Читать книгу Мальтийское эхо - Игорь Саврасов - Страница 4

Встречать Андрея было не нужно, да ему и не хотелось этого. От станции нужно было идти в направлении храма (храм всегда на возвышенном месте, и его видно отовсюду). Дорога змейкой следовала излучинам реки вверх, и вот, оставляя позади себя поле, засеянное чем-то желтым, открылся вид… на детский сон. Этот сон запомнился на всю жизнь. Сзади поле, слева вдоль дороги высокий, из бетонных плит забор, дорога, мощенная камнем, за забором несколько заброшенных строений среди соснового бора. Вот у забора знакомый по сну киоск рядом с автобусной остановкой, справа, через дорогу, несколько зданий застройки еще XIX века с сильно облупившейся лепкой и штукатуркой. На домах таблички: «улица Вознесенская». Неплохо. Далее вдоль дороги вниз снова открылся вид на реку, строения закончились, и вверх потянулась грунтовая дорога, где виднелись за забором из рабицы парк и усадьба. Чувство покоя и тихой радости не покидало Андрея. И колени не болели от часовой ходьбы вверх-вниз.

Краеведческий музей располагался в небольшой классической русской усадьбе, видимо, не так давно отреставрированной. Широкая терраса с белыми колоннами, на террасу ведет лестница, тоже широкая. На террасе плетеные столик и два кресла. Усадьба отштукатурена в цвет охры, а мезонин, углы и окна с отделкой бледно-зеленого цвета. Умиротворенность…

Этот стиль Андреа Палладио, автора и городского дворца, и загородной усадьбы или виллы, и всевозможных ротонд, со времен позднего Возрождения «дожил» до советских Дворцов культуры и американских особняков. Наши «образованцы» любят по любому поводу «вякнуть», что «всё это было». Да, конечно было. Культура питается традициями. Палладио, например, в основу своих творений положил традиции античной архитектуры.

Андрея ждали. Парадные двери открыла пожилая женщина. На вид ей было под восемьдесят, но эти глаза, темно-синие и глубокие, эта стать, эти аккуратно уложенные гофрированные молочные волосы, строгое фиолетовое платье выдавали вековые дворянские корни. Такие женщины, будучи молодыми, могли сочетать и лукавость взгляда на балах в блистательных залах, и непроницаемость глаз в тиши кабинета за томиком Ахматовой.

– Здравствуйте, Андрей Петрович, меня зовут Мария Родиславовна. Проходите в дом.

– Здравствуйте. Примите еще раз мои соболезнования, мы очень любили Георгия Натановича, но я не мог раньше…

– Хорошо, сударь, я понимаю. Поставьте поклажу здесь. Давайте попьем чаю, потом вам покажут усадьбу и вашу комнату. Умыться с дороги – по коридору до конца и налево.

Посмотрела как-то внимательно и обронила:

– Возможно, вы задержитесь здесь надолго.

Как так? Что за бесцеремонность? Ну ладно, отпуск доцента два месяца, и есть временные возможности дней на пять погрузиться и в мир бумаг Г.Н., и в мир берегов прекрасного Волхова. Но ведь и только. А на обратном пути – побродить по историческим пригородам Санкт-Петербурга (подзабыл уже и Гатчину, и Стрельну). Еще хотелось из Питера прокатиться в Хельсинки дней на пять.

Он умылся и вернулся в комнату.

– Я должна вам сказать, что Георгий и я – дальние родственники. Эта земля – родина наших предков. В этом имении до революции жили и прадед, и дед, и отец Георга, видный астроном. Предыдущие поколения и вообще корни – в Российском флоте. Мои же корни в Силезии, но об этом в свое время.

Она о чём-то задумалась и продолжила:

– Вам следует также знать, что до образования музея здесь в 80-е годы был интернат, в котором я работала заведующей. Георг приехал из Петербурга сюда в девяносто шестом, неожиданно (интернат к этому времени практически уже не существовал). Он ведь всегда отличался смелостью в мыслях и делах, глубоким остроумием и обожал яркие повороты как в истории, так и в жизни. Он обратился в мэрию нашего городка с предложением организовать в усадьбе краеведческий музей. И, представьте себе, только что победивший на выборах новый мэр дал распоряжение открыть музей. Мало того, этот чиновник надеялся прославить свою родовитую – кажется, из купцов – фамилию и в спонсорском широком замахе выделил средства не только на архивные материалы и экспонаты, но и на приобретение старинной мебели и предметов обихода. Я осталась помогать профессору и в делах музейных, и … Должность у меня – старший хранитель. – Мария Родиславовна усмехнулась. – Директором музея и научным консультантом временно теперь назначена моя внучка, Ирина, и… теперь вот вы, Андрей Петрович, становитесь хранителем… Извините, меня утомляют новые знакомства и… объяснения… Гешины бумаги передаст вам Ириша.

Она сделала паузу, как-то боком отошла к шкафу – огромному, с фанерной отделкой из карельской березы, в трех створках медальоны: по центру большое овальное зеркало в орнаментальном обрамлении, по бокам – круглые, из буковых пород деревьев. Крепко сжала в худой старушечьей лапке бронзовую ручку створки шкафа в виде львиной головы и еле слышно проговорила:

– Наш Георг получил Имя и Провидение от Георгия Победоносца. Был и наказ… как убить Дракона.

Голос всё тише.

– Один самец змеи оплодотворяет три тысячи самок, и они снова рожают…

Села в кресло, положила руки на подлокотники. Кисти совсем белые, и змейки вен набрякли.

– Вы, Андрей, имеете Имя и Назначение от Андрея Первозванного и Петра Первоверховного Вы должны помнить, что… Сатана ищет Укладку.

Пауза. Появившийся вдруг польский акцент пропал, и Мария Родиславовна продолжила уверенным голосом:

– Мы должны дать вам лишь небольшой срок, два-три дня, чтобы убедиться (хоть Геша и выбрал вас) в вашей чистоте и силе. И откроем нашу семейную тайну, однако только в той мере, в какой сами в нее посвящены.

В комнату вошла девушка лет двадцати пяти. Огромные каре-зеленые глаза посмотрели сначала тревожно на бабушку, потом на Андрея – с любопытством. Темно-русые волосы, чуть вьющиеся, собраны сзади в аккуратный пучок. И та же стать, что и у бабушки, и грациозность от природы и породы.

– Здравствуйте, Андрей Петрович. Я Ирина Яновна Богданович. С приездом. Мы рады.

– Здравствуйте.

– Давайте я покажу вам дом и вашу комнату.

Две анфилады комнат первого этажа. С двух противоположных торцов каждой из анфилад – лестницы наверх, в мансардную часть. Остатки кафельных печей замаскированы фотографиями и документами в рамках. Музейная атмосфера всюду.

– Почти весь первый этаж – музейные помещения. Я изредка провожу здесь экскурсии. У нас с бабушкой внизу только пять комнат. Кабинет, гостиная, столовая, бабулина спальня и ванная с туалетом. В гостиной вас встретили, наверху – библиотека и две спальные комнаты. Одна из них – для вас. А у моих прадедов здесь было как обычно: к гостиной примыкала диванная комната, к столовой – буфетная, ну, и в дальней части – поварская с лакейской. Сейчас всё, конечно, перестроено и перекроено.

– Да, – сказал Андрей, – нет «таперича» ни лакейских, ни диванных. Только у новых «хозяев».

Ирина вдруг рассмеялась и показала рукой на фотографию суровых «комиссаров в пыльных шлемах».

– Это знак, – она прижала пальчик к губам.

– Кстати, ваша бабушка тоже говорит со мной как-то многозначительно, и слова ее загадочны.

– Они загадочны для тех, кто не знает Слово Знака, – девушка стала серьезной.

– Ну да, узнаю Титаныча. Он любил значительные фразы.

– Назовите пару.

– «Если долго вглядываться в бездну, бездна начнет вглядываться в тебя».

– А еще?

– «Чтобы узнать, открыта ли дверь, нужно толкнуть ее». Я чувствую, что мне вы приготовили какую-то тайную дверь…

– Вы догадливы и подаете надежды.

Ну и фраза! Андрею не понравилось, что ему, шестидесятилетнему ученому мужу, эта аристократическая «фифа» будет диктовать правила. Но он тут же отбросил обиду: в конце концов, ее возраст позволяет быть в меру легкомысленной. Его-то студентки за редким исключением лишь к пятому курсу становятся «интересными» молодыми женщинами, выказывая и вкус, и образованность, и умение вести себя, «как леди». А у Ирины это всё с детства…

– Не огорчайтесь и не обижайтесь, – она тронула его за руку. – Вы пока, как пессимист, думаете, что оброненная монета обязательно упадет в решетку люка.

– Отнюдь, – он вспомнил удачу с «Чижиком».

И снова экзамен:

– Что вы, Андрей Петрович, знаете о мифологии змей?

Господи, дались им эти змеи!

– Ну, попадались пару раз…

Он посмотрел на девушку внимательно, по-мужски. Ноги, грудь, шея, затылок с нежными завитками волос, узкие девичьи плечи. И добавил примирительно:

– А если я отвечу на ваш вопрос, могу я рассчитывать на «троечку с плюсом»?

– Посмотрим.

– В мифопоэтической традиции язычества змей посылают боги. Змея охраняет источники мудрости и является символом восстановления…

– Да-да, вот именно – восстановления. Дальше.

– В христианстве – символ зла, искушения.

Он наморщил лоб, вспоминая.

– В Евангелии от Марка сказано, что уверовавшие будут спокойно брать ядовитых змей и даже пить их смертоносный яд. Знаменательна история про апостола Павла и змею.

Андрей Петрович не удержался и похвастал, что у него с собой его повесть о Павле.

– Что вы говорите! Какое совпадение! Дядю Георга тоже крайне волновала эта тема! Слово Знака! Разрешите прочесть? – видно было, что она взволнована. Глаза вспыхнули, на щеках румянец, губки неожиданно припухли и приоткрылись.

Андрей приободрился, чувствуя, что тянет на «отлично», и продолжил.

– Говорят, что на Мальте с тех пор нет ядовитых змей. Мальтийцы шутят, что святой Павел змеиный яд отдал мальтийским женщинам.

Ну надо же – девушка вдруг улыбнулась и посмотрела довольно приветливо!

– Замечательно, Андрей Петрович! Давайте прогуляемся до реки, а потом будем обедать. Мы сейчас у дверей вашей комнаты. Моя рядом, а дальше – библиотека. Располагайтесь. Я переоденусь, и встретимся через полчаса внизу.

– И, пожалуйста, давайте общаться попроще, – улыбнулся Андрей.

– Я постараюсь, – рассмеялась Ирина.

Комната небольшая, очень уютная обстановка – круглое окно, видимо, выходило на восток, так как, несмотря на то, что было затворено и не зашторено, в комнате не было душно. Он подошел к окну и отворил его. Прекрасный вид на реку, которая здесь делала поворот. Один берег, дальний, – крутой, скалистый и лесистый, а ближний к усадьбе – достаточно пологий.

Кровать, две прикроватные тумбочки, небольшой шифоньер с зеркалом, небольшие же и письменный стол, и кресло, и два стула. Мебель вся современная. Кроме кресла, старинного и тщательно отреставрированного. Да еще, пожалуй, парусника, одиноко причалившего на столе с медной табличкой, имевшей трудноразличимую надпись «Дозоръ. Георгу от деда». Андрей вспомнил, что такой парусник он видел у Г.Н. дома. Они, его студенты-дипломники, были приглашены на чай домой к профессору – отметить защиту. Точно! Г.Н. поднял в одной руке бокал с шампанским, в другой – этот парусник с Андреевским крестом, легонько стукнул бокалом о судно и сказал: «В путь, друзья! Будьте в “Дозоре”, семь футов под килем!». Андрей вдруг подумал, что профессор жил в этой комнате последние годы.

Мужчина заглянул в шифоньер, пустой – лишь два полотенца. Огляделся еще раз. Ни фотографий, ни картин, обои свеженаклеенные. Открыл ящик стола. Четыре тетради, исписанные крупным, быстрым и неровным почерком профессора. Сверху лежал портрет Ушакова, к которому на скрепку прицеплена записка: «В путь, Андрей! В “Дозор”! Ваш Г.Н.». Андрей аккуратно закрыл ящик, нежно коснулся парусов, посмотрел с грустью вдаль за окном, взял полотенце, купальные плавки и вышел.

Ирина была в легких голубых бриджах, белоснежном топике и такой же белоснежной кепке в морском стиле. На ногах голубые кроссовки. Во время прогулки она была весела, движения легки и упруги. Ну прямо вице-адмирал Нельсон при Трафальгаре! Андрей зачем-то вспомнил его имя: Горацио. Вот почему девушка «монтировалась» с Нельсоном: грация – Горацио!

Поплавали лишь с полчаса – у Андрея разболелась голова.

– Андрей Петрович, что с вами? Вы меня не слышите? – Она смотрела растерянно и обиженно.

– Нет, Ирина, что вы! Ландшафты изумительны! Я, видимо, немного устал с дороги.

– Давайте вернемся, и вы отдохнете часок перед обедом.

– Можно, я подремлю в библиотеке? – Ему не хотелось признаться, что лечь на кровать, где, возможно умирал Г.Н., ему было трудно. – Посмотрю книги.

– Ах, вот что! Вы думаете… Дядя действительно жил в вашей комнате. Но чаще в кабинете, и спал, и умер там, на диване. – Она была поразительно догадлива! – А в библиотеку мы пойдем с вами чаевничать после обеда. Вместе, – она засмеялась.– Пока! – Упорхнула.

Он зашел к себе, поставил будильник на сотовом, лег в кровать и мгновенно заснул.

К обеду Ирина снова переоделась. Ох уж это умение женщин в каждом наряде выглядеть совсем по-другому! Зеленое платье с желтыми вставками. Волосы собраны гладким зачесом назад и скреплены зеленым шелковым бантом. Андрей тоже кое-что предпринял – побрился и надел свежую сорочку.

Обедали в столовой. Круглый стол, «венские» стулья. Помещение не вместило бы и десяти человек. В прежней, не перестроенной усадьбе, столовые располагались в самой большой комнате.

Посуда – фарфор и мельхиор, – видимо, из 30-х годов XX века. С блестящей поверхности супницы смотрели блестящими глазами и улыбались ярко-красными губами спортсменки-комсомолки. Призывали, конечно, к здоровому образу жизни и в частности – к умеренности в еде.

Обед был очень простой, но вкусный и сытный. За обедом в основном молчали. Мария Родиславовна обронила лишь несколько фраз, что в усадьбе четыре человека: она с внучкой, Анна Никитична и Дмитрий Платонович. Последние занимаются всеми хозяйственными делами по дому и саду. Живут они во флигеле. Андрей поблагодарил за обед, сказал, что ему нравится в доме, хочется посмотреть и сад, и окрестности.

Ириша открыла бабушке, что гость написал повесть об апостоле Павле, – та ответила спокойно: «Геша знал, кому доверить наше дело». В заключение она сказала, что чаевничает после обеда обычно у себя, а Иришка – в библиотеке.

В библиотеке был уже готов чайный стол: самовар, красивые чашки, тарелки с домашним печеньем и вазочки с вареньем.

– Это всё Анна Никитична. Мы с вами как-нибудь заглянем к ним во флигель. Там чудесно!

Внимание Андрея привлекла обстановка. По всей ширине одной из стен, от пола до потолка, располагался дубовый книжный шкаф. Такие шкафы называли «шведскими». У двух больших венецианских окон с тяжелыми вишневого цвета портьерами – стол, покрытый зеленым сукном. На столе – лампа: два амура поддерживают зеленый стеклянный абажур. Четыре полукресла, тоже дубовые, обитые черной кожей, у одной из стен – солидный диван, тоже, видимо, сочетание дуба и черной кожи, прибитой желтыми гвоздиками. Андрей живо представил себе кабинеты советских академиков по фильмам середины XX века. Эти диваны с высокой прямой деревянной спинкой и орнаментом поверху…

– Что, понравился диван? Такой же точно в кабинете внизу. – Ирина прервала его раздумья.

– Я подумал, что на… – он осекся.

Он представил себе, как лежал на таком диване профессор в свои последние дни.

– Я подумал, что крупные ученые, писатели, художники и музыканты, хотя и оставляют после себя свои творения, оставляют умирать на черной коже кусочки истины.

– Позволю себе возразить, – серьезно сказала девушка. – Истина в мыслеобразах, в вибрациях Вселенной, и умереть с телом человека она не может.

Попили чай. Ирина молчала, Андрей тоже молча оглядывал книжные полки.

– Сейчас начало третьего, ужинаем мы в семь часов. В вашей комнате, в ящике стола тетради дяди. Они пронумерованы, возьмите сюда первую. Я говорю «сюда», так как, может быть, потребуется моя помощь. Он торопился: писал то в тетради, то на отдельных листочках; я помогала ему разбирать бумаги и подклеивать. А мне, пожалуйста, принесите вашу повесть. Жду с нетерпением!

Андрею не захотелось усматривать в последней фразе девушки иронию – ее интерес показался ему искренним. Может быть, она, понимая, как непросто отдавать в руки первым читателям свой труд, хотела его приободрить. Он принес в библиотеку две тетради. Свою отдал Ирине, а с тетрадью Г.Н. сел за стол. Кресло было очень удобным. Открыл – и сразу записка для него. Профессор писал, что иногда в рукопись будет вкладывать записки. В первой сообщалось, что это – главный, итоговый труд его жизни, что публиковать его до особых указаний Веры Яновны не следует, что последняя тетрадь содержит сведения о некоем артефакте и связанном с ним открытии Г.Н., которое может произвести переворот в мировоззренческих науках.

Это уж точно. Профессор всегда умел «рыть» глубоко, теперь пласты «перевернул». Андрей был взволнован, опять разболелась голова.

– Ой, я забыла снять бант! Можно, я положу здесь? – И положила на край стола. Бант пах ее волосами, но это не вызывало у Андрея раздражения – наоборот, спазмы в висках прошли.

– О боже, у вас, Андрей Петрович, почерк такой же ужасный, как у дяди! – И, боясь обидеть, добавила: – Дядя шутил, что так пишут пророки. А я ведь филолог, опыт чтения рукописи у меня есть.

Андрей повернулся к ней. Она ладной и ухоженной кошкой расположилась в углу огромного дивана.

– Скажите, Ирина, откровенно: сколько времени я должен пробыть здесь? И что я должен извлечь из работ профессора, кроме, естественно, интереса?

– Потерпите пару дней. У вас много работы. – Она была опять серьезна.

Потом, смягчившись, добавила, излучая из глаз какой-то загадочный – то яркий, то спокойный – изумрудный свет.

– Мы не можем пока так вот просто всё объяснить. Почитайте тетради. – Улыбнулась. – Христос ведь только с несколькими подготовленными учениками разговаривал более-менее ясным языком, с остальными – и вовсе притчами.

– А если я не готов? Скажу вам совершенно откровенно, что я давно не занимался настоящей работой и … – Андрей замолчал.

– Говорите, я слушаю.

– Погружаясь с головой в научную или писательскую работу, я заболеваю этой самой головой, и происходит что-то странное: я начинаю постоянно предвидеть какие-то события, чьи-то слова…

– Я знаю это, и это замечательно!

– Но я лишаюсь покоя, сна. Вот и сейчас …

Девушка встала с дивана, подошла сзади и положила ладошки на лоб Андрея. Ладошки пахли земляникой. Боль мгновенно улетучилась.

– Мы с Анной Никитичной утром, до вашего приезда, варили земляничное варенье, – сказала она просто.

– Хм, это всё впечатляет. А как вы догадались о том, что я почувствовал аромат земляники от ваших рук?

– Но ведь мои руки были у вас на лбу. Проще простого.

Андрей посмотрел на девушку с восхищением и уважением.

– Вас, дорогая, неплохо иметь в друзьях.

– Давайте работать.

– Да, конечно, но еще немного поболтаем.

Ему для работы всегда нужны были некий кураж и некий «наркотик» вдохновения.

– А скажите мне, милая колдунья, как филолог, вот что…

Андрей прикрыл глаза, и в сознании, будто во время некоего интерактивного спиритического сеанса, как из тумана соткались образы Ницше и Достоевского.

– Ницше, этот философ, отшельник и странник, – Андрей опять заговорил очень взволнованно, – считал, что жестокая игра букета его болезней, его сверхчувствительность законченного неврастеника, в какой-то безумной алхимии недр психологии приводила к всплескам творческой мощи. Он сознавал этот феномен, однако для поиска наиболее благоприятных условий существования своего больного организма не только предпринимал неоднократные перемены места жительства, но и основательно штудировал даже геологическое строение региона.

– Это интересно, продолжайте. – Она как-то присматривалась к Андрею. Тот вдохновенно продолжал.

– И наш Фёдор Михайлович как будто любил свою «священную болезнь». Каждый приступ эпилепсии он гениально «выворачивал» в свои гениальные тексты.

– Вы что же, Андрей Петрович, хотите сказать, что индивидуальные психологические отклонения у названных вами людей и, например, еще Стивенсона, Ван Гога, Гоголя – это непременное условие творчества? Мне кажется, это сложный вопрос, и адресовать его нужно врачам, философам-мистикам и теософам. Я стою на позициях эзотерики и убеждена, что гениальным творцам вибрации в виде слов, образов, звуков идут «сверху» – кому-то от светлых сил, а кому-то от темных. Например, Гёте и Толстой считали, что лишь благодаря здоровому образу жизни они могли проникать в неведомые, «подземные» тайники души.

– В их «блюдах» поэтому меньше перца! – пытался парировать Андрей.

– Может быть. А Пушкин, а Моцарт! Всё как будто без труда, всё легко. «Над вымыслом слезами обольюсь». Можно поправить «над промыслом», – улыбнулась Ирина.

– Можно поправить «мадерой обопьюсь», – засмеялся и Андрей. – Ну, всё-всё, работать! Меня очень вдохновляет ваш зеленый бант на столе.

– Только не надевайте его, вам он не подойдет. – Опять за ней последнее слово.

Да, мастерица на острое словцо. И последней мыслью перед тем, как он углубился в чтение, была: «Нет, всё-таки остроумие и образованность – не самое сильное оружие женщин. Гораздо лучше уметь чувствовать мужчину и лечить его».

Андрей читал быстро и с большим интересом. Тема записок излюбленная: Византия. Сначала он подумал, что всё ведь изучено вдоль и поперек. Однако дух этих новых сочинений явно еще более остро «заточен» на теософию. Чувствовалась даже определенная претензия на «Византийской теме» попытаться раскрыть некие тайны истории, связанные с мистикой и религией. Много ссылок и на работы неортодоксального христианства. Есть даже цитаты из «Тайной доктрины» Е.П. Блаватской.

«Почему же все мы – и ученики профессора, и люди новых поколений, а главное, я сам – стали уж очень умудренными и б-о-о-о-льшими скептиками?» – подумал Андрей. И тут же ответил себе: «Наверное, кровь. В воспитании и образовании дворян роль религии была основополагающей и непререкаемой. Да и простым людям тоже с молоком матери передавалась Вера как единственный нравственный Абсолют. Императив Канта».

Он вдруг устыдился, как часто на лекциях, касаясь религиозных тем, позволял себе «ереси». Ну ведь действительно, и при язычестве, и при набравшем силу христианстве, и при появившемся в VII веке исламе (в переводе с арабского – покорность!) лилась кровь. Если несколько сотен лет не появлялось нового пророка или Мессии, начинали драться между собой.

Профессор также пытался найти корни этого зла. Почему крестовые походы против мусульман за освобождение «гроба Господня» в начале XIII века вдруг повернули в Византию против своих же, греко-православных (восточно-римских) христиан?

Вспомнился Андрею и другой профессор – Осипов. Православный богослов, умница, лекции проработаны тщательно, изложение эмоционально. Но вот что обидно: как только речь заходила о католицизме, лицо становилось недобрым – «терялось лицо». Этот путь «не ведет к Храму».

Г.Н. лишь бегло упоминал в записях первое тысячелетие. Первые века Византийской империи – от образования в 330 году Константином Великим новой столицы Римской империи на месте греческого города Византия Константинополя и до 1071 года – были временем расцвета. Потом появились турки, а затем, в 1204-м, – крестоносцы-латиняне. А ведь Византия, простиравшая свое влияние от Испании до Сирии, от Руси до Италии, дала всему западному миру новый эволюционный толчок и в религии, и в культуре. Русские князья, от Олега и Игоря до Владимира, «наскакивавшие» на Византию, ходившие на нее военными походами, сами были «завоеваны» в конце концов красотой и смыслом византийского христианства. И Русь была крещена!

Профессор очень толково и доказательно сопрягал религиозные, политические и культурные процессы, анализировал множество фактического материала. Средневековый мир усложнялся, мышление людей, еще полное мистики, тайн и символов, всё объемнее заполнялось христианским богословием. Но и этого было мало. Управлять, судить законами только церковными становилось невозможно. Стали открываться университеты, в Византии родилось римское право. Наконец открыли Аристотеля. Даже мусульмане перевели на арабский этого древнегреческого ученого и философа. Аристотелизм потеснил платоновскую школу. Фома Аквинский, арабские схоласты и метафизики развивали его учение в западной и восточной школах. В Азии появилось много нового, интересного в науке и мировоззрении. Это новое «перетекло» в Европу, чему способствовали путешествия из Европы в Азию. И походы Чингисхана в Азию и Восточную Европу, хоть и сопровождались опустошениями и жутким кровопролитием, с глобальной, исторической точки зрения «обогащали» мир.

В этих первых двенадцати веках нашей эры профессор явно искал корни чего-то, пока не ясного Андрею. Логически он подходил к «повороту». И читать было настолько увлекательно, да и почерк был пока вполне сносным и знакомым, что за три часа была прочитана почти вся тетрадь. Кроме того, с половины тетради профессор начал оставлять большие пустые междустрочия, затем пустые страницы, а в конце вообще текст оборвался, оставив 10–15 листов свободными. Хотел вернуться к записям позже и продолжить, исправить? Кто знает? «Слепые» пятна истории?

В памяти всплыло, как еще на первых лекциях учитель цитировал остроумца Леца: «Если из истории выбросить всю ложь, это не означает, что останется одна только правда. Может вообще ничего не остаться». Однако если студент плохо отвечал на семинарах или экзаменах, он безжалостно ставил «двойки» и всякий раз говорил очень серьезно чей-то другой афоризм: «Историк – пророк, взгляд которого устремлен в прошлое».

Андрей взглянул в сторону дивана. Девушки не было. «Так, до ужина еще сорок минут, выйду-ка я в сад», – подумал он. «За этот ад, за этот бред пошли мне сад на старость лет», – вспомнились строчки Цветаевой.

Опять возникло чувство умиротворения, будто был уже здесь, но пошел-пошел и заблудился в чаще, и задержался лет на тридцать с прогулки. Ровный парковый лес, аллея прямой стрелой от задней террасы. Кое-где аккуратные скамейки, несколько клумб со скромными однолетниками. «Почему это непременно “на старость лет”?» – возникла в голове бодрая мысль. Затем другая: «Здесь мне легко и интересно».

Ужин был накрыт в гостиной – квадратной комнате, в каждом углу которой вдоль стен и вокруг небольшого овального стола стояли несколько стульев с высокими прямыми спинками. Шкаф Андрей уже видел. Странно, но когда утром он зашел в эту комнату, то не обратил внимания, что кроме замечательного шкафа здесь были и ковер во весь пол, и рояль в центре комнаты.

– Сядьте здесь, Андрей Петрович, – сказала Мария Родиславовна повелительно. Его это задело, и он съязвил:

– Извините, Мария Родиславовна, а вы своих крепостных, – он указал на себя, – в городок погулять на пару часов выпускаете?

Анна Никитична вкатила одну, затем другую тележку с едой. Ужин легкий, кефирно-молочный, фрукты, овощи.

– Если вам, Андрей Петрович, нужно в храм, Дмитрий Платонович может вас отвезти к литургии, – взглянула неодобрительно на Андрея.

– Да нет, я просто водочки хотел прикупить, – соврал Андрей назло.

Пауза.

Бабушка время от времени перебрасывалась с внучкой незначительными фразами хозяйственного плана, потом встала.

– Спасибо. Я пойду к себе. Спокойной ночи.

Ирина поцеловала бабушку, попрощалась и обернулась к Андрею, когда та вышла из гостиной. Девушке было явно неудобно за бабушку, но досталось преимущественно Андрею.

– У бабушки иногда к вечеру бывает дурное настроение, а чаще она после ужина просит меня поиграть на рояле. Ну зачем вы про крепостных? И про водку?

– А что она так строга со мной: «Сядьте, Андрей, здесь». Ладно, завтра за завтраком буду искать с вашей бабушкой самый нежный контакт. И, в конце концов, меня тоже можно понять. Я только «соскочил» в отпуск после всех этих идиотских зачетов и экзаменов – и вдруг попал на вашу… «планету». Здешний уклад мне по душе, но непривычен; я же сейчас «отвязанный», почти свободный отпускник.

Они улыбнулись друг другу.

– Вам, Андрей Петрович, ваша работа не по душе?

– В образовании всё без конца реформируют, историческую науку перекраивают. Людям моего поколения стало трудно работать, а молодежь в науку и преподавание не стремится.

– Не бойтесь перетасовать колоду жизни – может быть, ваши козыри ждут вас. И вообще, отнеситесь к положению «здесь и сейчас» с доверием, – она как будто заглянула ему в душу. – И еще: бабушка из средневекового рода Яромира, поэтому бывает и ярой, и миролюбивой, – она снова улыбнулась.

Андрей вновь внимательно и с любопытством посмотрел на девушку. На ней была кремовая шифоновая блузка, заправленная в юбку из тонкой джинсовой ткани цвета хаки; обута в туфельки – бежевые, на невысоком каблуке. Девушка заметила его взгляды и, судя по тому, что он втянул живот, поняла, что оценка была выше удовлетворительной.

– Давайте прогуляемся, – весело предложила девушка.

Еще не было прохладно, но она накинула на плечи коротенький вязаный жакетик. Надела спортивные брючки и кроссовки.

– Вы готовы, Андрей Петрович? – Она постучала в комнату мужчины.

У Андрея не было с собой такого разнообразного гардероба, да и вообще не было. Он лишь поменял брюки на еще приличные треники и туфли на кеды.

– Готов хоть на край света, – отозвался из-за двери.

– У нас в семье не любят фразу «край света».

Пошли другой тропинкой, нежели днем. Снова вышли к берегу Волхова, но в этом месте обрывистому, крутому. С этой точки обзора река была иной – серой, тревожной, с мощным напором течения. И это замечательное, вечернее ленинградское небо, тоже серое, с чередованием рваных черных и оранжевых пятен, пятен истории Петрограда.

«Да, – подумал Андрей, – понятно, почему на Ростральных колоннах одна из символических рек – Волхов. Струи – как гривы и бороды древних волхвов».

Андрей с обрыва посмотрел вниз. Гряда огромных валунов, как будто утоляющий жажду сказочный дракон, уходила в воду. Оттого и волнение в реке. Он не успел и рта открыть, как девушка, совершив какой-то невероятный слалом, оказалась на узкой полоске песка у реки.

– Я, Ирина, дорог вашей бабушке своим Назначением и не могу рисковать.

Мужчина осторожно, держась руками за что попало, позорно сползал с обрыва. Руки у него сильные, в отличие от ног.

Прогулка заняла примерно час, после чего девушка сказала:

– Нужно возвращаться – я должна заглянуть к бабушке. В десять она ложится спать, а сейчас уже без четверти.

– Не забудьте надеть красную шапочку, взять пирожков и спросить, почему у нее такие острые зубки, – сострил Андрей.

– Я оценила ваше остроумие, Андрей Петрович. Только вот про зубки – лишнее. Она добрая, просто сегодня день был непростой, она вас совсем не знает и… Наши семейные секреты раньше не открывали.

Зашли в дом.

– Спокойной ночи, – попрощалась девушка.

– Добрых снов, – протянул Андрей.

– Если завтра, – улыбнулась, – вы с бабулей не поцапаетесь, мы втроем после ужина посидим в гостиной или в библиотеке, я могу поиграть на рояле, а можем поиграть в лото или карты, бабушка научит вас гадать и раскладывать пасьянс. Если у нее будет хорошее расположение духа, она покажет вам семейные альбомы (старинные, жуть!). А какая она рассказчица! Еще у нас есть старинные гравюры, карты, описания походов русских мореплавателей.

– Спокойной ночи, Ирина!

– Я вам на стол поставила дядин парусник. Смотрите на него, мечтайте о дальних странах.

– Тогда мне приснятся детские сны.

– Вот и прекрасно.!

Первый день в этом заповеднике «тайн» действительно был чересчур насыщенным, и в надежде, что никто из призраков, полагающихся в приличном старинном доме, его не потревожит, Андрей сладко отдался Морфею.