Читать книгу Партия в шестиугольные шахматы - Игорь Сагарадзе - Страница 6

Зима ворвалась во двор легко и внезапно, разбросав сухой снежок везде, где ни попадя, румяным морозцем закрепив успех ночного набега. Промозглости как не бывало, и, хотя холод стоял по ноябрьским меркам нешуточный, он не проникал слизнем под одежду, не вызывал мерзкого озноба, а весело щекотал щеки и нос, если же и перехватывал дыхание, то как-то по-новогоднему, весело и приятно.

Виталий выбежал из подъезда с ранцем за плечами и сразу же притормозил. Двор выглядел чистенько и кокетливо. Ну наконец-то зима, надоела безнадежная осень. Это чувствовал и бездомный кобель Бонифаций, сладко принюхиваясь к перемене времен года. Виталий и пес дружили и понимали друг друга без слов. Подмигнув собаке, мальчик бегом пересек двор, по дороге перепорхнув через огромную лужу, зимними стараниями превращенную в серый, острыми иглами разрисованный лед. Пес с радостным лаем без усилий повторил прыжок юного человека и затанцевал вокруг притормозившего запыхавшегося Виталия, приглашая побегать еще. «Молодец, Бонифаций, умница, – поощрил мальчик пса, – ну что, что ты скачешь? Пойдем лучше на остановку». Пес отчаянно завилял хвостом и нетерпеливо заскулил: куда хочешь, только пойдем, побежим.

Механизмам неведомы человеческие радости. Что троллейбусу до наступившей наконец-то свежайшей зимы? Колеса буксуют на первой гололедице, дороги, и так забитые до отказа, становятся вовсе непроходимыми – скорость потока упала, и пробки, пробки из сгрудившихся машин уже почти не рассасываются. А народу! Иной, может, летом и пешком бы пошел, а сейчас холодно, надо ехать, а троллейбус, как и человек, замерзает, хорошо хоть краска на угловатых боках пока не лопается. Посмотрел Виталий в вытаращенные стеклянные глазища подъезжающего к остановке страдальца за номером «один» и понял: ничего не получится, не летать ему на птице-тройке, точнее «единичке», по родным городским просторам, вдоль ледком подернутых речушек, именуемых улицами и проспектами. Птицу-«четверку» дожидаться следует. У нее маршрут покороче, авось и народу поменьше наберется. «Ну, что, Бонифаций, во двор вернешься или посадишь-таки меня на троллейбус?» Бонифаций уходить не собирался. Из распахнутой пасти валил пар, красный язык свесился на правую сторону, а глазенки преданно и бесхитростно пялились на Виталия. «Извини, братец, ничего съестного сегодня с собой не захватил». Бонифаций захлопнул пасть и носом потянулся к карману куртки. «Да нету ничего, нету. Иди лучше обратно, вон и „четверка“ ползет». Скособоченная на правый бок «четверка» даже не ползла, какое там! – она карабкалась сквозь мороженное пространство, преодолевая заснеженные перевалы и, казалось, вот-вот развалится от натуги, распираемая изнутри ездоками, а снаружи обжигаемая колким холодом. «Все понятно. Здесь тоже впихиваться бесполезно. Чер-р-т. Вышел на пятнадцать минут позже, и все! – не уехать».

«Четверка», грустно охнув, со скрежетом закупорила двери, даже не пожелав Виталию удачи или хотя бы «всего хорошего», отчалила от остановки и отправилась в снежное плавание. Виталий начал хитрить. Он посмотрел на часы: «О, уже опоздал в любом случае». Так уж и в любом? Глянь на часы еще раз. Даже пешком можно успеть, если выйти прямо сейчас и идти быстро. «Пешком по такому холоду, еще не привыкнув к нему? Заболеть – раз плюнуть». Можно дождаться следующего троллейбуса. «Можно. Но, не влез в те, не влезу и в этот». Напряжешься – влезешь. «Голова болит. И живот. И нога…» Ясно. Шлангом прикинуться не вопрос. «Не хочу, и все!» А вот это всем аргументам аргумент!

Забытый Бонифаций вдруг залился веселым лаем. Если еще и оставались какие-то сомнения, то сейчас разбежались и они. Виталий благодарно взглянул на пса, потрепал его по мохнатому загривку и… прямо побежал бы с остановки, но это было бы слишком. Изобразив обреченность, Виталий поплелся прочь, несчастный и больной, пряча самодовольную ухмылку под надвинутым на лицо капюшоном.

Сразу идти домой нельзя. Вот попозже, когда родители уйдут на работу, совсем другое дело. Потом, конечно, придется сознаться – откровенно лгать надобности нет, ругать будут несильно, но это будет потом, ближе к вечеру, а пока можно просто побродить без цели и обязательств. «Остановка слева, остановка справа, ну а нам назад, подальше от школы. За мной, Бонифаций!» Тихие аккуратные пятиэтажные домики, магазин «Самсунг», еще закрыт, «Автозапчасти», тоже все жалюзи опущены, выезд с окружной дороги, а за ним мост через эту дорогу. На мосту Виталий остановился понаблюдать за машинами. Интересно смотреть на них сверху, они как будто сплющиваются высотой, превращаясь в собственные крыши, капоты и багажники, лобовые и задние стекла сужаются до амбразурных щелей, а водителей и вовсе никаких в них нет, сами по себе носятся, плоские и рычащие…

– Собаку чем кормишь?

Плоские и рычащие… Что?

– Собаку, спрашиваю, чем кормишь?

До Виталия дошло, что это обращаются к нему. Он растерянно повернулся на голос…, и тут же вытаращил глаза. Бонифаций с интересом обнюхивал новую знакомую, а то, что она страшнее атомной войны, его, по всей видимости, нисколько не беспокоило. Какое-то слово завертелось в голове. Слово, очень на нее похожее. Но какое? Так бывает, где-то в темноте крутится, крутится, а на свет не выходит. Хмурый взор буравил витальино лицо и, если честно, порядком злил. Виталий весь подобрался и сам, насупившись, бросил короткий и колючий взгляд на незваную собеседницу. Та продолжала смотреть сквозь дурацкие детские очки прямо и не мигая, и при этом молчала, как будто гипнотизируя. А может, просто ждала ответа на свой вопрос. О чем он, кстати? Про Бонифация, чем кормлю его, видите ли. Думает, что это мой пес. Чудо в очках.

– Чем придется, – вызывающе пискнул Виталий. Голос подвел, ох, как подвел, отказался слушаться и не получился угрожающим. Хрипотцы не хватило.

– Оно и видно, – удовлетворенно кивнула кикимора, – тощий, и шерсть вся свалялась.

Смотреть она продолжала на Виталия, и он готов был воспринять эти слова на свой счет, но вовремя спохватился. Вот ведь какая дурацкая встреча. Натравить бы на тебя Бонифация. Но тот, судя по всему, неудовольствия знакомством не разделял.

– Звать тебя как? – девица-красавица отставать, видимо, не собиралась.

– Афоня, – злобно выпалил Виталий. На этот раз голос прозвучал, как надо, но почему «Афоня»? Виталий и сам не понял.

– Ну пусть, Афоня, – пожала плечами очкастая и даже слегка улыбнулась.

Улыбка ее нисколько не красила. Ее вообще, наверное, ничего не могло украсить. «Может быть, имя», – ухмыльнулся про себя Виталий и с издевочкой спросил:

– А тебя как?

– Рупия.

М-да… надежды на имя не оправдались. Хотя, не исключено, что это она в ответ на «Афоню» издевается? Но и мы не лыком шиты, мы знаем, что такое «рупия»:

– Это же индийская валюта.

– Умный какой, – взъярилась Рупия, – ты бы моим родителям это впарил, когда они мне имя изобретали.

– Вот только зубками лязгать на меня не надо! – Виталий блеснул коронным фрэйзом своего класса. Противница промолчала, может, потому, что удалось-таки поставить ее в тупик, а может, просто не обратила внимания.

– Я тебе это имя не впаривал, индианка, – решил он развить наступление, но Рупия уже сориентировалась и разгуляться не дала:

– Зубками лязгать? Может, сразу откусить чего-нибудь?

Никто уже и не помнил, кому принадлежит честь выдумки сего выражения. А точнее, кто и в каком фильме это услышал. Однако звучит хорошо. Вроде и банально, но не вполне. Эдакий небольшой намек. Изюминка в пресной булке хорошего тона. Не грубо, но грубовато. Легкая небритость вместо поповской бороды. И вот надо же: все испортить, довести до тупого примитива. Раздосадованный Виталий готов был уже посоветовать кусать себя, но не решился, пожалуй, это было бы чересчур. Все-таки он воспитанный подросток, да и сама амазонка в очках внушала некоторую стеснительность. Побаивался ее Виталий.

– А чего тебе от меня надо? – решился он перевести разговор в деловой русло.

– В школу не пошел? – на противоходе сыграла Рупия.

Виталий не нашелся, что ответить, лишь недовольно подвигал плечами, встряхивая висевший на них ранец. Что же, вывод прост, невелика дедукция. Вот! Дедукция! То самое слово. Дедукция, ха-ха! Ей Богу, она и есть: продолговатое лицо, нос пуговкой, а точнее картошечкой, крохотные глазки за обсыпанными перхотью круглыми стеклами очков, плотно сжатый тонкогубый рот и рыжие волосенки, заплетенные в две жидких косички. Еще и про школу спрашивает. Отличница и завсегдатай факультатива по математике. Виталию стало легче. Он расслабился и блаженно заулыбался.

– Балдеешь от собственной смелости?

Но смутить Виталия уже было трудно:

– Знаешь, кто ты? Ты никакая не Рупия. Ты Дедукция.

Рупия-Дедукция посмотрела на Виталия с сожалением. Потом отчеканила:

– Ты спрашивал, что мне от тебя нужно. Мне нужна твоя собака.

«Бонифаций?» Виталий машинально посмотрел на пса: тот спокойно восседал между ним и амазонкой, вывалив язык и поглядывая то на него, то на нее. Беспокойства никакого не проявлял. «Отдать тебя ей?» Виталия ужаснула эта мысль, но Бонифация Рупия, судя по всему, не раздражала. Вот и сейчас: он обнюхал полу ее пальто и удовлетворенно уселся снова.

– Ты его хочешь взять домой? И твои родители согласны?

Рупия нетерпеливо поморщилась:

– Родители на такое никогда не согласны. И я не дура, чтобы брать его домой. Но есть одно место, где ему (это ведь он?), будет хорошо, и ты его даже сможешь там навещать.

– И зачем он тебе? Одиночество решила скрасить?

– «Одиночество скрасить», – передразнила Рупия, – не умеешь шутить, не берись. Я его буду учить говорить.

«Ежкин кот, – кисло подумал Виталий, – сумасшедшая». Но Рупия не случайно была еще и Дедукцией:

– Не боись, все продумано. Собака говорить, конечно, не может: не тот голосовой аппарат. Но она гораздо способнее человека к телепатии. Научить говорить – значит научить думать. И передавать мысли.

– Да как она будет думать, если она не разумна?

– А вот это не факт. Известно, что собаки понимают не только стандартные команды, но и слова своих хозяев. А иные – целые предложения. Да ты сам не замечал этого?

– Не замечал. В любом случае учить чему-то надо в щенячьем возрасте. Сейчас уже поздно.

– Не поздно. Собака может потеряться, поменять хозяев и научиться понимать новых не хуже старых. А главное – окрас твоей собаки говорит о ее способностях.

Виталий поглядел на рыжего полосатого Бонифация. Окрас, действительно, необычный, но причем здесь он?

– Ты, наверное, слышал, что кошки камышового окраса гораздо лучше других ловят мышей. У собак тоже цвет шерсти имеет значение. Да и у людей. Расы отличаются не только цветом кожи, у одних одни способности, у других – другие.

– А у третьих – третьи, – процедил Виталий, глядя на поток машин по окружной. Перевел взгляд на Рупию. Отдавать Бонифация этому сумасшедшему страшилищу не хотелось. Но кто ему Бонифаций? Когда-то сам Виталий хотел взять его домой – родители не позволили. Мается псина по улицам, по подвалам, а тут, может, действительно приютят. Помучает Дедукция обучением, да успокоится. Успокоиться-то успокоится, а дальше что?

– А если у тебя ничего не получится, ты его обратно выбросишь?

– С чего ты взял?

– С чего взял, да на что положил… Как будто не знаешь, как это бывает.

– Знаю. У меня не будет.

– А что это за одно место, где ему будет хорошо?

– Можно посмотреть, если хочешь.

– А у тебя прежде собаки-то были?

– Слушай, ты,… Афоня. Я вопросы твои терплю только из вежливости. Я же вижу, что собака не твоя и вообще бездомная.

– Откуда ты это видишь?

– Потому что я Дедукция, понял?

– Дедукция… Бонифаций бездомный, но просто так за тобой не пойдет. Так что не выступай…

– Его зовут Бонифаций? – Рупия как будто немного оттаяла и погладила пса по голове. Тот не возражал. – Бонифаций… Бонифаций, пойдешь со мной?

Пес вскочил на все четыре лапы, отряхнулся, по-собачьи, вращая всем телом, и завилял хвостом. Нетерпение так и прыгало в его глазенках, направленных на Рупию.

– Бонифаций, ко мне! – скомандовал Виталий.

Пес глянул на мальчика, но не сдвинулся с места.

– Ко мне! – прорычал Виталий.

Бонифаций, припав на все четыре лапы, полуползком двинулся к Виталию. Голову пес пригибал книзу, как будто опасаясь удара.

– Ну и что ты доказал? – Рупия неприязненно глядела на Виталия. Он ответил ей невыразительным взглядом:

– Ладно, забирай. Только покажи это одно место.

– Пойдем.

Бонифаций сорвался с места и поскакал вслед за Рупией. «Вот это Бонифаций, вот это друг называется», – грустно подумал Виталий и поплелся следом.

***

В одном месте в глаза сразу бросилась огромная коробка, на которой неподвижно восседали, как сфинксы, два котенка, длинноухие и черные.

– Здесь живет мой дед, – сообщила Рупия.

– А почему он не живет с тобой и родителями? – удивился Виталий.

– Потому что потому и кончается на «у», – пояснила Рупия.

– Остроумно, – Виталий раздул ноздри.

Рупия закатила глаза под потолок и демонстративно махнула рукой:

– Иди за мной.

Жилище деда находилось за свежевыкрашенным серебрянкой забором-частоколом. Точнее, там находилось некое учреждение, пять или шесть зданий, построенных в разные годы. Они теснились на небольшой площади, более поздние стояли дальше и были выше, выглядывая поверх мрачного двухэтажного особнячка, как дети-акселераты поверх плеча постаревшей, но еще бодрой мамаши. На одной створке ворот висела табличка «Въезд частного транспорта запрещен», но вторая была распахнута настежь, через нее Рупия, Виталий и Бонифаций прошествовали внутрь огороженного дворика. Оставив слева мрачный особнячок, процессия оказалась около длинного кирпичного двухэтажного корпуса (двухэтажного, но очень низенького), проследовала в дальний его конец, игнорируя несколько запертых дверей. Крайнюю дверь Рупия уверенно толкнула и остановилась, пропуская вперед Бонифация. Тот, немного поколебавшись, все-таки прошел внутрь, Рупия за ним, Виталию пришлось замкнуть шествие. «Вот и славненько», – выдохнула Рупия, когда они преодолели прихожую, а за ней еще одну дверь, вот тут Виталий и увидел котят-сфинксов. Как ни странно, котята никак не отреагировали на вошедших, даже на собаку. Виталий покосился на Бонифация, но и тот был спокоен, деловито обнюхивал пол вокруг себя. Свет в большой комнате, где очутился Виталий, горел, но горел слабо, позволяя только заметить, но не разглядеть в деталях, невообразимое количество хлама: каких-то шкафов, столов, верстаков, коробок, странных приборов со свисающими проводами, табуреток, стульев, мешков, распиханных тут и там, тут и там борющихся за пространство комнаты, тут и там прямо кричащих: «Мы уже здесь! А вам-то что надо?!» Виталий поежился и втянул носом воздух: пахло как в тамбуре пассажирского поезда. Дед появился откуда-то справа. «Привет, деду-у-у-ля», – прокукарекала Рупия срывающимся фальцетом и, видимо, оставшись собой недовольна, громко и смущенно прокашлялась.

– Привет, Рупия. Привела? Ох, какой красавец! Как звать?

– Бонифаций.

– А-ах. А твой ухажер согласен нам его отдать?

Дедуля (пусть будет «дедуля») голос имел негромкий, навязчиво-мягкий, с нотками некоторого довольства, которое и не собирался прятать.

– Согласен, согласен, – заверила Рупия, даже не взглянув на Виталия, – покормить бы его, а то он у Афони все по улицам бегал.

– Ты ведь знаешь, где миска. И знаешь, где холодильник. Так что давай. А то что же ты думаешь, тебя всю жизнь на руках, как маленького ребеночка, будут носить? Пора своими ножками ходить.

Рупия не обиделась и даже довольно улыбнулась: «Пойдем, Бонифаций». Бонифаций недоверчиво скульнул, но все-таки пошел за Рупией в правую часть комнаты к неказистой двери. Видимо, из нее и вышел дедуля.

Виталий остался у двери. Ему вдруг стало тоскливо и как-то все безразлично. Честно говоря, попросту захотелось отсюда удрать. Но в этот момент дедуля щелкнул выключателем, причем почему-то не на стене, а на каком-то столе, и света стало гораздо больше. Теперь Виталий смог разглядеть хозяина комнаты.

Если он и был родным дедом Рупии, то на внешности это никак не отражалось. Ничего общего с ней. Густая седая шевелюра, огромный, весь в морщинах, лоб, густые брови над большими порядком выцветшими светло-зелеными глазами, хищный римский нос и толстые губы – верхняя раздвоена поперечным шрамом. «Заячья губа, волчий хвост», – неожиданно подумал Виталий и улыбнулся.

– Проходи, что же стоишь? Не думай, что ты гость. Тут гостей не бывает. Гости нас стороной обходят. И ты будь как хозяин. В школу не пошел? Вижу, вижу ранец-то. Это неправильно. Оно, конечно, ничему тебя в школе путному не научат, но ходить надо. Слушать, что говорят. Критически к этому относиться. А так, что ж по улицам без толку скакать – деградировать недолго. Я вот, когда такой, как ты, был, в школу ходил, но слушал, слушал с умом, а не все подряд, да и не всему верил. Вот так-то.

Судя по всему, тирада эта могла продолжаться еще долго, но тут Рупия вернулась в комнату, и дедуля отвлекся на нее, а отвлекшись, замолчал. Виталий сделал несколько шагов и неуверенно остановился между однотумбовым столом и старым креслом. В комнате было тепло, Рупия уже сняла пальто, и Виталий, сбросив в кресло ранец, начал стягивать с себя куртку. Дедуля уселся за длинный стол рядом, на котором стоял старый телевизор «Sanyo», подключенный к некому подобию системного блока, вскрытому, с сияющими платами и разноцветными жилами, но, видимо, в рабочем состоянии. Дедуля, не торопясь, выдвинул верхний ящик стола и достал оттуда мягкую фланелевую тряпочку.

– Утро надо начинать с марафета, – назидательно произнес он.

Виталий стрельнул глазами в сторону Рупии:

– Марафет – это что?

– Ну, ты даеш-ш-шь, – зашипела в ответ Рупия, – чистота.., чистота, Афоня!

Тут уже и Виталий заметил, как дедуля начал тщательно протирать фланелью экран «Sanyo».

– Что с Бонифацием? – Спросил Виталий, чтобы хоть что-то спросить.

– Ест, – коротко отрезала та, – садись, не стой над душой.

Виталий с сомнением оглядел кресло, где покоились его ранец и куртка, но Рупия указала ему на стул слева от стола с раздраконенным компьютером. Сама пододвинула другой стул и уселась тоже, но так, чтобы видеть экран телевизора.

Дедуля закончил наводить марафет и нажал кнопку на одной из уцелевших стенок системного блока. Экран засветился, и дедуля принялся щелкать клавишами, достаточно быстро, для пожилого человека очень уверенно, хотя наверняка познакомился с компьютером отнюдь не в юности. «Вот откуда ноги растут, – невесело подумал Виталий, – вот откуда уверенность, что собаку можно обучить думать, да еще в любом возрасте». Виталий попытался посмотреть на экран, что там такого интересного происходит, но оказалось, что со своего стула он не в состоянии ничего увидеть. Как ни вытягивал Виталий шею, все его попытки успеха не имели. Тогда он попробовал привстать, но стул отчаянно заскрипел, и Рупия так взглянула на парня, что тот плюхнулся обратно на сиденье и затих. Дедуля между тем начал вещать:

– В любом деле нужна аккуратность и последовательность. Люди думают, что от животных их отличает разум, и они правы, но только наполовину. Разум животных неизмеримо ниже человеческого, но у них есть инстинкт. О, инстинкт – великое дело! Он не позволяет ошибаться, заставляет действовать так, как задумала мать-природа. А она все задумала стройно. У человека тоже есть инстинкт, но он глубоко запрятан и не востребован. Поэтому-то человек со своим разумом тыркается во все стороны и везде шишки себе набивает. И вот, чтобы меньше этих шишек было, нужно все делать осмотрительно и аккуратно. И не бежать сразу по всем дорогам, а одну выбрать. И дорога эта должна быть только твоя. Пойдете вдвоем с другом – рано или поздно разойдетесь и потеряетесь, пойдете втроем – пропадете все трое, ну а будет вас толпа – так вообще ни шагу не сделаете, только на месте потопчетесь.

– Так значит, в толпе не пропадем? – решился спросить Виталий. – Лишь с места не сдвинемся?

– Именно, именно не сдвинетесь. Поэтому люди в толпы и сбиваются, считают, что так лучше, так безопасней, хоть и не стронемся с места, зато хуже не будет.

– Ну а как же прогресс?

– Прогресс – это клубочек тоненьких ниточек. И каждая ниточка – личный путь индивидуума (Виталий поморщился, не любил он этого слова). Толпа его, конечно же, тоже жаждет. Но в толпе прогресс невозможен. Там возможно только разрушение. Слишком много в толпе точек притяжения. Человека разрывает на части. Самое хрупкое, самое тонкое, оно же и самое сложное в человеке ломается сразу. Остается грубое и ни к чему не способное. Головы, руки, ноги. Рты, глаза, уши, пальцы, все есть. Есть лица, и хорошо еще, если лица, а то просто рыла, но уже нет ликов. Понимаешь ты это? Взоров тоже нет, а есть зрачки, безумная пляска зрачков. Слов нету, а есть крики и вой…

– Это понятно. А почему вдвоем-то нельзя идти?

Дедуля повернул голову и взглянул на осмелевшего Виталия. Пожевал губами, тремя губами – шрам был настолько глубок, что обе половины верхней губы двигались почти независимо. Снова отвернулся к экрану. Потерзал клавиатуру…

– Потому что мостик узенький, – ответил и захихикал. Рупия поморщилась. Виталий даже почувствовал с ее стороны какую-то поддержку.

– Понятно ему, – проворчал дедуля, – а если я тебе скажу, что без толпы ты прожить не сможешь, это тебе будет понятно?

«Ну вот, новое дело. Говорил, говорил, а теперь на попятный».

– Почему же не смогу?

– А-а-а, непонятно. То-то же. Знаешь ли ты, почему живет наша Земля? Вернее, почему мы на ней еще живем?

– Ну…, климат для человека удачный… вода есть… кислород для дыхания…

– Хорошо в школе учишься?

– Хорошо учусь.

– Вот, вот, учись. О Тунгусском метеорите что-нибудь слышал?

– Конечно.

– Так вот, этих тунгусских метеоритов должно было на Землю упасть видимо-невидимо. И вся жизнь давно закончилась бы, вымерла, сгорела бы, пеплом задохнулась. Но! Почти все, что влетает в Солнечную систему из космоса, отвлекает на себя Юпитер как самый тяжелый. Притягивает он все к себе, понимаешь? А у человека такого Юпитера нет, для него толпа – Юпитер… А то бы он, единственный да голенький, все напасти бы к себе притягивал.

«Помешался дед на философии. Но собака-то ему зачем? Зачем учить ее думать? Дедукция-то явно с его слов поет». Дедуля с хрустом распрямился и отодвинулся от экрана.

– Все, иди играй.

Виталий нахмурился. В каком это смысле – «играй»? А-а, это он Рупии. Но тоже странно. Всякие умные разговоры, таинственность, и вдруг – «играй». Вон как глазенки у Дедукции загорелись. Тоже, воображает, я, дескать, то, я, дескать, се. А сама – лишь бы до компьютера добраться. «Деньги, карты, два ствола» (на самом деле – «Kingpin» – «Джокер»), или «Герои», или «Война на Тихом Океане, или что-то еще. А почему он сам-то так долго сидел? Тоже играл? «Утро надо начинать с марафета…". Дедуля между тем громко чихнул, крякнул и раскрасневшимися глазами уставился на Виталия:

– Пойдем, Бонифация твоего посмотрим.

Разочарованный Виталий поднялся и украдкой посмотрел на экран. Но Рупия будто этого и ждала. Она мгновенно выключила телевизор и вся напряглась. Еще мгновение – и резко обернется, и таким взором окатит, что держись. Потренирует пляску зрачков в толпе. Да ну вас! Виталий решительно направился вслед за дедулей, ухватив по дороге ранец и куртку.

Комната за обшарпанной дверью была никак не меньше первой. Захламлена все теми же столами и стульями, но все-таки посвободней. Есть аккуратно застеленный диван и белый холодильник. Очень белый по контрасту со всей остальной мебелью. Бонифаций мирно дремал на небольшом куске линолеума, расцвеченного под паркет. Рядом краснела фотокювета, служившая, очевидно, миской. Кювета была пуста и чисто вылизана. Что ж, теперь можно и подремать. Молодец, Бонифаций.

Дедуля, обозрев ситуацию, удовлетворительно хмыкнул и посмотрел на Виталия. Подняв указательный палец вверх, провозгласил:

– Вот тебе домашнее задание.

Да, именно провозгласил. Виталий опешил. Не хватает ему учителей в школе, так вот еще здесь, здрасьте вам в окно. Но у дедули был такой торжественный вид, что возражать Виталий не решился, только лишь громко засопел, однако дедуля не обратил на это внимания:

– Так, так. Домашнее задание такое. Подумай, что бы ты хотел сказать в первую очередь, если бы был собакой. Э-э, Бонифацием.

«Дебил корявый», – подумал Виталий, но вслух, понятное дело, ничего не сказал.

– Подумай хорошенько, – продолжал дедуля, – это ведь твое первое обращение к человеку, к хозяину, можно сказать, к твоему Богу. Он, э-э, человек, не заслуживает быть Богом, но ты-то этого не знаешь. Может быть, хочешь о чем-нибудь его попросить (Виталий с трудом проглотил улыбку). Может, ты его хочешь как-нибудь назвать (Виталий хрюкнул, но снова сдержался). А может быть, хочешь что-нибудь ему сообщить, что-то очень важное на твой взгляд, чего он не осознает или не замечает…

Тут дедуля понял, что Виталий отнюдь не находится в состоянии благоговейного трепета и едва только рожи не корчит. Пыл оратора угас, и он горько прогнусил:

– Эх ты, Афоня…

Виталий понял, что пора и честь знать. Молча натянул куртку, закинул за спину ранец и, задевая столы и коробки, потащился к выходу. Даже толком и не попрощался. Никто его не удерживал, никто не приглашал еще раз зайти. По дороге Виталий еще раз посмотрел на котят-сфинксов и сообразил, что они ненастоящие, фарфоровые или еще из чего-то неживого, холодного. Поэтому и Бонифаций на них внимания не обращал, и они сами как сидели, так и сидят. Что ж, это, в общем-то, естественно. Ничего другого и ожидать нельзя…

***

Зима обдала приятным колючим дыханием, искорками-отражениями взошедшего солнца в рассыпанной белой крупе, и дедуля с Рупией сразу выветрились из головы. Мост через окружную дорогу, «Автозапчасти», «Самсунг», уже открыты, тихие аккуратные пятиэтажные домики. «Аккуратность и последовательность», – вспомнил Виталий и тут же забыл. Остановка слева, остановка справа, а чуть дальше – «Канцелярские товары». Виталий толкнул пластиковую с витражом дверь…, и через несколько минут купил себе ежедневник, красивый, пухлый, с темно-синей твердой обложкой. Зачем? Сегодня все, что происходило, не имело сколько-нибудь видимых причин. Зима пришла, что еще нужно? Этим все сказано.

Дома Виталий, не торопясь, разделся, разгрузил ранец и уселся за письменный стол. Посидел, откинувшись на спинку стула, с полузакрытыми глазами, пододвинул к себе ежедневник, раскрыл его… Календарь на год. Сведения о владельце. Телефоны экстренной помощи. Часовые пояса. Коды междугородной телефонной связи. Дни рождения сотрудников. Телефоны для справок. Адреса, телефоны (на все буквы алфавита). Общие обороты речи: Русский, English. «Сердечный привет от меня… – Give my king regards to…". «Надеюсь увидеться с вами в ближайшем будущем. – Hope to see you again soon…". Пятнадцать шагов к уверенности в себе… «Перестаньте чрезмерно охранять свое Я – оно гораздо крепче и пластичнее, чем кажется…". План на день… Виталий взял со стола ручку, хотел что-то написать, но раздумал.

***

А следующим вечером Виталий встретил дедулю в магазине. Снег как выпал накануне, так сегодня и растаял, за день, удушливо теплый и затхлый, про него и морозец уже позабыли, лица утратили радостный румянец, пожелтели и осунулись, глаза недовольно посерьезнели. И только дедуля лихачил, как скоморох на ярмонке. Виталий его иначе бы и не заметил, а заметил бы, так не узнал.

– А-а, Валерьевна, – зажурчал знакомый вкрадчивый голос слева и чуть сзади, в бакалейном отделе. – Знаешь, Валерьевна, а я меняю свою Клаву на валенки…

Виталий оторопел. Какая еще Клава. Там ведь никакой Клавы не было. Да и не видно было, чтоб кто-то еще жил.

– Ты ее что мне предлагаешь, – насмешливо ответила Валерьевна, дородная рыжая продавщица. – На кой мне твоя Клава?

– Ты не поняла, Валерьевна. Вот, сразу видно, что в шóхматы не играешь. А играть надо. И память разовьешь, и думать научишься, и не просто думать, а хотя бы на два хода вперед просчитывать (Валерьевна обалдело вытаращила глаза на дедулю). Я вот Клаву на валенки обменяю, и милости прошу тебя ко мне.

Валерьевна чуть не выронила коробку с макаронами, очевидно, предназначавшуюся как раз дедуле. «Странно, – подумал Виталий, – он, что, Бонифация думать обучил и теперь на радостях корки откалывает. А Валерьевна с чего тормозит? Они ведь давно знакомы, если он по отчеству ее зовет, что же, еще не привыкла?» В это время Валерьевна пришла в себя и бухнула коробку на прилавок.

– А меня ты на что поменяешь?

Дедуля рассмеялся, заливисто и тоненько. Хохотом это назвать было еще нельзя, но и хихиканьем уже тоже.

– Одумайся, Валерьевна. Тебя-то зачем менять. Такую женщину статную, да с такой профессией. Идиот я, по-твоему? – тут смех все-таки сорвался на хихиканье, так что последний вопрос выглядел на удивление уместным.

– Десять рублей, – процедила Валерьевна.

Дедуля перестал смеяться, но улыбочку сохранил. Гаденькую улыбочку. Воровато оглянувшись, он подался вперед, насколько позволял прилавок:

– Послушай, Валерьевна, – голос снизился до громкого шепота, – а в кредит не отпустишь?

Виталий усмехнулся. «Тоже мне! Граф в ресторации… В кредит…» Взгляд Валерьевны не предвещал ничего хорошего. Судя по всему, чувство юмора у нее истощилось. Заволновалась и очередь. «Людей – раз, два и обчелся, а столько стоим».

Но дедуля не собирался сдаваться:

– Валерьевна, в кредит, а? В кредит. А когда ко мне переедешь, тогда и сочтемся.

Говорил он так уверенно, как будто бы дело с переездом было не только решено, но и обговорено в деталях. Так, небольшое текущее дополнение к давно закрытому вопросу. Валерьевна смотрела на дедулю ошалело и злобно, но с интересом. Глаза навыкате, губы поджаты, кожа так и полыхает. Известное дело, рыжая, она и есть рыжая. Тут до Виталия дошло, что никакие они не знакомые, просто у продавщицы бейджик на левом нагрудном кармане: «Эльвира Валерьевна, продавец». А дедуля ей, поди, и неизвестен, как и она ему, человек он такой, со всеми на ты, любому может подмигнуть и гадость сказать под видом шутки. Развеселый мужичок, жизнеградусный товарищ, как говорит мама. Может, действительно пьян? Да нет, пожалуй. Манера такая…

– Десять рублей, – прозвенел голос Валерьевны.

– Да сейчас, сейчас, ну что ты, – засуетился дедуля, – я ведь так, в качестве предложения. Не хочешь, так не хочешь.

Судя по всему, дедуля прекрасно знал меру, и обострять ситуацию ни в коем случае не собирался. Виталий кривил губы, пока дедуля шарил по своим карманам, а напрасно. Не прост, дедуля, не прост… Виталий уж и отвернулся, и уже думать-то о дедуле забыл, а тот, проходя мимо со своей коробкой макарон, ухватил его за плечо:

– Пойдем, Афоня, пойдем со мной. Не бойся. Что-то интересное покажу.

Так что же, заметил он Виталия еще раньше, чем тот его? И всю сцену не для него ли разыгрывал? То шебутной такой, ехидный, а то тихий, заговорщика строит: «Пойдем, пойдем со мной, – чуть ли не шепотом, – интересное что покажу».

И опять не понял Виталий, почему за дедулей пошел, зачем пошел. Буркнул только под нос:

– Меня Виталием зовут.

Дедуля ничуть не удивился. Более того, когда вышли на улицу, поднял указательный палец:

– Я так и думал.

Виталий не боялся дедули. При всей своей нарочитой ненормальности, страха дедуля не внушал. Виталий даже решился съязвить:

– А что Вы мне интересное покажете? Шóхматы?

– И шóхматы тоже, – дедуля иронии как будто не заметил. – Но кроме того… Сейчас увидишь.

Желтые, бурые листья неслышно стелились под ноги. Они уже коснулись снега, их уже раз окатил холод, окатил и отступил, спрятался, вместе с ним спрятался и снег, и листья размякли, размазались по земле, утратив осеннюю хрусткость. Ни осени, ни зимы, а солнце распустить по домам по капельке, по лучику, раз уж оно еще не решило, высоко ли, низко ли сиять над горизонтом, отражаться во льду или в лужах, греть до истомы или сопровождать мороз.

– А что за Клава с вами живет? Которую вы на валенки меняете? Жена?

– Клава? – дедуля снова хихикнул. – Клава – это клавиатура. От компьютера. Ты что, не знаешь этого? Действительно не знаешь, – дедуля даже приостановился, чтобы внимательно оглядеть Виталия. – Что же ты молодежный свой язычок еще не освоил. Клава – клавиатура. Дрова – драйвера. Старый дед тебя и этому учить должен? Ну, ну, прямо как Валерьевна, – хихиканье перешло в смешок наподобие клекота. – А лихо она меня испугалась. Переезжать не захотела. Хи! Вот тебе урок – в толпе много точек притяжения.

– Какая же там была толпа? – перебил дедулю Виталий. – Несколько человек в очереди – и все.

– Да не там толпа, не там. В голове толпа. Ей с детства внушали: если человек говорит что-то странное, ведет себя не как все, то он либо что-то не то затевает, либо сумасшедший (Виталий, честно говоря, спорить бы с этим не стал). А значит, держаться от него надо подальше, доверяться ему – ни-ни!

– А как же доверяться, если он человека предлагает на валенки менять? Она же не знала, что клава – это клавиатура.

– Это-то как раз и не страшно. Она же понимала, что это шутка. Но знала назубок, как урок со школы: если человек с тобой шутит в неподобающей обстановке, значит, ему что-то от тебя надо. Хотя бы просто в краску тебя вогнать. Или показать, какой он остроумный. Поэтому встретить его надо во всеоружии. Отбрить, чтоб понял: не на ту напал. Это уж потом, если Бог даст познакомиться поближе, с ним можно и выпить, и закусить, и побалагурить. А вначале задача – показать зубы, иначе пропадешь в этой жизни, всяк тебя облапошит. Так ее учили. А людей много, много вокруг, и на каждого надо успеть окрыситься, успеть клубком свернуться, иглы выставить. Это сложное дело, но реальное, как пулемет на вращающемся станке для круговой обороны. Лязг, лязг, вправо, влево, а то и на сто восемьдесят градусов, потом обратно. Любая стеклянная или глиняная деталька сразу вылетит, все должно быть железным.

Дедуля размахивал руками, все его три губы так и приплясывали, обнажая желтые зубы.

– И вот, когда я ей предложил отпустить в кредит, тут она и «убедилась» в своей правоте. Вернее, в правоте своих учителей. А я ей потрафил, и как потрафил, а? – дедуля подмигнул Виталию. – Тут-то она и пошла вся пятнами. А ведь в сущности, что особенного? Каких-то десять рублей. Не десять же тысяч! О, на десять тысяч кредит вполне могли открыть. Солидный долг для солидного человека. А я простоват, вот в чем дело. Простоват… на вид, хе-хе.

То, что дедуля простоват только на вид, было понятно и без пояснений. Только сложность его была какою-то жуликоватой, как будто позаимствованной с чужого плеча, а то и краденой. Виталий шмыгнул носом и спросил, скорее для приличия, чтобы что-то спросить, подыграть дедуле:

– И от этого окрысения…, ну, от пулемета железного человек сам страдает. Разве ему это приятно? А если нет, то зачем?

– Это ты уж сам должен сообразить, – вкрадчиво изрек дедуля, жмурясь и потирая руки. – А вот скажи, Виталий. Если бы Валерьевна приняла мое предложение, чтобы я ей ответил?

Виталий безразлично пожал плечами.

– Ну-ка, ну-ка, не жмись. Тебя, конечно, тоже уже научили иглы выставлять. Дескать, я не лезу не в свое дело. А ты все-таки ответь, даже если не хочется. Попробуй. А?

Отчего бы не попробовать.

– О каком предложении вы говорите? Насчет кредита или… к вам идти?

Дедуля захихикал. Положительно, захохотать он не мог.

– Да нет, кредит тут ни при чем. Кредит – это так, гарнир. Разумеется, речь о женитьбе.

– Я думаю, вы бы посмеялись над ней, что она дура и шуток не понимает.

– Нет, Виталий, – посерьезнел дедуля. – Я не так жесток, как ты.

– Жесток?

– Ну конечно. Как можно над этим смеяться? Я бы…, а впрочем, все равно она бы мне не поверила.

Виталий резко остановился.

– Но ведь вы говорили, что совсем без толпы тоже нельзя. Значит, правильно она вам не поверила? Ее правильно учили?

– Правильно, Виталий, правильно. Хочешь загадку? У звезды их две, у Солнца – ни одной. У Земли она спереди, а у Волшебной страны Оз – сзади. Что это?

Виталий опешил, ничего себе, поворотец. К тому же не мастак Виталий загадки отгадывать, не любитель. Напрягаешься, думаешь, а потом окажется какая-нибудь ерунда, которая логике не подчиняется. «Не знаю», – буркнул Виталий. Дедуля может быть и опять настаивать начал, но они уже подошли к воротам с табличкой «Въезд частного транспорта запрещен». Как и в прошлый раз, и, по-видимому, так бывает всегда, одна из створок была приветливо распахнута: проходи, коли пешком, пеший конному не товарищ. «Сейчас мы Бонифация проведаем», – проворковал дедуля.

Виталий почему-то всерьез опасался, что в одном месте окажется Рупия, но, когда миновали прихожую, он обнаружил и столы, и шкафы, и прочий хлам, снова увидел освежеванный компьютер, и фарфоровых котят-сфинксов на коробке, и даже мягкую фланель для марафета, тряпочка почему-то лежала не в ящике стола, а снаружи, но Рупии не было. Конечно, она могла быть в соседней комнате, но, поди, вышла бы поприветствовать дедулю, а за обшарпанной дверью не слышно было никакого шевеления. Рупии-то нет, но где Бонифаций, он ведь тоже не пытается выбежать навстречу?

– Рупия ушла с Бонифацием гулять?

– Руппия? – странно, но дедуля отчетливо произнес два «п» в ее имени. – Нет, сегодня она еще не приходила. А Бонифаций уже гулял. Сейчас он спит.

Виталий с удивлением поглядел на дедулю. Откуда, интересно, такая уверенность? Но Бонифаций действительно спал. В соседней комнате. И обстоятельства его сна наводили на мысль, что дедуля действительно с утра голову задом наперед надел. «Ну, дедуля… Ну, дедуля…» Собака, безмятежно спящая на роскошной цветастой подстилке (цвета непонятного, но мягкого и глазу приятного) – это что-то из раннего Виталиного детства: уютная квартира, лакированного дерева шкафы и серванты со стеклянными дверцами, а то и настоящими витражами, а за ними бокалы, рюмки, изящные тарелки и блюдца с чашками. Посередине обязательно синий графин или фарфоровый чайник. На полах и стенах ковры, пианино с каслинским литьем – подсвечник или дон Кихот с книгой и шпагой. Массивный письменный стол с чернильным прибором зеленого камня, радиола, большая, с круглыми желтыми ручками настройки, подробная шкала частот с диковинными названиями городов, а под крышкой – проигрыватель для пластинок… Друг семьи Лаврентий Афанасьевич жил один и держал здорового пуделя Росинанта. С Росинантом у пуделя, правда, никакого сходства не было, он был откормлен, и на клячу не походил. Спал на великолепной подстилке, был стар и не годился в спутники рыцарских подвигов…

Но здесь, у дедули? Среди этих полуразвалившихся столов и белого в царапинах холодильника? Подстилка Бонифация вполне сгодилась бы на покрывало для мини-дивана. Мягкая, аккуратная и чистая. А цвет ее, по-видимому, был близок к бордовому, но определенно сказать было нельзя, ибо вся комната освещалась приглушенным темно-красным светом, как фотолаборатория. На табуретке рядом с Бонифацием стоял допотопный магнитофон, из которого, впрочем, чисто, без постороннего шипения исходила негромкая обволакивающая музыка. По-видимому, она и являлась снотворным для Бонифация. Поверить целиком в открывшуюся Виталию картину было невозможно, хотя каждый ее штрих в отдельности странным не выглядел. Если только чуть-чуть. Виталий повернулся к дедуле:

– Ну и что, научили вы его думать?

– Тсс-с. Садись и слушай. У многих животных, собак в том числе, музыка вызывает странную, не заложенную природой реакцию, которая, разумеется, зависит от типа музыки. От одной они впадают в апатию, вплоть до сна, от другой – наоборот, в агрессию. Это путь к преодолению первичности инстинкта! Конечно, у разных видов и даже особей все по-разному. Когда-то, очень давно, еще студентом, летом в колхозе я был назначен помощником нашего завхоза и ответственным за лошадь. Лошадей я до этого боялся жутко, но с Росинанткой поладил…

– С Росинанткой?

– Ну да, она же была кобылой, вот и прозвали ее на женский лад Росинанткой. Запрягали ее в телегу, на этой телеге я возил в поле обед, пустые мешки, провиант на кухню, в общем, катался по разным хозяйственным делам. Все бы ничего, но однажды я действительно решил покататься. Мне ведь колхозное начальство доверило не только телегу, но и седло с подпругой и уздечкой. Очевидно, иногда на Росинантке ездили верхом. Вот я и решил погарцевать перед нашими поварихами, – дедуля грустно улыбнулся. – Погарцевать не пришлось. Первая же моя попытка приладить седло вызвала у Росинантки бурное негодование, мощным движением она стряхнула его с себя и поскакала прочь. Деваться мне было некуда, я не мог ее потерять, и потому припустил вслед настолько быстро, насколько это позволяли мне молодые, но человеческие ноги. В то же время, бросить седло лежать на дороге я тоже не мог, – его бы быстро прибрали рачительные селяне, – седло пришлось на ходу взвалить на плечи, и вот так, оседланный, бежал я за лошадью, проклиная все на свете. Росинантка могла бы унестись от меня в два счета, и тем прекратить мои страдания, но она скакала, не торопясь, сохраняя небольшое, метров в двадцать, расстояние между нами. Временами она поглядывала назад, на меня, и, клянусь всем, чем хочешь, издевательски ржала. Наконец, я утомился и бухнулся в траву возле старой кривой осины.

Дедуля замолчал. Бонифаций поднял голову, обвел мутным взором собеседников и снова положил голову на лапы. Глаза он при этом не закрыл, а продолжал осоловело смотреть на дедулю. И тут Виталий, неопределенно улыбавшийся во время рассказа, вдруг развеселился: «А ведь он понимает, собачья морда. Понимает и ждет продолжения». Однако дедуля никакого интереса к маневрам Бонифация не выказал, напротив, сам прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Слабый багровый свет, тихая музыка, спящая собака и полусонный рассказчик… Но вот рассказчик встрепенулся и заговорил:

– Ты не можешь себе представить, как мне все было в тот момент безразлично. Я лежал под осиной, а сквозь ее листву, дробясь, просачивался солнечный свет. Поворотом головы можно было гонять лучи по фигурным просветам меж листьев, как по клавишам забавного вычурного инструмента. Это была настоящая музыка. Подозреваю, что, отражаясь от моего лица во все стороны, она достигала и Росинантки. И лошадь это почувствовала. Она приблизилась ко мне сначала метров на пять, потом ближе, еще ближе, однако я ее старательно не замечал. Наконец, она захрапела у меня прямо над головой, прося прощения. А мне было так хорошо, что я совершенно не хотел никуда идти, не хотел вообще вставать. Но возвращаться было надо. Обратно мы шли в полном согласии, даже седло я положил ей на спину, и она не возражала. Тогда-то мне и пришла мысль дать ей послушать музыку. Но как? Магнитофонов тогда еще не было, негде было и пластинку послушать, во всей деревне сыскались бы разве что пара старых граммофонов. Но было радио!… Над нами хохотала вся деревня. Не отставал и уборочный отряд. Я просыпался каждое утро в пять, наскоро приводил себя в порядок и шел на конюшню. За лошадью, как за собакой, ухаживать надо. А к шести мы шли с ней к репродуктору, что висел на столбе у сельсовета. В шесть включалось радио. Потом, днем, что-то около двух, целый час передавали только музыку, классическую. И вечером еще. Ты не поверишь, когда мы приехали через год в этот же колхоз, все местные мне наперебой рассказывали, как Росинантка без радио осенью чахнуть начала. Только, когда конюх сообразил, что к чему, и стал, подобно мне, водить ее к репродуктору, она и воспряла. Иногда от музыки она поджимала уши, переминалась с ноги на ногу, явно желая побыстрее удрать, а иногда стояла как вкопанная, и даже по окончании передачи, когда уже начинали читать нудные новости, долго не выходила из оцепенения, сдвинуть ее с места в этот момент была еще та задачка! Причем дело было не в ритме, и не в громкости. Э-эх, побольше бы мне тогда времени и ума. Но одно скажу точно. Не знаю, как и почему, но понимать меня она начала даже не с полуслова, а с полумысли и полувзгляда. Вот так-то…

– А вы ее понимали? – Виталий сам подивился своему голосу, осипшему и неуверенному.

– Я? Нет. Ну, то есть я ее понимал, как человек понимает животное. Но, когда она слушала музыку, нет. До этого не дошло.

– А как вас зовут? (Дедуля удивленно приподнял брови). Мне Рупия так и не сказала…

– Руппия? (Улыбка всеми тремя губами). Зови меня дедуля, как зовет она. (Ладони резко легли на подлокотники кресла – решительный жест «пора вставать»). Пойдем. Пусть Бонифаций поблаженствует один.

***

Бонифацию, конечно, хорошо. Он «поблаженствует один». А вот Виталию «блаженствовать» предстоит в компании Руппии. РуППия – Виталий попытался улыбнуться дедулиной улыбкой, будто и у него верхняя губа раздвоена, но получилось, видимо, комично, и Рупия ухмыльнулась. Кривовато ухмыльнулась и даже, наверное, агрессивно, но Виталий сегодня не боялся амазонки. За сутки она ухитрилась остричь свои уродливые косички и сделать прическу под мальчика. И, надо отметить, кикиморой быть перестала. Лицо смягчилось, и даже ухмылка облагородилась, превратилась почти в улыбку. Но…, как бы это помягче сказать…, осталось в ней что-то от особы, обучающей собак говорить. Дрессировка ведь сопряжена с битьем, а люди, бьющие собак… сами понимаете! Дедуля на дрессировщика не походил, а после рассказа про Россинантку – и подавно, Рупия же – вполне. У Виталий даже промелькнула мысль, – а кто из них здесь главный? Но, несмотря ни на что, он ее больше не боялся. Освоился в этом странном жилище. Хотя многого по-прежнему не понимал. Например, компьютерные шахматы, которые Рупия от него упрямо прятала…

Впрочем, это были даже и не шахматы, не обычные шахматы. Совсем не шахматы. Шóхматы, наверное. Когда Виталий с дедулей вышли в переднюю комнату, Рупия была уже там, сидела за компьютером, а на экране светился шестиугольник. Антураж игрушки был так себе, бледно-голубой фон и пара менюшек по бокам, но шестиугольник в центре искупал все. Это был не просто шестиугольник, он как бы подсвечивался изнутри, его составляли клетки-соты, по шесть клеток на каждом из шести краев, центральная клетка чем-то отличалась от других, но чем, Виталий понять не успел. Рупия, как и вчера, выключила телевизор-монитор. Виталий даже улыбнулся: так ее судорожное движения по направлению к кнопке напоминало вчерашнее. Старый компьютер, «думает» долго, выключить быстрее, чем свернуть игру. Но Виталий успел рассмотреть шахматные фигуры. Значит, шестиугольник – шахматная доска, это шахматы, но какие-то нездешние. Что-то в них еще было странным, кроме формы доски и клеток, но что, Виталий осознать не успел, осталось только надоедливое ощущение. Черт бы побрал эту Рупию, тоже нашлась «жрица египетская». Дедулю бы спросить…

Однако дедуля, словно предчувствуя вопрос, быстро-быстро ретировался. Сначала его лицо расплылось в трегубой улыбочке, потом он проворковал: «Мамуля и папуля дома, Рупия? – и получив утвердительный ответ, попятился к двери. – Ну, так я их пойду навещу, а ты пока с Виталием поговори, поговори с Виталием …". Раз, два,… и дверь за ним тихо прикрылась, Виталий успел только подумать: «Надо же, мамуля, папуля и дедуля. А она тогда Рупуля». Рупуля смотрела на него, как вчера, когда черт догадал их встретиться на мосту, но сегодня Виталию это было все равно.

– Значит, ты – Рупуля? – нагло спросил он, усевшись на ближайший стул.

Взгляд Рупии почти не изменился, но она явно была озадачена.

– Про зубки лучше вспомни, – начала она разведку боем.

– Всему свое время. Как успехи в обучении Бонифация?

– Ты же его видел.

– Видел.

– Ну, и чего спрашиваешь? Пока не говорит.

– Да, зато под музыку спит. Ты придумала или…

– «Или», Афоня, «или».

– Виталий. Ты, что, деда своего не слышала?

– Дедулю.

– Ах, извините. Меня зовут Виталий.

– Виталик.

– Виталий.

– Виталий, – согласилась Рупия. – Виталий, а тебя дома не потеряют? Ты ведь в магазин пошел?

Виталий удивился. А это она как узнала? Следила за дедулей, а потом за ним? Рупия насмешливо улыбнулась и показала глазами на стол рядом. На нем высилась синяя хозяйственная сумка. Виталий и забыл про нее совсем, хорошо, что Дедукция напомнила, ну, на то она и Дедукция.

– Ну, так как, не потеряют? – инициатива прочно перешла к Рупии.

Не потеряют. Мама сегодня придет только в восемь, а в магазин он потащился, прочитав ее записку.

– Скажи лучше, почему ты всегда отключаешь экран, когда я пытаюсь в него посмотреть? Мне тоже интересны шестиугольные шахматы.

Рупия снисходительно улыбнулась:

– А ты что, играешь в шахматы? В обычные.

– Ты не поверишь, играю, – съехидничал Виталий. – Ну, давай, е2-е4.

Рупия захихикала. Как и дедуля, хохотать она, видимо, не могла:

– Остап уверенно сходил е2-е4, точно зная, что после первого хода мата не будет.

– Какой Остап?

– Ну, ты даешь! А еще в шахматы играть просишься.

– Нет, ты подожди. Давай, ходи, е2-е4.

– Е5.

– Что е5?

– Пешка на е5. Объявляя ходы, начальное поле не называют. Афоня!

– Виталий. Ну, пусть, f4.

– Так я и думала! Королевский гамбит.

– А что такого?

– Да ничего. Не люблю я его.

«Не любишь? Как можно любить или не любить гамбит? Нет, точно чокнутая. И дедуля такой же. Доверил им Бонифация. Надо будет его как-нибудь незаметно увести. На прогулке подкараулить».

– Когда с Бонифацием гуляешь?

Рупия посмотрела на Виталия с подозрением. Взгляд он выдержал. Но ответа не дождался…