Читать книгу Баловень богов - Игорь Шахин - Страница 3

Часть первая
1. Плантаторы

Оглавление

Неисповедимы пути Господни…

Тринадцать Старцев, светящихся сиреневым, словно бы дымящимся светом, отчего казались полупрозрачными, бродили по гостевому отсеку Корабля, натыкались то и дело на всевозможные предметы, сталкивались друг с другом то по одному, то по несколько легких тел сразу. Для чего, спрашивается, даны были им глаза? Для того же, что и всем нам, но и мы сами нередко тычемся во всякую всячину, словно только что родившиеся щенки. В общем, в отсеке происходило броуновское движение тринадцати странных субъектов. Наркоман сказал бы, что те обкумарились, алкаш – излишне приняли на грудь, а нормальный человек просто пожал бы брезгливо плечами и удалился куда подальше.

Космические Плантаторы, а это были именно плантаторы, ничего бы о себе не сказали по одной простой причине, что никогда ничего о себе не думали – так были поглощены работой. Сеять, поливать, окучивать, беречь от сорной поросли – это вам не философствовать лежа на диване. Судьба распорядилась таким образом, что всю свою жизнь они не знали и не подозревали ни о том, что бывают какие-то иные работы, ни о том, что кроме работы в жизни еще что-то бывает.

От посева и взращивания до следующего посева у них выдавалась пауза, как теперь, заполненная бредовыми мыслями, бредовыми движениями, странными монологами. Не из обморока ли и бреда рождались филигранно отточенные фразы заповедей?

– …Очнешься в какой-нибудь полуподвальной кафешке под утро, пытаешься что-нибудь вспомнить – бесполезно! А ведь это из-за этих существ с их ужимками, с их мини-бикини…

– …Всегда прихожу в себя то в какой-то канаве, то в каких-нибудь кустах. И никогда на носу нет очков. Сколько их поразбивал – страшно подумать! А ведь это из-за этих почитателей с их вечными «увековечь меня в бронзе»…

– …Открываешь глаза, а рядом какая-нибудь девица третьей свежести. Бррр!.. А ведь это потому происходит, что их мужья-остолопы занимаются чем угодно. Но только не собственными женами…

– …Всякий раз стол завален документами, и на всех проставлена моя подпись. Что подписывал? Кому подписывал? Ни черта не понимаю… А ведь это все происходит из-за ласкающего слух хора подчиненных…

– …Такое ощущение, будто каким-то начальникам несколько часов вылизывал в кабинете ковровую дорожку… Скоты! Сами рабы и из других делают рабов…

– …У меня в рукаве легкий и острый нож. Ему уютно лежать в коричневых ножнах, пристегнутых двумя ремешками к внутренней стороне предплечья рукояткой вниз. В тот момент, когда кому-то кажется, что я себя обнимаю, на самом деле поглаживаю через ткань рубашки ли, плаща ли или куртки пластмассовую наборную рукоятку своего лучшего приятеля… А все это из-за уродов с ментовскими бляхами! Как они меня тогда отмудохали! Еле выкарабкался с того света…

– …Никогда просто так не прохожу мимо церквей. Такой кайф помочиться под их стенами! Старушки осуждают, а я им в ответ: «Все по воле божьей!..» А все из-за того случая в детстве, когда на Пасху, в церкви, забрался в самую гущу народа и такая была давиловка, что я сходил по малой нужде прямо в штаны. И страху натерпелся, и стыда…

– …Нет большой разницы, если, например, стащить красивую вещицу с магазинного прилавка или украсть идею перспективного бизнеса. И в том и в другом случае испытываю большущее удовольствие! А все из-за того, что совсем недавно испытал небывалое потрясение, узнав, что меня многие годы обворовывали так легко, словно пыль смахивали с мебельной полировки. Крали афоризмы, идеи, деньги…

– …Сталин… Гитлер… Рузвельт… «Битлы» – это вещь! Нетленка!.. Прочее – быдло! А ведь это все оттого, что в детстве или еще раньше меня убедили в том, что все мы – тля, пыль дорожная и лишь некоторые растут до небес…

– …Ничего нет проще, чем обвести вокруг пальца самых близких тебе людей! Разоблачат?! Простят. Ведь ближе меня у них нет никого. Нужно ли их за это любить? Смешно! Хорошо что не презираю… Они же меня тоже не очень-то любят. Просто – свой. Из своей компании… А ведь это все потому, что когда-то давно мои близкие сплошь и рядом обводили меня вокруг пальца. «Этого нельзя, туда нельзя». Никуда нельзя и ничего нельзя!

– …Как ни пытаюсь возлюбить отца своего, ничего не выходит! Мне двадцать лет, и он столько же времени болтается по городам и весям. Не думаю, что он бегает от меня. Я же ему ничего такого не сделал, всего лишь появился на свет… Может быть, он никак не найдет своего отца?..

– …Он мне тут пытался втемяшить, что верить лучше, чем знать! Рассказал мне мою биографию и о том, что со мной еще обязательно должно произойти. Чудо какое-то!.. Но если подумать, то никакого чуда нет. О прошлом любого человека можно разнюхать все, что хочешь, а про будущее говори, что на ум придет, – никогда не ошибешься! Никто не сможет проверить, пока не случится… Или говорят, что пару тысяч лет назад один парень после смерти воскрес. Кто же такому поверит без свидетелей?! Сколько живу – ни разу никто не ожил…

Тринадцатый Старец не бормотал, не бредил. Единственный из всех, он был способен наблюдать за тем, что сейчас происходило в отсеке Корабля, вслушиваться в обрывки монологов, анализировать и подводить всему черту. Он ведь тоже не догадывался, что никто не может знать и понимать все. Да и надо ли это знать такому, как он, существу, готовому заплатить или продаться за любые деньги, лишь бы никто, кроме него, не мог любить и обожать того, кого выбрало его сердце. Не получится купить или продать? В таком случае можно продаться убийцам обожаемого тобой существа. Смерть великого дает бессмертие не только ему, но и тому, кто причастен к событиям его последних дней.

Он единственный из всех боготворил этот Корабль. Его душа радовалась каждому проявлению мощи этого гиганта. Разве не может вызвать восторг то мгновение, когда Корабль из маленькой песчинки Космоса в доли секунды разворачивает сам себя в пол-Вселенной и вновь становится малой искоркой, но уже невероятно далеко от того места, где находился совсем недавно! А какое идолопоклонническое онемение охватывает душу, когда ощущаешь его несгибаемую волю! Кто, как бы походя, как бы не отдавая себе отчета в деянье, усмирял, нивелировал, сводил на нет страсти и глубинные пороки двенадцати старцев – и тягу к самоуничтожению, и желание кого-то убить, и осудить, и… все прочее? Он – Корабль!

А как изящно, в короткий период между сбором урожая и очередным посевом, он словно бы разрешал старцам окунуться каждому в свой порок, не позволяя никак его проявить, а лишь смутно ощутить, как бы попытаться вспомнить, и ни более того!

Тринадцатый понимал, что порок, победивший старца, превратит его в Разрушителя, а порок, исчезнувший вовсе, сделает из любого старца ангела, от которого в плантаторском деле нет большого толку.

Корабль, по мнению Тринадцатого Старца, знал цену всему во всей Вселенной и, может быть, сам эту цену и назначал. Кому как ни ему было знать стоимость всех его усилий. И ни потому ли Корабль позволял ему, одному из всей чертовой дюжины, в паузы между сбором урожая и новым посевом не слоняться по гостевому отсеку в полубреду, а наблюдать за поведением остальных, анализировать, восхищенно и самозабвенно, в гордом одиночестве любоваться лучшим из лучших в ближних и самых дальних космических мирах? Позволял и, следовательно, выделял из всех, доверял и, может быть, любил.

В таком случае надо ли тринадцатому опасаться того, что иногда в отсеке Корабля словно ниоткуда возникает этот ангелок-недоумок. Неуверенно мямлит, когда отчитывается о своих делах на одной из очередных плантаций, затем висит в нише для сна никому не нужным, совсем бесполезным коконом, пока старцы вновь куда-нибудь не отошлют его набираться уму-разуму? Почему бы Кораблю и не иметь свою маленькую слабость, свою живую игрушку для каких-то своих целей?.. И все же, все же… Червь Сомненья он и есть Червь Сомненья, чтобы жить по своим правилам, точить себе и точить тела плодов, хотя призван их стеречь.

Корабль – черт бы его побрал! – ускользает от образных фиксаций. Его невозможно ни нарисовать, ни сфотографировать, ни упаковать в словесные образы. Хотя, знаете ли… Что-то такое проявляется. Так на белом листе фотобумаги, опущенном в проявитель, начинают постепенно проступать черты всего того, что попало накануне в кадр. Щелк! И птичка в клетке… Да, конечно, если бы птичка и если бы в клетке… За плоскостью фотографического листа нет ничегошеньки, но почему же мы, глядя на изображение, улыбаемся или печалимся? Попеременные печали и радости делают нашу жизнь в те мгновенья звучащей и поющей, словно в твоей душе большой оркестр исполняет музыку нот, записанных на этой фотографии.

Так очарованно задумывался наш предок, перебирая в руках листочки с проявленными на них изображениями. До того дозадумывался, что изобрел кинематограф. Не помогло. Счастья не прибавилось. Пришлось выдумать цифровые камеры и специальные видеоштучки.

Открыточная репродукция «Тайная вечеря», или вот на экране видеомагнитофона проходит жизнь Христа – мгновенья остановленные и быстротекущие… Есть ли до этого какое дело тем, кто в те далекие дни следовал за божьим сыном? Вот то-то и оно!

Древо Корабля пульсировало своей привычной жизнью: от корней его вверх по древнему витому-перевитому стволу и далее по веткам до самых листьев и плодов струилась, перетекала, просачивалась питающая его энергия. Плоды дозревали, срывались и уплывали в пространства, чтобы стать чьей-то пищей, а оставшимися от пиршества семенами прорасти в новые дерева. Так было испокон века. Уныло, однообразно.

Искрящее звездами, извивающееся в пространствах Корабля существо, ухаживающее за деревом и за всем садом, изнывало от скуки. Всегда одно и то же! Вот и теперь плоды созревают и летят себе туда, куда и всегда летели.

Созерцать одно и то же из века в век становилось уже совсем невыносимо: черные дыры, белые дыры, взрывы, вращения спиралей галактик, красные и желтые карлики – плоды, короче! Надо было срочно что-то предпринимать.

Баловень богов

Подняться наверх