Читать книгу Последние рыцари. Фантастическая сага «Миллениум». Книга 1. Том 1 - Игорь Соловьев - Страница 10

Первым, что заметил Алекс, входя в Гранд-Холл для итогового испытания, была просторная круглая арена в центре. Три дня назад они выполнили свой индивидуальный выпускной проект – Алекс вытребовал у Кея полтора десятка гулей, пещерных костеглодов и людоящеров для своего испытания. В тот момент, когда они разом кинулись на него, Алекс ощутил, как замирает в ужасе сердце, как парализует мозг… А затем все пропало – и собственный страх, и скованные ужасом лица зрителей – остался лишь текущий момент, момент абсолютной жизни, ощущения, когда ты словно ускоряешься во много раз, когда время останавливается, когда все пространство вокруг – под твоим контролем. Твари наступали со всех сторон, и Алекс, набрав силу, сделал мощный кувырок назад – и приземлился у края арены, с сокрушающей силой обрушив молот о каменные плиты пола. Ударная волна, пройдя по всей арене, отбросила монстров прочь, сбив с ног тех, кто стоял ближе всего к нему, а тем, кто находился в непосредственной близости, и вовсе не поздоровилось: нескольких гулей подбросило в воздух и разорвало напополам. Не теряя ни мгновения, Алекс накопил энергию, выпустив ее направленным потоком в гулей и людоящеров, кинувшихся к нему с дальнего конца зала. Удар был так силен, что всех их впечатало в стену, оставив на ней бурые пятна давно свернувшейся крови и зеленые, ядовитые следы крови людоящеров. Алекс, не обращая внимания на поверженных монстров, перекинул массивный молот в левую руку, выбросив правую вперед указующим жестом, и с его пальцев, полыхнув и на лету увеличиваясь в размерах, слетел огненный шар. Еще одно скопление нежити, имевшей тупость нападать стаями, с воем исчезло в огне, усеивая пол гнилыми внутренностями и ошметками. Алекс вновь схватил молот обеими руками и поднял над головой, произнося заклинание Щита Арканы, усиленного мощью Земли. Вовремя – на него напали аж с трех сторон, но безрезультатно: щит лишь слегка дрогнул, а нападавшие с яростным шипением отскочили, присев. Алекс обрушил молот на башку костеглода, и тот не успел и зарычать, расплющенный могучим ударом. Резко развернувшись, он принял молотом прыгнувшего ему на спину гуля – тот отлетел и с тонким воплем ударился оземь. В его ногу вцепились чьи-то челюсти, но даже бритвенно-острые клыки не сумели прокусить зачарованный доспех. Молот опускается вниз – и от людоящера остается зеленая лужица слизи. К нему бегут еще враги, и Алекс вкладывает все силы в щит, чувствуя, как сминается тот под яростными атаками монстров…

…Всю силу их ярости, поглощенную щитом, Алекс сконцентрировал в молоте, чьи руны нестерпимо засверкали от переполнявшей их силы. Произнеся короткое слово заклинания, Алекс взвился вихрем, и молот, кружась, слово перышко, сокрушил своей невероятной мощью всех тварей, обступивших Алекса. Он кружил все быстрее и быстрее, двигаясь к центру арены, и, сосредоточив все силы, поднялся на несколько метров в воздух, и, взмахнув последний раз, направил всю бурлящую вокруг энергию вниз…

В себя он пришел только пару секунд спустя – когда погасла вспышка и улеглась пыль из растрескавшегося пола арены. Все твари, что еще держались до того на ногах, были уничтожены – кто просто лежал неподвижно, кого разорвало напополам, от некоторых, кто, очевидно, попал в эпицентр – осталось лишь какое-то месиво и куча костей.

Алекс поднялся, встав с колена, и, чувствуя, как дрожит все тело, поднял молот над головой.

Овация доносилась до него очень слабо, словно он был разделен с залом водяным барьером.

Наконец, прозвучал гонг, и испытание официально закончилось – Алекс снял шлем, и, стараясь не чувствовать подгибающихся ног, направился к выходу. Он не мог думать ни о чем, кроме ванны, еды и сна – и все это ждало его в ближайший час. …В тот день вся их команда показала себя с отличной стороны. Кей придумал для каждого задачу, наиболее отвечавшую его или ее роли, и все, подобно Алексу, справились на отлично, с изяществом и стилем.

Само собой, письменные и условно-практические (что есть практика по сравнению с боевой магией, в конце концов?) экзамены они сдали еще на прошлой неделе, и с большинством из них проблем также не было.

Однако завтра их ждало последнее испытание, по сравнению с которым все, сделанное ранее, было не труднее умножения в столбик. Профессор Кей. Им предстояло справиться с ним всем вместе, и тот ясно дал понять, что не собирается давать ни малейшей поблажки ради хорошей статистики успеваемости. Если им не удастся одолеть наставника, все предыдущие успехи станут просто ничем – и Ордена Алексу и остальным не видать. Последние недели три они почти не вели разговоров о чем-либо, кроме тактики, пробовали одну комбинацию за другой, изыскивали в учебниках все возможные заклинания, которые теоретически могли застать Кея врасплох. И все же так сильно Алекс не волновался никогда в жизни – вернее, почти никогда. Сильнее он волновался лишь перед вечерами у Томашевского. Нет, конечно, не из-за него самого, об этом и говорить глупо. Алекс не стал бы второй раз приходить, чтобы выслушивать эту кошмарную тягомотину, которой их пытался кормить зануда-профессор (как его вообще кто-то слушал?), если бы не Лорэйн. Не то чтобы Алекс влюбился с первого взгляда – он видел жену профессора и раньше, благо, она училась всего двумя курсами старше их. Когда стало известно о предстоящей свадьбе, Алекс поймал себя на возмущении: да как смеет какой-то унылый старикашка лезть в их, студентов, жизнь, считать себя вправе претендовать на (пусть лишь потенциально, но все же) их, его, девушек? Впрочем, тогда у Алекса формально была девушка, даже две, но обе – туповатые стервы, и ему с ними быстро наскучило. Собственно, о Лорэйн он тогда думал не больше, чем о других красивых девушках Университета – до тех пор, пока не увидел ее вблизи, на той самой клубной встрече. Вот тогда он действительно влюбился – без памяти, так что днями напролет думал только о ней, бесконечно любуясь на ее фотографии в тераномовском профиле, представляя себе, как они однажды будут вместе… Что ж, не в его характере было откладывать такие вещи в область отдаленных мечтаний. Отец всегда говорил: «Хочешь чего-то – встань, соберись и иди делать. Прямо сейчас. Сейчас – это единственный момент, когда что-то может быть «вовремя»». Алекс попробовал было подойти откровенно – пригласил на следующих же посиделках на танец, шепотом предложил «встретиться как друзьям» – и получил насмешливый отказ. Она смотрела на него, как на мальчишку! Да как она смела, при такой-то смехотворной разнице в возрасте! Можно подумать, если к тебе приставал старик, то ты сама от этого постарела лет на двадцать! От такого вызова Алекс отказаться не мог принципиально – тем более что более красивой, тонкой и умной девушки он никогда не встречал. Ладно, если уж невозможно взять крепость с боя, понадобится долгая осада. Впрочем, первая неудача охладила пыл и оставила ранку в самолюбии – злобного червячка, нашептывающего «ты не сможешь, у тебя нет шансов! Ты всего лишь богатенький мажор, папенькин сынок, силен только тем, что есть деньги да внешность…». От такого Алекс всегда приходил в бешенство. Впрочем, помог ему тот самый знаменитый диспут, когда профессор Беркли как следует опустил Томашевского в лужу и повозил лицом по столу. До самого диспута Алексу, честно говоря, дела не было: мало ли, что за философскую хренотень бормочут эти старые пердуны, – он был там только ради нее. И терпение было вознаграждено – Лорэйн, с которой Алекс не сводил глаз, если когда и смотрела на мужа, то определенно с таким лицом, в котором читалось что угодно, только не любовь и обожание. Скорее, недоумение, быть может, даже, презрение. Почему именно так – еще предстояло разобраться, понять и использовать, но тогда было важно другое: на него, Алекса, она смотрела все-таки не пренебрежительно и не насмешливо – скорее кокетливо. Значит, у него есть все шансы. Словом, Алекс наконец решился и с тех пор заседаний кружка у профессора не пропускал. Ему удавалось периодически сказать что-нибудь, что выгодно отличало его от Томашевского – например, когда тот начинал рассуждать о том, что с любым выродком типа можно договориться, Алекс припомнил случай, когда на него напали в темной подворотне возле клуба трое – и как он разобрался с ними совсем не переговорными методами. А начал бы разговаривать – лежал бы в тот вечер в больнице, а не в кровати первой красавицы класса. О красавице он, впрочем, умолчал. Лорэйн подавала правильные сигналы – поправляла волосы, когда он на нее смотрел, закидывала ногу на ногу, улыбалась – так, как улыбаются, когда недвусмысленно хотят продолжения – но вот подойти и заговорить наедине повода не давала. Повод, впрочем, нашелся случайно, как всегда и бывает. Этьен (а к нему Алекс, чувствуя вину за то, что его приколы довели до такого, что чуть не стало поздно, привязался и всячески старался покровительствовать), который интересовался понемногу всем – в том числе и литературой (скука смертная, если честно), попросил профессора показать им его коллекцию оригиналов известнейших писателей – обожаемого и вечно цитируемого Томашевским Луки Федотова, Томаса Ордингтона, потом еще кого-то – Алекс уже не помнил, – и вся компания, за исключением самой Лорэйн, двинулась в «священную» комнату, где хранились подлинники рукописей. Лорэйн нашла предлог в виде чая, который якобы хотела заварить – но Алекс знал, что она, как и он сам, этого Федотова терпеть не может. Он честно пробовал читать – такая скука, ничего не происходит, сплошные рассуждения ни о чем, сопли, нытье про мораль…

Алекс, сделав вид, что тоже идет с остальными, совершил обманный маневр и вернулся в гостиную – кухня находилась тут же, даже не отгороженная дверью или проемом. Лорэйн, опираясь локтями на стойку, с немного хитрой (и такой очаровательной!) улыбкой встретила Алекса.

– Ты как будто меня избегаешь, – бросил он, улыбнувшись и медленно, но верно приближаясь к ней. Лорэйн выгнула спину. – Неужели? А тебя разве стоит бояться? – Меня стоит бояться мерзавцам или занудам. А красивым девушкам меня можно только любить, – он приблизился почти вплотную, ближе чем на полметра, и его рука почти касалась ее – но на этом остановился, не делая ни малейших попыток приблизиться еще или коснуться ее. Она взглянула испытующе. – Юноша, вы, кажется, забыли, что говорите с немолодой, замужней женщиной… – С последним я, возможно, пока согласен. Но вот с первым… – он цыкнул зубом и улыбнулся еще шире, – скажите, а вы всегда такая скромная, прямо как монашка? Литература, мораль, этика, чай для мужа, скромность, добродетель… – протянул он благочинно-саркастически, не отводя взгляда от ее глаз. – А что, если мне именно это и нравится? – спросила она со смехом, при этом приблизившись к нему еще чуть-чуть.

– А то, что мне врать не надо, – улыбнулся он, показав ровные белые зубы, после чего приблизился, чуть наклонив голову, как будто для поцелуя, но вместо этого легко подхватил Лорэйн на руки (та лишь охнула), покружил пару секунд и посадил на кресло, а сам отстранился, подняв руки: – Ну, впрочем, может ты и не врешь. Ведь не все же хотят молодости, любви, наконец, настоящей романтики… Прокатиться над городом так, чтобы ветер в ушах свистел – тогда не буду мешать, присоединимся к остальным и будем чтить Святоооого Лукуууу, – это он произнес нараспев, сложив ладони вместе и закатив глаза – Лорэйн звонко рассмеялась. Алекс плюхнулся рядом, на соседнее кресло, и наклонился ближе. – Ты вообще кем мечтала стать, если не секрет? – А если секрет? – она тоже наклонилась, подперев рукой щеку и улыбаясь. – Но ведь я – лучший в мире хранитель секретов! Только шепни – и об этом никто никогда не узнает! Ну же, признайся, ты хотела быть портальным мастером и проверять телепортационные линии… – Хаха, ну уж нет! – замахала она руками, и Алекс подавил желание поцеловать ее прямо в губы. – Нет? Тогда, наверно, истребителем темных магов? В обтягивающих штанах, с катаной, ну, короче, как в боевиках. Лорэйн засмеялась еще громче: – Уже ближе! Я хотела быть актрисой, но мне объяснили, что это дано не всем. – Что? Вот чепуха! Да ты как никто умеешь изображать что угодно: что тебе интересно слушать про «Святооого Лукууу», что тебе совершенно фиолетово на Алекса, что ты ни капли не романтик… – Ну хватит! Может, ты наглеешь, а? Между прочим, я этого не люблю, – она отстранилась. Нашла чем смущать. Алекс, не моргнув глазом, соскользнул с кресла и встал на одно колено, подняв руки над головой. – Прошу, прости, госпожа, меня, глупага да наглага. Ведь все от избытка восхищения пред вами! Я ваш рыцарь – хотите, убью дракона? – Сначала найдите! – фыркнула она хоть и насмешливо, но без холода в голосе, – ладно, прощу вас… на первый раз. Но больше чтобы никаких вольностей, иначе…

«О, вольности будут, моя прекрасная, кошечка, ведь только этого ты и хочешь… как и того, чтобы чувствовать, что управляешь ситуацией». Парни, кто поумнее Алекса, ломали голову над этим противоречием, а он – просто принимал как данность и действовал. И ведь работало, прекрасно работало. – Иначе мне останется только уйти в поход и вернуться убитым с вашим именем на устах, – Алекс поклонился на прощание, без спроса взял ее ручку и поцеловал пальчики (такие тоненькие, такие нежные… как у маленькой, беззащитной птички!), после чего развернулся и как ни в чем ни бывало присоединился к компании, слушавшей Томашевского. Знаком показал, что был в туалете, и о нем думать забыли. Лизоблюды изо всех сил изображали рвение, стараясь не зевать, Этьен уже, кажется, пожалел, что вызвался, и тоже старался выдавить из себя заинтересованную улыбку. А Алексу хотелось петь – ведь сегодня он, ни много ни мало – прорвал оборону!

…Впрочем, быстрого наступления не вышло. Встречи стали реже, в стенах Университета она почти не появлялась, но на самих посиделках дела шли иначе – Лорэйн говорила чуть оживленнее, смотрела на него с откровенной приязнью, в, общем, откровенно ждала повода – но тот все не наступал. Этот курс был последним, и подготовка к экзаменам действительно пожирала почти все время и силы. Алекс делал все, чтобы оставаться для нее оригинальным и интересным. Впрочем, надо сказать, она не раз заставляла его нервничать – могла и не прийти, могла вовсе на него не смотреть, болтая с кем угодно, или храня молчание, или вовсе ухаживая за мужем – и Алекс бесился, когда проклятый червячок шептал, что с ним она лишь развлекается, кокетничает, а ее настоящая страсть – «солидный, зрелый, состоявшийся мужчина». Эту фразу червячок произносил ее голосом, и внутри все клокотало и кипело от злости и ревности. В такие дни Алекс был мрачен и зол, тренировался, пока не падал с ног, круша манекены и драгоценную плитку в учебном кабинете – не беда, ее ведь зачаровали на самовосстановление.

Зато он был неописуемо счастлив, когда она смотрела на него и только на него – взглядом, который не оставлял сомнений.

Алекс как-то отомстил ей за издевательства – без предупреждения пропустил заседание. На следующий раз, она быстро повернула голову в сторону входа и так же быстро отвернулась, увидев его – ура! Ура! В тот день она пару раз атаковала его язвительными замечаниями, пару раз – согласилась с его высказываниями (совершенно ерундовыми), наградив нежной улыбкой, засмеялась над не особо смешной шуткой.

Его целиком поглотили волнение, азарт и нежность – и близость цели, постоянно ускользающей, и все же – не судьба ей от него ускользнуть. Пусть дразнит, сколько хочет, но она будет счастлива – с ним и только с ним. В последнее заседание он, воспользовавшись похожей отлучкой всей компании (снова смотрели какие-то «бесценные» экспонаты) снова поговорил с ней наедине. Алекс был молчалив, но избегал затрагивать серьезные темы. Сказал лишь, что давно мечтал об Ордене, об опасностях и что больше на заседания клуба не придет – разговоры разговорами, но цель – важнее. Она, кажется, была недовольна – и при этом посмотрела с уважением (восхищением?). Алекс снова поцеловал ее руку, на этот раз не выпустив ее после поцелуя. Они были так близко, что вполне чувствовали дыхание друг друга, и Алекс попросил, если они пройдут последнее испытание, оказать им честь и вместе со всей компанией отметить эту победу. Она, подумав, согласилась – почему нет? Все-таки он пригласил ее не на свидание, а на студенческий выпускной в узком кругу. Никакого интима – по крайней мере, формально не придерешься, а если есть желание – придет.