюзия, аберрация взгляда назад, и демотиватор сочинил тот, кто не знает или не помнит, как оно было.

– Виталий, лубок – это упрощенный до доходчивости образ. Лубок ни в коем случае не иллюзия. Простота, Виталий, бывает хуже воровства, когда она прикрытие стяжательству. Но иная простота идет от глубины понимания и глубины переживания. Понимаете, Виталий, именно сейчас, на середине горы, куда Россия откатилась за последние двадцать пять лет, хорошо видны и вершина, и подножие. И видно, где больше зелени, а где солнца, пусть даже испепеляющего солнца.

Незнакомец помягчел, на лице у него проступили морщинки, уголки губ поднялись, видно, ему самому понравились эти слова.

– Да, я все понимаю, – поморщившись, заговорил Виталий, – много раз слышал: выигранная война, индустриализация, научные институты, лаборатории, ВУЗы. Ученые даже набирались опыта за границей, а Капица вообще был любимым учеником Резерфорда… Но, не хотел бы я жить при Сталине.

– Разумеется. И никто бы на самом деле не хотел бы, даже тот, кто его сегодня боготворит. Но Сталин – это не просто история, это исторический мем, или олицетворение исторического мема, как вам угодно. И ладно бы только исторический. Он мем самоидентификации. Основа стратегической игры. Не в компьютере, но в сознании. Вы же, играя в стратегии, вряд ли желаете оказаться на месте игровых персонажей. Но играете, наверняка считая, что игра не просто развлечение, она вас еще и развивает?

– Вы опять заговорили загадками.

– Что поделать. Задание у меня такое. Вы все время спрашиваете, что вам предложит Горыныч. А предложит он вам перейти на новую орбиту в вашей жизни. Как – не знаю. Но в жизни, понимаете. Не в игре. Хотя, возможно, через игру. Вы хотите? Подумайте, ответ будет нужен не мне.

– Послушайте, все как-то… вперемешку, я ничего не понимаю, я просто тону в ваших словах. Мне нужно все переварить. И, конечно, мне нужно встретиться с Горынычем…

– Вы, Виталий, обязательно с ним встретитесь, да и наше общение, подозреваю, не последнее. А что касается слов, слова, как показывает опыт, пропадают куда реже, чем дела. По крайней мере, дело можно переделать, а вот слова переговорить не удается. Если их кто-то подхватил, то они уже не в нашей власти.

Виталий хотел было возразить, уж больно последняя мысль незнакомца показалась ему спорной, но тут случилось непредвиденное.

***

– Извините, товарищи, что вмешиваюсь. Я тут услышал, что вы СССР и Сталина обсуждаете…

На островке, у самой воды, прямо под балюстрадой ротонды стоял человек в драповом видавшем виды пальто поверх старой водолазки. Голова была покрыта перекошенной клетчатой кепкой. Человек этот оброс бородой, и не просто бородой, а бородищей, нижняя часть лица начисто была закрыта, только треснутая нижняя губа выставлялась из спутанных пегих с сединой волос. Крупный мясистый нос имел закругленный кончик, весь в тонких прожилках как в трещинках. Маленькие глазки из-под козырька кепки смотрели на Виталия и незнакомца пронзительно.

– Извините еще раз великодушно, но ваша метафора о возбужденном и метастабильном состоянии мне очень понравилась…

– А вы кто? – растерянно глядя на бородача, спросил Виталий.

– Я? – бородач хмыкнул, но хмыкнул по-доброму. – Я Арсений Игнатьич Путевой, старший научный сотрудник Института медийной философии. Бывший, разумеется, сотрудник, сейчас на пенсии.

Арсений Игнатьич подождал, не ответят ли что-нибудь занимательные собеседники, но, поскольку те молчали, продолжил:

– Я думаю, возникает вопрос, а что за энергия взвинтила наш с вами родной атом.

Арсений Игнатьич начал одышливо карабкаться вверх по склону островка к ротонде. «Уф-ф», – достиг он цели, снял кепку, под которой обнаружилась изрядная лысина, отер эту лысину ладонью и водрузил кепку обратно. «Прошу прощения, товарищи,» – Арсений Игнатьич извлек из внутреннего кармана пальто сигарету, а из бокового – зажигалку. Щелчок, вспыхнул огонек, перешел на белый сигаретный кончик, и Арсений Игнатьич с удовольствием затянулся.

– Прошу прощения, товарищи, – повторил он. – Так что же за энергия превратила серебряный век в свинцовый, а?

– Без Госдепа не обошлось? – ухмыльнулся Виталий. Незнакомец молчал.

– Ну, уж скорее, без германского генштаба. Но думаю, энергия эта не под силу никакому госдепу и никакому генштабу. Она мощнее и выше. И потому свинцовый век, конечно, не столь изящен, как серебряный, но он полнее и глубже. Глубже по всем деталям и, конечно же, глубже своей немыслимой трагедией. В серебряном веке трагедия была фарсом, намалеванной картинкой, насморком. Понимаете? Прошу прощения, товарищи.

Арсений Игнатьич сделал перерыв в своей речи, чтобы жадно затянуться сигаретой. Несколько глубоких затяжек подряд прервали монолог. Наконец, дымящийся огонек дошел до самого фильтра и крепким щелчком был отправлен восвояси.

– Понимаете? – повторил Арсений Игнатьич свой вопрос, но ответа опять не дождался. Незнакомец хмурился и принюхивался, но винных паров учуять никак не мог. Виталий скептически улыбался и внимательно разглядывал товарища Путевого, но это было внимание удивленное, внимание к новому учителю, неожиданно вошедшему в класс после летних каникул.

Арсений Игнатьич, вдохновленный отсутствием возражений (а впрочем, возражения его вдохновили бы еще больше), продолжил:

– В свинцовом веке энергия, ворвавшаяся в страну и бросившая ее вверх, – прекрасная метафора, ей-богу, прекрасная, да, эта энергия пронзила и перемешала все слои общества. Слои не только в социальном, но и в духовном, и в мировоззренческом смысле. Понимаете, товарищи? Все смешалось, от гнилого ила до белых кувшинок на поверхности. Вот так-то. Прошу прощения, товарищи.

Арсений Игнатьевич смущенно крякнул, он, по-видимому, и сам не ожидал от себя такой патетики. Незнакомец прервал свое молчание:

– Ил, смешиваясь с кувшинками, конечно, их попросту проглотил.

Арсений Игнатьич улыбнулся. Дрогнули над губой волосяные заросли, да и сама губа растянулась на полвершка.

– Прошу прощения, товарищи, – Арсений Игнатьич закурил следующую сигарету. – Отец мой, инженер Уралвагонзавода, Игнатий Иваныч Путевой в сентябре тридцать седьмого года в ночь с понедельника на вторник, это он точно запомнил, вылез из окна своей квартиры, когда в дверь уже ломились горячие сердца и чистые руки. Из окна он перебрался на пожарную лестницу, спустился вниз и бегом отправился на вокзал. Он давно взял за привычку до четырех утра спать одетым, все свои наличные деньги и документы класть на прикроватную тумбу. Пока вошли, пока искали, пока объявили в розыск, он уже был в поезде, по пути в Алма-Ату. – Арсений Игнатьич эту сигарету курил, не торопясь, как будто смакуя. И вдруг перескочил на предыдущую тему. – В этом перемешивании была глубочайшая трагедия, трагедия не только обрушения привычного мира, но и трагедия выстраивания возникшего хаоса в новую последовательность. Трагедия в создании мира настолько нового, необычного, что никому он не мог стать родным, могли только возникнуть новые привычки, тщетно принимаемые за новую любовь. А свинцовая энергия продолжала строить вопреки тому, что строительный материал крошился, не рассчитанный на такие нагрузки, истекая потом, а главное, кровью. Эта энергия была такой гигантской, какой может быть только энергия извне, из неведомого…

Арсений Игнатьич многозначительно замолчал, спокойно докурил сигарету и затушил ее о балюстраду ротонды.

– А что было дальше с вашим отцом? – спросил Виталий.

– Прошу прощения, товарищи… Отец мой был тише воды, ниже травы, устроился работать в библиотеку в маленьком городишке в Казахстане, потом даже в Алма-Ату перебрался. Проехала машина мимо него, пронесло, хотя долго он еще, не раздеваясь, спать ложился. Начал писать маслом, открылся у него неожиданный талант к живописи, особенно любил писать колхозный рынок, базар на востоке, знаете ли, это особая тема. В сорок первом ушел на фронт добровольцем. В сорок шестом вернулся, женился, в сорок седьмом родился я, так что все потихоньку.

Помолчали. Незнакомец продолжал внимательно изучать Арсения Игнатьича, а Виталий пытался ухватить какую-то мысль, которая возникла благодаря рассуждениям бородача, но все время ускользала. К тому же Виталий привык к другой интерпретации истории, тоже пафосной, тоже изрядно метафорической, но не такой… безумной, что ли. Да и само появление Арсения Игнатьича было явно не рядовым, хотя после разговоров с незнакомцем, вчерашнего и сегодняшнего, удивляться ничему не приходилось. А может, бородач тоже от Горыныча? С него станется. С Горыныча, разумеется.

– Арсений Игнатьич, – Виталий, наконец, сформулировал свой вопрос, – допустим, как вы говорите, огромная свинцовая энергия пришла извне. Но умер Сталин, и все пошло спокойнее и спокойнее и, в конце концов, превратилось в болото. Как это соотнести? Может, дело было в заградотрядах? В широком смысле…

Арсений Игнатьич с улыбкой (волосы на лице приподнялись, нижняя губа слегка растянулась) посмотрел на Виталия.

– Как вас звать, молодой человек?

– Виталий.

– А вас? – Арсений Игнатьич посмотрел на незнакомца.

– Аль… Алексей, – неохотно ответил тот.

– Гм, Алексей… А-а?.. Прошу прощения, товарищи. Так вот, уважаемый Виталий, вы с вашим… другом Алексеем сформулировали потрясающую, очень подходящую метафору о возбужденном состоянии атома. Скажите, вы помните энергию ионизации, то есть полного разрушения атома водорода?

Виталий вытаращил глаза:

– А вы, что же, помните?

– Конечно. Медийная философия, знаете ли, очень подробно изучает законы физики и других технических дисциплин, это у нас обязательно, – не без самодовольства произнес Арсений Игнатьич. – Так вот, энергия ионизации атома водорода тринадцать и шесть электронвольт. А какова энергия перехода на первый возбужденный уровень?

– Что-то около десяти.

– Десять и два. Видите, Виталий и… Алексей, тринадцать и шесть, и десять и два. То есть, чтобы перевести атом в первое возбужденное состояния, нужна энергия чуть меньшая, чем для полного разрушения. Возбуждение, почти граничащее с разрушением. Понятно, что при таком взлете выжившие всю оставшуюся жизнь благодарили Бога и удивлялись, что их столько уцелело. Но главное, люди были готовы к такому жуткому взлету, готовы во всех смыслах, иначе не помогли бы никакие заградотряды. Ну, а следующие уровни уже все ближе и ближе друг к другу, переходы между ними спокойнее и спокойнее, и жизнь тоже постепенно успокаивалась. Отец мой с матерью и со мной пятнадцатилетним навестили Нижний Тагил, хотя от одного этого названия у нас в семье в моем раннем детстве смолкали все разговоры. Отец даже нашел своих сослуживцев, ну… кого смог найти. Хотя… лучше бы он этого не делал… Как бы там ни было, свинцовая энергия иссякла, новый мир был выстроен. Виталий, вы в детстве верили в Деда Мороза?

Ну, точно он тоже от Горыныча. Не мысли, а белки, что у Аль… Алексея, что у этого бородача…

– А вы, Алексей? – Арсений Игнатьич, не дождавшись ответа от Виталия, перевел взгляд на незнакомца.

Незнакомец, насупившись, молчал. Конечно, Арсений Игнатьич, вмешавшись в разговор, подхватил мысль незнакомца, развил ее и в каком-то смысле украл его идею. Но ведь не присвоил же тайком, просто начал поворачивать ее так и эдак. Виталий не разделял настороженности незнакомца к бородачу, хотя и ему Арсений Игнатьич чем-то неуловимо не нравился, но не игнорировать же его, в самом деле.

– Я в Деда Мороза верил так, средне, и очень рано перестал в него верить совсем. – Виталий ответил за двоих. – А почему вы о нем заговорили?

– Прошу прощения, товарищи. Я только хотел сказать, что большевики даже свою религию сумели создать. И священное писание, и бога, и ритуалы. И, что уж совсем удивительно, даже чудесам место нашлось. Правда, исключительно под Новый год. И это на фоне повального атеизма. Я вот верил в Деда Мороза и не жалею об этом. А в бессмертие вы верили?

– Да какое там бессмертие!

– Напрасно. Очень даже такое. Дважды Героям Советского Союза ставили бюст на родине. Если вы герой, вы бессмертны. «И потомки будут завидовать нам!» Все, все сделали и в умы внедрили. Это все, конечно, не может объясняться просто чьей-то злобой или паранойей.

Виталий пожал плечами.

– А по мне, так серебряный век со своим насморком никому не мешал.

Арсений Игнатьич улыбнулся.

– Не мешал, но… и права на существование не заслужил. В такие времена побеждает сила. Прошу прощения, товарищи. Я, наверное, не к месту в ваш разговор встрял. Да еще заговорил вас, а у вас, возможно, свои дела. Так что разрешите откланяться, не держите зла. Я тут в парке часто бываю, так что, если не с кем будет поговорить, я всегда к вашим услугам…

Арсений Игнатьич как-то резко засобирался, приподнял кепку, погладил под ней лысину и натянул кепку потуже. Встряхнул за лацканы свое пальто, поправил ворот водолазки, крепко потер руку об руку. Со вкусом раскурил сигарету… Виталий поспешил с последним вопросом:

– Арсений Игнатьич, а почему лучше бы ваш отец не находил своих сослуживцев по Тагилу?

Бородач всплеснул руками.

– Один из них рассказал ему, что тогда, в тридцать седьмом, когда он сбежал, вместо него взяли другого. Вал шел, существовал план по арестам. А этот другой… его сосед по лестничной площадке. Отец после этого к водке сильно пристрастился. Он и так-то был любитель выпить, а тут уж совсем… Прошу прощения, товарищи, я побежал, надеюсь, еще увидимся и поговорим.

Арсений Игнатьич как утка вперевалочку обогнул ротонду и по мостику, по мостику, дымя сигаретой, по аллее не бегом, но, поспешая, направился к выходу из парка. Исчез так же неожиданно, как и появился.

– Как вы думаете, Ал… Алексей, – Виталий повернулся к незнакомцу. – Этот Арсений Игнатьич тоже от Горыныча?

– Не знаю, – хмуро ответил незнакомец, – но думаю, от него теперь трудно будет избавиться.

Незнакомец обвел взглядом аллею, идущую вокруг прудка. Мамочка с двумя несмышленышами сидела на скамейке и скармливала им с ложки содержимое термоса. Детки послушно по очереди широко открывали ротики и с удовольствием заглатывали угощение. На стволе-насесте старой липы, изогнутом так, что ствол в полутора метрах от земли шел почти горизонтально, восседали две студентки, болтая ногами и весело что-то друг другу рассказывая.

– Да, – задумчиво проговорил незнакомец-Алексей. – От него теперь трудно будет избавиться.

– Вы думаете, он появится еще раз? Но как? Если он, конечно, не от Горыныча.

– Что вы, Виталий, заладили: от Горыныча, от Горыныча… Есть куча желающих порулить жизнью других, в том числе вашей.

– О, вы опять заговорили загадками.

– Я говорю только о том, что есть в реальности. Беда в том, что реальность часто самая большая загадка.

– Вы любите играть в танки?

– В танки? При чем здесь танки?

– Игра с какой-то загадочно высокой популярностью. Может, потому, что сильно похожа на реальность?

– Сильно похожа на ту реальность, которую мы привыкли себе представлять, когда речь заходит о войне. Так будет точнее. Но игры – это не мое. Они приучают спешить. А я привык к неторопливости. Прочитал, подумал, опять вернулся к прочитанному. А через месяц снова натолкнулся на ту же мысль, в несколько ином виде, в другой книге, на другом фоне, но на ту же. И в этом нет ничего зазорного. Мыслей не так уж много, и периодически повторять их полезно. Вы, конечно, хотите сказать, что я сбиваюсь на нотации, – Виталий было запротестовал, но незнакомец остановил его повелительным жестом ладони, – но что есть нотация? Запись когда-то высказанной мысли. Все-таки надо пользоваться достижениями человечества последних тысячелетий и не полагаться только на изустный пересказ.

Мамочка неторопливо закрутила крышку термоса, убрала его в сумку, утерла салфеткой рты малышам, подняла их со скамейки и отправилась, держа каждого за руку, по направлению к южной окраине парка, к выходу к Вознесенскому храму. Студентки продолжали весело болтать и жестикулировать. Незнакомец поежился, становилось прохладно. Солнце скрылось за небольшой, но плотной тучкой.

– У вас испортилось настроение? – спросил Виталий. – Из-за Арсения Игнатьича? Он вам сильно не понравился?

Незнакомец, не отвечая на вопрос Виталия, решительно откашлялся.

– Я надеюсь, вы, Виталий, поняли, над чем вам надо подумать.

– Понял. Но, знаете, у меня к вам еще один вопрос… деликатный.

Незнакомец с неудовольствием посмотрел не Виталия, но прерывать его не стал.

– Я уже два года хожу по кругу, – продолжил Виталий, – как раз… хм-м, в женском вопросе. Вы этот вопрос затронули, а я вас оборвал. Наверное, зря. Может, вы мне поможете советом. В общем, два года назад одна моя знакомая обвинила меня в употреблении наркотиков. Я тогда прохлаждался неделю в одной лечебнице, не будучи больным, а так, для профилактики. Мне каждый день ставили капельницы. Ничего особенного, озонотерапия, но то ли сестра неумелая попалась, то ли вены у меня плохие, в общем, остались следы на обеих руках. Ну, знакомая и пошутила. Но пошутила не просто так, а с целью. Она под этим предлогом отказалась выйти за меня замуж. Ну, не хотела тогда, или была еще не готова, это понятно. Но она и сегодня, спустя два года, мне об этом иногда говорит. Казалось бы, шутка смешна только раз, но она ее повторяет. А если учесть, что у нее в голове существуют параллельные миры, то не исключено, что в одном из них бродит наркоман. Я все хочу положить этому конец, но не знаю как. Ведь это же была шутка, а выглядит иногда серьезно. Я запутался в этом смешении стеба и реальности. Недавно она мне без дураков заявила, что я танцую как наркоман, мы с ней на днюхе одного общего друга были. На Дне рождения. А я даже не знаю, танцуют ли наркоманы как-то по-особому. Короче, что мне делать?

Незнакомец строго посмотрел на Виталия. И вдруг резко произнес:

– Странный вы человек. Ненастоящий наркоман, ненастоящий больной, ненастоящий танцор, и даже ухажер ненастоящий. Каких еще «параллельных миров» вы после этого хотите. Два года! Это ж надо! Что вам делать? Жениться, и побыстрей. Счастливо!

Незнакомец натянул правую перчатку, которую он незадолго до этого снял, чтобы платком вытереть лицо, медленно пересек круг ротонды и двинулся по мостику, соединяющему ротондовый островок с берегом прудка. Виталий с облегчением посмотрел ему вслед, отвернулся и принялся глядеть на уток… Спустя полминуты встрепенулся, вполголоса продекламировал «не бродяги, не пропойцы, за столом семи морей, вы пропойте, вы пропойте славу женщине моей». Хмыкнул и направился к выходу из парка.