Читать книгу Вверх на малиновом козле - Игорь Савельев - Страница 5

– Ой, конечно, не поедем! – почти обрадовался Антон.

Хотя – конечно – сделал огорченным тон.

Аня пожаловалась, что от жары у нее разболелась голова, – вот это огорчало. Возможность же не ехать к неведомой тамаде к черту на кулички… Он и сам неважно переносил жару; пена дней захлестывала, как это всегда бывает в июле. Стоило закрыть окна, как весь офис потихоньку сносило, выбрасывало в спячку, как кита на берег; стоило открыть окна, как приходил трясущийся завхоз и начинал капать на мозги, что они специально ломают кондиционер… Работа в пору отпусков представляла собой особый вид летнего садо-мазо: с одной стороны, количество дел падало едва ли до нуля, с другой же – никуда нельзя было дозвониться даже по пустяковому вопросу. Коллега изводила, слушая и слушая пустые трели факса на том конце с терпением акустической разведки; Антон раз за разом сдерживался, чтобы не сказать ей наконец, что если включается факс, то трубку уже не возьмут.

– Поедем, – возразила Аня. – Раз договорились, неудобно отказываться… Только попробуй перенести хотя бы на семь, ок?

Она так и говорила: «ок». Скорее даже «окэ», напевно и печально… и Антон посоветовал принять таблетку и покопался в поисках номера уже ненавистной тамады, которую никак нельзя было избежать.

Ресторана-то избежали. Конторы по найму лимузинов. Отец на все отмахивался: «Да это мой приятель, забей, я сам договорюсь, приедешь только выбрать цветы… искусственные… на капот!» Антон только глянул мельком сайт конторы, каталог машин, посожалев, что так бездарно испортили «Чайку», порезав ее и растянув лишней секцией – под американский лимузин.

– Аллоу, – пропела трубка столь перезрелым и игривым голосом, что Антон поначалу подумал, что ошибся номером.

– Это Антон… Сын Вячеслава Васильевича…

– Антоша!.. – завизжала трубка богатыми грудными модуляциями; он изумился еще больше этой неуместной радости чужого человека; радость, впрочем, мгновенно сменилась сталью: – Плохо начинаете, молодой человек! Обязательность – вот то, что я ценю в людях! Если договаривались в шесть тридцать, то будьте добры…

«Ну точно, училка», – подумал Антон с тоской; они встречались на крыльце автотранспортного колледжа, но еще оставалась лазейка, крохотная возможность, что место выбрано случайно.

– Она училка, – мрачно сообщил он же, когда притормозил возле Ани; издали оценил ее сегодняшний наряд: крупные темные очки, призрачный шарф, небрежно переброшенный по волосам; стиль Одри Хепберн. Или Жаклин Кеннеди?.. А голова, похоже, прошла. Аня – не притормаживая – протянулась к нему за поцелуем и только потом ответила:

– Училка? Тогда я лучше покурю сейчас! Не возражаешь? – Она взялась за пачку.

Марево дрожало над асфальтом, машины плыли подплавленные, как куски масла по сковородке.

– Какой предмет она ведет?

– Не знаю. Разве училки вообще бывают тамадами?..

– Может быть, этику и психологию семейной жизни?

– Сейчас нет такого предмета. Может, закон божий?..

– Природоведение? Сейчас все расскажет про тычинки и пестики…

– Будешь говорить глупости, она тебя строго накажет. Дрянная девчонка!

– О да!..

Так ржали и прибавляли музыку, ржали и ехали. Антон украдкой посмотрел на часы: они опаздывали, но почему-то потакать той тетке не хотелось.

Она действительно ждала их на крыльце. Антон слишком лихо влетел во двор колледжа, слишком резко притормозил, они сделали изучающий круг, и Анин сегодняшний style при этих внимательных взглядах из замедленно, как на киноэкране, проходящей машины обрел вдруг ноту шпионского маскарада, особенно уместную.

– Ой, боже… Ты посмотри, вылитая депутат Мизулина.

– А юбка, а юбка-то, это же рытый бархат, бомба семьдесят второго года!..

– Давай-ка ты иди, а я пока запаркуюсь рядом вон с тем грузовиком.

«Вон тот грузовик», будучи полуторкой времен войны и, таким образом, памятником, торчал не на постаменте даже, а на стальной опоре метров в шесть, как будто воткнутой прямо в железное пузо; и в этом заключалось Антоново коварство: в воздухе не запаркуешься.

– А давай-ка лучше уедем, по газам!..

Так, с прибаутками, они выбрались и пешком вернулись со стоянки, притихнув только у самого крыльца.

Депутат Мизулина приняла их, если так можно сказать, на контрасте: уставившись в глухие очки Ани, она не ответила на сдержанный кивок, а только сварливо выговорила:

– Вы опоздали на десять минут! – после чего вдруг резко разулыбалась и заключила в объятия Антона, явно не ожидавшего. – Как на папу-то похож!.. Вылитый!.. Вы-ли-тый!..

Он ткнулся в кисло пахший крепдешин.

Особый вид летнего садо-мазо.

Они шли темными прохладными коридорами, и Антон чуть притормаживал у стендов, в которых отблескивали темно-зеленым лаком модели советских грузовиков и – за ними следом – массивной тушей, развороченной тяжелой операцией, – карданный вал с выпиленными частями. Антон останавливался. Аня задерживалась рядом с ним. Рытый бархат ступал твердо.

– Откуда она знает твоего папу?

– Она была тамадой на его свадьбе.

Аня изумилась.

– А почему ты говоришь, что не видел ее раньше?

– А ты думаешь, я ходил на его свадьбу?..

– Поторопитесь, молодые люди! – прокричала дама от дверей актового зала и комично притопнула ножкой, и тут Антон оценил еще туфли с каблуками рюмочкой. На юрфаке в точно таких же ходила профессор Трибунал-Волконская: наследие выездов в какой-нибудь Константинополь на симпозиумы. На сессии Лиги Наций…

Она еще возилась с ключами, потом отходила к распределительному щитку – и в пианино отразились огни наивной рампы.

– У нее юбка из того же материала, что и занавес, посмотри, – шептала Аня, которая, кстати, так и не сняла очки.

– Кстати, вряд ли учительница. Какой-нибудь местный культмассовый сектор… Ну, как это называется, короче, бывшая вожатая…

Едва ли дама это услышала, но когда вернулась, начала именно с того, что она зам по воспитательной работе, и что Вячеслав Васильевич звонил ей и просил, и что… Тут она долго вглядывалась в их лица, прежде чем начала охать и ахать, что четыре месяца – это так мало, но ничего, они наверстают, они будут заниматься каждый день…

– Чем заниматься?! – ужаснулся Антон.

– Ка-ак? Конечно, вальсами! У меня пары занимаются по шесть месяцев… И после свадьбы тоже приходят… Мы дружим…

Темные очки явно нервировали, поэтому она начинала тараторить, строго поглядывая из-под бровей; в следующую секунду потрясенные жених и невеста узнали, что им надобно выбрать один из двух шедевров для главного танца – «Белый лебедь на пруду» или «И-э-эх, молодая», а потом…

– Вячеслав Васильевич тоже бегал к вам шесть месяцев? – холодно осведомилась Аня, но тамада решила ее просто игнорировать.

– Значит, так, ребятки, конкурсы у меня уникальные. Будете в восторге, и гости ваши будут в полном восторге. Все пары, которых я женила, до сих пор приходят-благодарят. («Раз в неделю по вторникам, к девяти ноль-ноль», – шептала Аня.) До сих пор за всеми слежу…

Глубокомысленно и важно кивая, Антон на самом деле нащупал на дне кармана – с удивлением – измятую, но не поломанную сигарету и вынашивал бредовую мысль, можно ли как-то незаметно покурить.

Дама ошибочно решила, что нашла в нем благодарного слушателя, поэтому следующие пять минут Антон был вынужден кивать как заведенный и поддакивать что-то в духе, что да-да, привить духовность молодой семье с первых же шагов – это очень важно. Ане пришлось все же снять очки и сосредоточенно грызть дужку, чтобы прятать смех.

Может быть, этику и психологию семейной жизни?

– Вот, например, конкурс «Семейные трусы».

– Да, да… Что?!

Может, закон божий?..

– Почти каждая семья начинается с этого! Семейные трусы – это очень универсальная вещь: сначала их можно использовать как шорты для любого члена семьи, потом, когда семейники прошоркаются со временем (от одного «прошоркаются» Аню ударило, как электрическим током), их можно пустить на хозяйственные тряпки, пыль вытирать со шкафа либо мыть ими пол. Это я так вначале говорю. Потом добавляю, что мы найдем для трусов новое применение. Вызываются несколько семейных пар, включая, собственно, вас…

Антон посмотрел на Аню.

На лице его будущей жены был написан прямо-таки зоологический интерес, она даже перестала покусывать дужку. Природоведение?

– На каждую семью по трусам. И я объявляю, что раз у каждой пары только одни трусы, то, чтобы не ругаться из-за этой нужной и необходимой вещи, надо ее одеть на себя так, чтобы влезли оба.

– Надеть, – прошептала Аня зачарованно.

– Что?.. Не отвлекайся, деточка. Тут заиграет музыка, а я командую: «Ноги должны быть в трусах!» Участники быстро одевают трусы на ноги, одна нога должна быть мужская, другая женская. Потом я командую: «Руки в трусах!» Участники быстро засовывают руки в каждую штанину трусов. После этого – внимание! – я кричу: «Голова в трусах!!!» Участники просовывают головы в штанины трусов!

Восторженная тамада перевела дух.

– Ну а после этого возможны и другие комбинации, например: рука и нога в трусах, нога и голова в трусах…

Стиль Одри Хепберн. Или Жаклин Кеннеди?..

– Обычно уже с первых моих команд, типа «Руки в трусах!», гости уже заливаются хохотом.

Она молчала, выдохлась. Может быть, ждала оваций.

– Да-а… – пробормотал Антон, только чтобы сказать что-то.

Уже более деловито дама поведала про «эротический паровозик» (она интересно произносила «эротический», холя и лелея безударную «о»), про забеги жен с наполненными до краев рюмками – для мужей, и наконец, как про вершину эволюции человека – о конкурсе «Сумочка на свадьбу».

Видно было, что Аня собрала в кулак все свое мужество, чтобы кивнуть: да. Она готова это услышать.

– Я командую всем женщинам: написать, что у них в сумочках… Они пишут на бумажках, не подписываются… Потом читаем… Ну, там, у кого-то презервативы бывают, кто-то пишет прокладки… Зачитываем самый откровенный список и говорим: кто это написал – поднимите руку. И кто поднял, кто признался, тому вручаем приз. Ну, блокнотик, или свечку, или туалетную бумагу, это мы еще детально продумаем… Потом читаем также самый целомудренный список. Понимаете? Девушка подымает руку. А наверняка ведь что-нибудь утаила! Вот мы ее и заставляем вывалить на стол все содержимое сумочки… Смотрим, громко называем, показываем…

– Погодите, это что – обыскиваете, что ли? – не сдержался Антон (на работе отца это бы назвали – провалом).

Аня же не провалилась: ни один мускул не дрогнул на ее лице, когда она с клинической серьезностью спрашивала тамаду:

– Да-да. Я понимаю. Это как бы обличение лицемерия, да?

Та даже раскинула руки – так обогрело ее это внезапное понимание, этот теплый душевный контакт.

Аня заулыбалась тоже, тихонько, впрочем, пятясь к высоким дверям актового зала:

– Ой, а аванс-то мы забыли! В машине! Я сейчас принесу!..

После ее побега Антон еще четыре секунды тупо смотрел в рытый бархат, прежде чем вскинулся:

– Ой, а ключи от машины-то у меня!.. Мы быстро!..

Они бежали по сумрачным коридорам, полным безликих дверей и следов недавней малярной работы, с брызгами побелки и зеленой краски по истоптанным листам полиэтилена; бежали и хохотали в голос.

– Потом, когда семенники прошоркаются…

– Семейники!.. – Антон задыхался от смеха.

– А с этим гестапо, может, и семенники не спасешь!..

– Она же реально опасна! Как только папаня выбрался живым…

И – за ними следом – массивной тушей, развороченной тяжелой операцией, – карданный вал с выпиленными частями.

– Ой, мы забежали куда-то не туда, – истерично хохотала Аня, когда они уткнулись в дверь чулана, вокруг которой валялись окостеневшие от белил метелки.

– Ну все, теперь она догонит нас и расчленит!

Так бездарно испортили «Чайку», порезав ее и растянув лишней секцией.

Они выбежали через главный вход, держась за руки и прокричав удивленному вахтеру: «Рытый бархат! Прячьтесь! Бархат близко!» – и буквально загибались от смеха на крыльце.

Торчал не на постаменте даже, а на стальной опоре метров в шесть, как будто воткнутой прямо в железное пузо.

У машины даже попытались целоваться, но от смеха это им не удалось.