Читать книгу Гражданин Империи Иван Солоневич - Игорь Воронин - Страница 3

Иван Лукьянович Солоневич родился 1 ноября 1891 года (все дореволюционные даты традиционно даются по старому стилю) в глухой белорусской деревне. Неоспоримо и окончательно место его рождения до сих пор не установлено, и об этом подробнее будет рассказано ниже. Сначала, по традиции, следует помянуть родителей.

Отец – Лукьян Михайлович Солоневич (1866—1938) – третий сын в крестьянской семье. Старшие братья – Семен и Степан. Как говорили в те старые добрые времена, один сын – не сын, два сына – полсына, три сына – полный сын.

В детстве Лука, потомок недавнего крепостного крестьянина, пас свиней. В 20-летнем возрасте, окончив учительскую семинарию за казенный счет, стал сельским учителем. Затем некоторое время подвизался на чиновничьем поприще, но по-настоящему проявил себя в качестве общественного деятеля.

Эта сторона биографии Л. М Солоневича оказала решающее воздействие на становление его старшего сына Ивана как политического публициста. А посему в первых главах нашего повествования этапы деятельности Лукьяна Михайловича будут отражены последовательно и подробно. Деятельность эта протекала не на великосветских банкетах, а на простой и привычной для миллионов русских людей службе «за Веру, Царя и Отечество». Вне зависимости от того, была данная служба официальной или же проходила частным порядком.

Обратимся к документам, из которых наиболее информационно насыщенным является «Формулярный список о службе Канцелярского служителя Гродненского Губернского Правления Лукияна Михайловича Солоневича», хранящийся в Государственном историческом архиве Республики Беларусь4.

Подобные формуляры в Российской Империи заводились на каждого государственного служащего. Документ, который интересует нас, ввел в научный оборот профессор Гродненского государственного университета В. Н. Черепица. Он отметился несколькими интересными публикациями о герое нашей книги5 и даже написал о двух Солоневичах, отце и сыне, по статье для «Энциклопедии истории Беларуси», но, к сожалению, эта тема не получила дальнейшего развития в его творчестве.

Итак, из материалов «личного дела» узнаем, что Л. М. Солоневич родился 8 октября 1866 года, православного вероисповедания, «из крестьян Гродненской губернии и уезда, Богородицкой волости, Кубельнинского сельского общества, деревни Новоселок». В июне 1886 года он окончил курс в Свислочской учительской семинарии, а уже с 1 сентября начал преподавать в Цехановецком народном училище Бельского уезда.

Известно, что еще в учительской семинарии Лукьян Солоневич занимался изучением фольклора. Две сказки, записанные им в своей родной деревне Новоселки, вошли в «Материалы для изучения быта и языка русского населения Северо-Западного края». Собранные и «приведенные в порядок» П. В. Шейном, эти материалы составили 57-й том «Сборника отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук», изданный в 1893 году.

С 1 сентября 1892-го, менее чем через год после рождения первенца, нареченного во Святом Крещении Иоанном, Лукьян Михайлович был «перемещен на ту же должность (то есть народного учителя – И. В.) в Кабакское народное училище Пружанского уезда», а 1 октября 1893 года – в Байковское народное училище того же уезда, где и прослужил без перерыва почти шесть лет.

В марте 1899 года учительская карьера завершилась: Л. М. Солоневич «определен Бухгалтером Гродненской Губернской Комиссии Народного Продовольствия с правами государственной службы, присвоенной канцелярским служителям III разряда». Мы не знаем причин, которыми руководствовался он при переходе в чиновное сословие. Наиболее вероятное объяснение лежит в области «хлеба насущного», ведь к этому времени на иждивении Лукьяна Михайловича помимо супруги было уже и трое отпрысков мужеского полу. Тот же Формулярный список свидетельствует: «Имеет детей-сыновей: Ивана, родившегося 1 ноября 1891 года, Всеволода, родившегося 15 августа 1895 года, Бориса, родившегося 20 января 1898 года. Жена и дети вероисповедания православного и находятся при нем».

Нил Никандров в своей книге утверждает, что у Ивана Солоневича была также родная сестра по имени Любовь6. Никакими архивными документами это не подтверждается. Упоминания о сестре Любе содержатся только в чекистских материалах 1930-х годов и речь в них идет о дочери Лукьяна Михайловича от второго брака (об этом ниже), которая приходилась Ивану не родной, а единокровной сестрой. Косвенным опровержением «версии» Никандрова может служить и цитата из статьи Ивана Солоневича, которая опубликованной в 1937 году:

«В некоторых отношениях мне в жизни не повезло: у меня не было ни сестры, ни дочери. А я очень люблю женщин. Не так, как любят рябчиков в сметане или севрюгу с хреном. Просто – я считаю, что женщины – замечательный народ и намного лучше нас»7.

Наконец, пора представить читателям женщину, которая подарила миру выдающегося писателя и политического мыслителя. Мать И. Л. Солоневича – Юлия Викентьевна (? – 1915) – в девичестве носила фамилию Ярушевич. Очень известную, надо сказать, в церковных кругах. Достаточно вспомнить советского митрополита Николая (Ярушевича), который и сам был сыном протоиерея. А, например, в списках учеников Литовской духовной семинарии, окончивших полный курс учения в 1830—1891 гг. (данные А. А. Бовкало8) находим сразу пятерых Ярушевичей: Ивана, Фотия, Андрея, Дорофея и Афанасия. Причем Дорофей – это как раз отец вышеупомянутого митрополита, а Афанасий – родной дядя Ивана Солоневича. Про первых троих Ярушевичей из данного списка, увы, добавить нечего.

Известно, что Юлия Викентьевна родилась в семье псаломщика. Имели отношение к церковной среде и многие ее родственники. По свидетельству самого И. Л. Солоневича, одиннадцать его дядьев были или священниками, или дьяконами. «Я вырос в очень консервативной и религиозно настроенной семье», – вспоминал он9.

Старший брат Юлии, Афанасий Викентьевич Ярушевич (1867-?), как мы уже отметили, закончил духовную семинарию. Священником он, однако же, не стал. Одно время исполнял должность директора Виленской учительской семинарии, потом инспектировал народные училища Виленского уезда и дослужился до коллежского советника. Известен А. В. Ярушевич также в качестве автора нескольких исследовательских работ по истории Северо-Западного края. Наиболее значительная из них – книга о князе К. И. Острожском10, которая в «Журнале Министерства Народного Просвещения» (книжка за июль 1898 года) была раскритикована в пух и прах. Афанасию Викентьевичу пришлось даже выпустить брошюру в ответ11. Ее ждала та же участь12.

К сожалению, о своей матери Иван Солоневич написал совсем немного, в основном, только упоминал о том, что она из духовного сословия. Лишь однажды, и то как-то вскользь, обмолвился, что это была очень властная женщина. Возможно, причиной была какая-то детская обида, ведь после развода (неофициального, конечно; добиться разрешения церковных властей на развод было нелегко даже аристократам) дети остались жить у отца. Разрыв произошел, очевидно, не позднее 1905 года, когда у Лукьяна Михайловича родился четвертый сын – Евгений. Его матерью была уже не Юлия Викентьевна. Вторую жену Л. М. Солоневича (впоследствии, судя по всем косвенным данным, брак был узаконен) звали Надежда Александровна. Ее девичья фамилия и дата рождения неизвестны, а умерла она в самом начале 1920-х годов. Во втором браке у Лукьяна Михайловича родились: Евгений (1905—1938), Софья (1909—1973), Зинаида (1915—2007) и Любовь (1920—1996).

Наверное, уже никогда не станет известно доподлинно, почему расстались родители И. Л. Солоневича. И гадать, кто там прав, а кто виноват, не имеет никакого смысла. Пусть простит читатель нарушение хронологии изложения событий. Нелирическое отступление объясняется просто: к этой скользкой теме мы далее не вернемся.

Осталось отметить еще одну важную дату: запись о семейном положении в Формуляре Л. М. Солоневича была сделана в 1889 году. Очевидно, именно тогда обвенчались Лукьян Михайлович и Юлия Викентьевна.

Переходим к другому, по-настоящему детективному сюжету, связанному с определением места рождения их первенца – Ивана Лукьяновича. Это кажется невероятным, но существует целых шесть версий – и все они могут быть подтверждены архивными документами!

Начнем с «Анкеты арестованного», заполненной рукою чекиста в Ленинградском Доме предварительного заключения 14 сентября 1933 года. Она содержит следующие сведения о «руководителе контрреволюционной группы» И. Л. Солоневиче: «Родился 1 ноября 1889 г. (43-х лет) Польша Гродненская губ. того же уезда дер. Новоселки»13.

Это была информация, записанная следователем со слов Ивана Лукьяновича. Принимая во внимание неверно указанный год рождения и прочие сопутствующие обстоятельства, степень достоверности документа нельзя считать слишком высокой. Тем более, что в собственноручных показаниях, содержащихся в материалах того же уголовного дела, в качестве места своего рождения Солоневич указывает деревню Шкурец Бельского уезда Гродненской губернии14.

А вот что сообщалось из Представительства Центральной сыскной полиции Финляндии в городе Йоэнсуу в Главный отдел той же полиции 16 августа 1934 года (перевод с финского):

«Пограничный отряд г. Йоэнсуу 12 числа текущего августа месяца задержал в Элинлампи (волость Иломантси) проникших в страну тайным путем следующих советских граждан:

Солоневич, Иван Лукьянович, кандидат юридических наук, редактор газеты, род. 1.11.1891 в Польше, в деревне Рудники Берского района Гродненской губернии…»15

«Берский» – это, конечно, опечатка. Причем двойная: в Бельском уезде располагался Шкурец, а Рудники относились к другому уезду – Пружанскому.

Идем дальше. В составленных в 1935 г. «Биографических данных» (машинопись, автограф), оригинал которых хранится в Архиве НТС во Франкфурте-на-Майне, И. Л. Солоневич свидетельствует: «Родился 1—13 ноября 1891 г. в дер. Цехановец, Гродненской губ. Бельского уезда»16.

Два последних документа были обнаружены ныне покойным директором петербургского научно-исследовательского центра «Мемориал» В. В. Иофе, который сам собирался писать о Солоневичах в контексте политических репрессий, но не успел завершить свою работу.

Идем дальше: по данным исследователя из Москвы кандидата исторических наук К. А. Чистякова, в столичных архивах имеются документы, вывезенные после войны из Германии (секретные розыскные списки Гестапо), в которых в качестве места рождения Ивана Лукьяновича упоминается некий Ухановец или Ушановец (Ushanovec).17

И, наконец, как пишет в своей книге Н. Никандров, при оформлении удостоверений личности в Аргентине в 1948 году и в Уругвае в 1953-м Солоневич указывал в качестве места рождения населенный пункт Городня Гродненской области18.

За право считаться родиной литературного Дон Кихота спорит некоторое число испанских деревень. Всамделишному Солоневичу повезло меньше – подавляющее большинство соотечественников, даже из числа земляков, беззастенчиво равнодушны к перипетиям его биографии.

Так часто бывает: реальное историческое лицо, какой бы фантастической ни была его жизнь, меркнет в глазах обывателя перед вымышленным персонажем. И чему удивляться? Ведь живой хомо сапиенс из плоти и крови – такой же, как ты – вдруг оказывается умнее, смелее, честнее, удачливее и, в конце концов, знаменитее. Кому же понравится…

Вот грехи и пороки великих мира сего – это чрезвычайно интересно. Публика жаждет соприкоснуться с небожителями хотя бы в общечеловеческих падениях. Если же восхищаться героем, то для этой роли больше подходит выведенный романистом гомункулус: мало ли чего не придумают, можно обойтись без всякого самобичевания и смущения.

Но это так, к слову. Попытаемся разобраться, откуда же взялось такое донкихотское обилие вариантов. Допустим – а право на такое допущение базируется не на пустом месте – что у И. Л. Солоневича имелись веские основания что-то скрывать или просто ввести в заблуждение советские органы. (Впрочем, они-то, похоже, как раз были равнодушны: что Шкурец, что Новоселки – все едино. Чекистов и точная дата рождения арестованного не слишком интересовала). Но какой был резон обманывать финскую политическую полицию? Или – эмигрантские организации? Или, например, шутить с германскими национал-социалистами? Да и власти южноамериканских государств вряд ли готовы были признать благонадежным эмигрантом человека, путающегося в собственной биографии.

В конце концов, не мог же сам Солоневич быть Иваном, не помнящим родства?!

Для начала отсортируем все версии по степени достоверности, начиная с наименьшей. И таким образом попытаемся добиться хоть какой-то ясности.

Ухановец. Все поиски в этом направлении оказались безуспешными: никаких населенных пунктов с таким названием на территории Гродненской губернии (ни прежде, ни теперь) найти не удалось. Элементарное и мало-мальски оправданное объяснение того, откуда взялся этот вариант, находится в области либо фонетики, либо орфографии, то бишь правописания. Названия Ухановец и Цехановец все-таки вполне созвучны. Если предположить, что это были не собственноручно написанные показания, а зафиксированные со слов И. Л. Солоневича, то такое искажение услышанного выглядит вполне правдоподобным. Педантичные немцы были педантами далеко не всегда.

Если же название было изначально запечатлено на бумаге по-русски (в документе, о котором говорит Чистяков, оно дается в немецкой транскрипции – Ushanovec), то тут и вовсе, что называется, к египтологам не ходи. «У» и «Ц» на письме, при полном отсутствии каллиграфических способностей, можно изобразить практически одинаково. Так что Ухановец отпадает первым.

Городня. Своеобразный намек потомкам содержится в дате рождения – дважды И. Л. указывает ее неправильно, и оба раза это 19 декабря 1891 года. Намек номер два – в самом названии населенного пункта. Дело в том, что Городня – это Гродно и есть, так назывался город до той поры, как он городом стал.

Новоселки Гродненского уезда и той же губернии. Здесь родился Лукьян Михайлович Солоневич. Это подтверждают и «Формулярный список», и справка Красноярского Управления ФСБ РФ, высланная в ответ на запрос местного отделения общества «Мемориал»19, и воспоминания Бориса Солоневича – младшего брата Ивана.

Данная версия применительно к И. Л. встречается только в документах ОГПУ 1930-х гг. По сравнению с тем же Цехановцом, Новоселки тогда имели только одно относительное преимущество в глазах советской власти – они находились на территории СССР. Цехановец же в то время, как и сейчас, располагался в Польше. Иван Солоневич, ожидавший расстрела как «руководитель контрреволюционной группы, предпринявшей попытку вооруженного перехода границы», очевидно, цеплялся за любой шанс. Главное – избежать «вышки». Для безумной чекистской системы факт рождения (более сорока лет назад) на территории современной буржуазной Польши мог трансформироваться во что угодно. А для арестованного – обернуться дополнительным обвинением в шпионаже в пользу капиталистического государства.

В любом случае – версия очень зыбкая для того, чтобы искать дополнительные аргументы для ее опровержения. Доказательная база в ее пользу этого не заслуживает.

Рудники. Это – наиболее популярный вариант с 1991 года, то есть с того самого времени, как имя Солоневича стала открывать посткоммунистическая Россия. Игорь Дьяков опубликовал в журнале «Наш современник» довольно объемное эссе20, в котором попытался «объять необъятное». Не имея достаточного фактического материала, он заполнил пустоты собственными домыслами, движимый, конечно, исключительно благими намерениями: ознакомить соотечественников с выдающейся биографией Ивана Солоневича. В итоге получилась дорога если не в ад, то к большой и долгой неправде, которая, будучи растиражирована, становится общепринятым «фактом».

И вот с тяжелой руки Дьякова десятки авторов и «источников», включая солидные с виду энциклопедические справочники, ничтоже сумняшеся выводят: «родился в деревне Рудники Пружанского уезда». Удивительно, но при этом ни один (!) из них не удосужился привести ни одного (!) мало-мальски серьезного аргумента в пользу этой версии.

Доподлинно известно, что Рудники – это родина Бориса Лукьяновича Солоневича. Никаких разночтений на этот счет нет. Борис родился на семь лет позже Ивана, в 1898 году. И их отец Лукьян Михайлович, согласно «Формуляру», с 1892 по 1899 гг. служил как раз в народных училищах Пружанского уезда. Мог ли и Иван родиться на Пружанщине? По крайней мере, это последний вариант, говорящий о том, что место его рождения находится на территории современной Белоруссии. Два оставшихся заставляют пересечь границу и искать его «пенаты» в нынешней Польше. Вряд ли соображения патриотизма в данном случае должны играть какую-то роль.

Шкурец. Версия относительно новая и потому малоизученная. Собственноручная подпись И. Л. Солоневича заставляет отнестись к ней со всей серьезностью. Тем более что, в отличие от Ухановца, речь идет о существовавшем в действительности волостном центре Бельского уезда.

Вообще Шкурец – один из главных фаворитов благодаря одному важному аргументу. Ведь в ноябре 1891 года Лукьян Михайлович Солоневич служил в Цехановецком народном училище, а, как установил исследователь из Гродно В. С. Андреев, со ссылкой на «Памятную книжку Виленского учебного округа на 1885/6 учебный год», именно в Шкурце и размещалось Цехановецкое училище. То есть, несмотря на свое название, не в Цехановце, более крупном населенном пункте, а в волостном центре, расположенном в восьми верстах от него.

Цехановец. И все-таки наиболее вероятным местом рождения И. Л. – как говорится, по совокупности данных – является именно это местечко с населением в конце XIX века 5—6 тыс. человек. Сегодня Цехановец – городок Ломжинского воеводства в Польше с тем же примерно числом жителей и одной «культурной» достопримечательностью – сельскохозяйственным музеем.

Здесь в 1897 году родился, кстати, Александр Леонидович Чижевский (1897—1964), всемирно известный биофизик, основоположник гелиобиологии и аэроионификации, изобретатель люстры, названной его именем.

Цехановец подарил миру также несколько знаменитостей еврейской национальности (все-таки черта оседлости). Это археолог, историк, исследователь Библии Биньямин Мазар (Майзлер) и ученый в области иудаистики Шрага Абрамсон. Оба – лауреаты государственной премии Израиля. Ради расширения списка можно добавить Абрама Хаимовича Зильберталя, большого специалиста по трамвайному хозяйству в СССР – вот, собственно говоря, и все. С конца XIX – начала XX века знаменитостей даже такого калибра эта земля не рождала.

В современной польской энциклопедии Nowa encyklopedia powszechna 1997 года издания (спасибо за источник тому же Виктору Андрееву из Гродно) говорится о том, что местечко Ciechanowiec до 1366 года являлось собственностью князей Мазовии. Затем до 1569-го входило в состав Великого княжества Литовского. А в XVI веке было поделено на две части, обе они, располагаясь на противоположных берегах реки Нурец, сохранили прежнее название. С 1795 года Цехановец – в границах Пруссии. В Российскую Империю местечко влилось в 1807 году в виде своей левобережной части – в ней, судя по всему, и родился Иван Солоневич. Правобережная часть Цехановца входила сначала в Герцогство Варшавское, а с 1815 года – в состав Королевства Польского.

Но мы, кажется, несколько забежали вперед. Не преждевременны ли подробности? Ведь должна быть «окончательная, фактическая, настоящая» бумажка, о которой говорил булгаковский профессор Преображенский…

Далеко не все открытия совершаются путем строго научных изысканий. Иногда достаточно увидеть сон или, столь же хрестоматийно, получить яблоком по голове. Но это те случаи, когда исследователь долго и упорно стремился к постижению и не хватало ему какой-то субъективной малости или, выражаясь иначе, толчка.

Бывают открытия и другого рода – следствие удачного стечения обстоятельств. Они, хоть и совершаются наобум, но сопровождаются жаждой поиска и потому тоже не могут быть объяснены одной лишь случайностью, – это открытия колумбовского типа. Нечто похожее произошло с определением места рождения И. Л. Солоневича.

Научный сотрудник сектора источниковедения Российского института истории искусств Т. Д. Исмагулова, занимаясь историей рода графов Зубовых, работала в Центральном государственном историческом архиве с фондом Санкт-Петербургского университета. Часть времени она отводила свободному поиску. Зная о том, как мало сохранилось документов, относящихся к деятелям Русского Зарубежья, Исмагулова, натолкнувшись на фамилию «Солоневич», вспомнила о полемике в русской эмигрантской прессе в Польше. Полемика эта была посвящена знаменитой книге «Россия в концлагере». Так впервые рука исследователя коснулась папки под названием «Дело <студента> Императорского Санкт-Петербургского университета Ивана Лукьяновича Солоневича»21.

Его материалы позволяют (на данный момент – пока не появятся другие, еще более убедительные свидетельства) остановиться именно на цехановецкой версии. Один из самых значительных документов – метрическая выписка. Вот что в ней значится: «В метрической книге Цехановецкой церкви Бельского уезда Гродненской губернии за 1891 год в 1-й части под №6 <…> записано: 1891 года 1 ноября рожден, а 12 ноября крещен Иоанн»22.

Со всех сторон допустимое предположение, что И. Л. мог родиться в одном месте, а был записан в метрическую книгу в другом, опровергает другой документ из студенческого дела, «Свидетельство», говорящее более определенно: «Дано сие сыну чиновника <…> родившемуся в 1891 ноября 1 в местечке Цехановец Гродненской губернии»23.

Благодаря метрической выписке становятся известны и имена крестных родителей будущего писателя:

«Воспреемники:

писарь Шкурецкой волости Петр Иванов Алексеев и крестьянка местечка Озер Гродненского уезда Антонина Яковлевна Курелович»24.

Как установил В. С. Андреев, в Цехановце была в то время Вознесенская православная церковь. Очевидно, в ней и крестили новорожденного Ивана Солоневича. Благодаря «Памятной книжке Гродненской губернии на 1891 год» мы даже с большой степенью достоверности можем установить, кто совершал обряд крещения: «Цехановецкой церкви свящ <енник> Ал <екс> ей Смирнов».

Он же, кстати, преподавал Закон Божий в Цехановецком народном училище, то есть был коллегой Лукьяна Михайловича. Как видим, служба в церкви, находящейся в Цехановце, не мешала ему быть законоучителем в Шкурце. Так что категорическое утверждение В. С. Андреева о том, что Иван родился в Шкурце, а в Цехановце только был крещен, разбивается об информацию относительно иерея Алексия. Очевидно, что народному учителю было в силу целого ряда обстоятельств удобнее проживать в более развитом Цехановце. Здесь был храм, а Лукьян Михайлович и его супруга были истово верующими людьми. Здесь была почтовая станция, что для молодого учителя тоже имело значение. Наконец, в Цехановце наверняка было более комфортно проживать беременной жене, да и рожать Юлии Викентьевне тоже лучше было в Цехановце, все-таки могла понадобиться квалифицированная медицинская помощь.

Итак, после всестороннего анализа выстроилось нечто вроде логической цепочки с элементами психоанализа. Исключили мифический Ухановец и историческую Городню, и вышло, что в те моменты, когда Ивану Лукьяновичу, по каким-то, теперь одному Богу известным, причинам, требовалось скрыть свое подлинное место рождения (Цехановец) в его памяти рефлекторно всплывали: родина отца (Новоселки), крестного (Шкурец) и младшего брата, а может, и братьев (Рудники).

После ряда изысканий возвращаемся к послужному списку Лукьяна Михайловича Солоневича. Наше повествование, напомним, прервалось в марте 1899 года, когда он покинул учительскую стезю и стал мелким, или микроскопическим, как говаривал впоследствии Иван Лукьянович, чиновником. Почти год, с 1 июня 1901 года по 8 мая 1902-го Солоневич-старший пребывал за штатом.

О дальнейшей его, не слишком выдающейся, чиновничьей карьере поговорим чуть позже. Настало время сказать о литературной и общественной деятельности Лукьяна Михайловича. По данным В. Н. Черепицы, его сотрудничество с газетой «Гродненские губернские ведомости» началось с середины 1890-х годов25, как раз во время перехода из учительского звания в чиновное.

В 1897 году Л. М. Солоневич становится секретарем неофициальной части официозного издания. Он много пишет о проблемах села, народного образования, медико-санитарном состоянии губернии, является одним из инициаторов борьбы с пьянством, организатором движения за народную трезвость. Сам Лукьян Михайлович, кстати, полным трезвенником не был, но выпивать умел, причем сохранил это качество и в старости. Его внук, Юрий Иванович, будучи уже сам на восьмом десятке лет, вспоминал:

«Водку батька (то есть И. Л. Солоневич – авт.) мог пить как никто больше, кого я на моем веку знал. За единственным исключением его собственного батьки – моего деда, Лукьяна Михайловича, который его раз в моем присутствии перепил в городе Ялте, в 1931-м году. Это был первый раз, когда я своего „водконепроницаемого“ батьку видел не то, чтобы пьяным, а так, под мухой»26.

От бытовых подробностей – к делам поистине историческим. В 1901 году вышла в свет первая книга Л. М. Солоневича: история Гродненской губернии27. Исследование, несмотря на юбилейный характер, получилось самобытным, что отмечали местные историки, краеведы и любители старины.

Автор разделил историю Гродненщины на четыре части. Первый, самый продолжительный отрезок, – до возникновения Гродненской губернии: времена Киевской Руси, Великого княжества Литовского, Речи Посполитой и несколько лет в составе Российской империи. Любопытно отметить, что в главе, посвященной «древне-русскому периоду исторической жизни населения губернии», Лукьян Михайлович цитирует уже упоминавшийся труд о князе Константине Острожском – книгу своего шурина Афанасия Ярушевича.

История собственно Гродненской губернии – это три периода

Первый (1802—1840 гг.) – время действия на Гродненщине Литовского статута и других местных законоположений – Л. М. Солоневич оценивал критически: «Администрация в это время, за весьма немногими исключениями, состояла из лиц польского происхождения – католиков. Только во главе губернии, да и то не всегда, стояли русские люди. Так что, в сущности, в губернии продолжались старые польские порядки». Самым важным событием в духовном мире края после усмирения мятежа 1830—1831 годов он считал воссоединение белорусских униатов с Православной Церковью. В то же время, констатируя прекращение религиозной зависимости от римско-католического духовенства, автор отмечает, что над сельским населением «тяготела еще зависимость личная, созданная крепостным правом, и зависимость экономическая, созданная наплывом в страну евреев»28.

Период с 1840 по 1863—1864 годы автор очерка назвал переходным – в смысле обретения жителями преимуществ русской духовности и культуры. Он начался с того, что Литовско-Гродненская губерния стала именоваться Гродненской, изменились ее границы, началось движение в сторону ослабления крепостной зависимости крестьян от помещиков. Вместе с тем одновременное существование в губернии двух властей – одной «законной и открытой русской» и другой «тайной, революционной и польской» – не могло не привести к восстанию 1863 года. По мнению историка, это восстание на Гродненщине по своим целям было польским, но не настолько, чтобы быть признанным восстанием всего польского народа. Его поддерживали лишь католическое духовенство и шляхта.

Третий период существования губернии (1863—1901 годы) Л. М. Солоневич считал «периодом коренных реформ в губернии и усиления русского самосознания в местном населении». Такую динамику движения автор-составитель очерка подкреплял показом значительных изменений в хозяйственной и культурной жизни Гродненщины, что, однако, не мешало ему, слегка в духе тогдашней либеральной оппозиционности, резко критиковать правительственную политику в аграрном вопросе. Именно после подавления польского восстания 1863 года, по словам Лукьяна Михайловича, «Западно-Русский край, а вместе с тем и Гродненская губерния поставлены на тот естественный и единственный путь исторического развития, по которому они идут и теперь, и идут уже с полной уверенностию, без всяких сомнений и колебаний»29.

В конце мая 1902 года гродненским губернатором стал Петр Аркадьевич Столыпин. Прослужил в Гродно будущий премьер-министр всего несколько месяцев, но как же ярко это сказалось на судьбе Лукьяна Михайловича Солоневича. И ведь кто знает, не будь этого краткосрочного столыпинского назначения, может, и не узнал бы весь мир публициста и писателя Ивана Солоневича.

Скорее всего, молодой губернатор заметил и выделил скромного чиновника, буквально вчера пребывавшего за штатом, благодаря его труду по истории края и газетной деятельности. Лукьян Михайлович получил новую должность менее чем за два месяца до того, как губернатор Столыпин прибыл в Гродно – с 8 мая 1902 года он исполнял обязанности секретаря Гродненского губернского статистического комитета. В дальнейшем, надо полагать, не без протекции Петра Аркадьевича, Солоневич-старший стал редактором неофициальной части «Губернских ведомостей» (в 1903—1907 годы она выходила отдельным изданием в качестве еженедельного приложения). Еще позже, уже незадолго до гибели великого реформатора, финансовая помощь из Петербурга позволила далеко не богатому Лукьяну Солоневичу стать редактором-издателем ежедневной газеты – «Северо-Западная Жизнь» начала издаваться на деньги Столыпина.

Не исключено, что и паспорт выхлопотал крестьянину Л. М. Солоневичу будущий премьер-министр, оставивший гродненское губернаторство в феврале 1903 года. Согласно пометкам на обложке «Формуляра», глава семейства получил «вид на жительство» несколько позже, 27 июля 1903 года (№237), а его супруга Юлия – 21 февраля 1905-го (№277).

Чтобы уж окончательно поставить точку на служебной карьере Лукьяна Михайловича и сосредоточиться на освещении его общественно-политической деятельности, кратко перечислим все оставшиеся должности. Как гласит «Формуляр», «30 мая 1903 года согласно прошению зачислен в штат Гродненского губернского правления канцелярским служителем III разряда; с 16 октября 1904 года исполнял обязанности секретаря Гродненского губернского по городским делам присутствия; с 1 марта 1907 года исключен из списков служителей за переходом его с тем же званием в Гродненское губернское присутствие; 16 сентября 1907 года за выслугу лет произведен в коллежские регистраторы; 15 декабря 1907 года исключен из числа служителей Гродненского губернского правления».

В студенческом деле Ивана Солоневича (о нем упоминалось ранее) подшита копия Аттестата его отца, из которой узнаем, что с 13 октября 1907 г. по 3 января 1908-го Лукьян Михайлович служил младшим помощником Правителя канцелярии Ковенского губернатора. Данные Аттестата принципиально расходятся с Формуляром в одном пункте – касательно даты произведения Л. М. Солоневича в коллежские регистраторы. Согласно Аттестату, это произошло 5 октября 1906 года, почти на год раньше, чем указано в Формуляре. Однако же вряд ли стоит особо останавливаться на этом противоречии, гораздо важнее то обстоятельство, что к январю 1917 года Лукьян Михайлович был уже в ранге титулярного советника, как об этом свидетельствует другой документ из студенческого дела30.

В «Памятной книжке Гродненской губернии» за 1905 год помещены некоторые сведения и о деятельности Л. М. Солоневича на общественном поприще: «член и секретарь общества взаимного вспомоществования учащихся и учителей народных училищ, член ревизионной комиссии собрания гродненских чиновников». Кроме того, по данным В. Н. Черепицы, Лукьян Михайлович был членом Гродненского церковно-археологического комитета и местного православного Софийского братства. Почетным председателем последнего был епископ Гродненский и Брестский Михаил (Ермаков), впоследствии митрополит Киевский и экзарх Украины.

Братство оставило о себе память на века: во многом благодаря именно его стараниям в Гродно был возведен храм-памятник Покрова Пресвятой Богородицы – тогда гарнизонная церковь, а ныне кафедральный собор. Историк и краевед Л. М. Солоневич, как и многие другие братчики, принимал участие в организации внешнего оформления собора-музея, сборе средств на установление мемориальных досок в память воинов, погибших в Русско-Японскую войну.

Известно, что в октябре 1905 года, после издания Высочайшего Манифеста, за так называемой чертой оседлости в ответ на революционные манифестации прокатилась волна еврейских погромов. В Белоруссии наиболее крупный из них произошел в Белостоке. Намечались аналогичные беспорядки и в Гродно, но усилиями властей и общественности страсти удалось погасить. Внес свою лепту в успокоение и редактор местных «Ведомостей» Л. М. Солоневич, выступивший в печати с открытым письмом против погромов. Власть олицетворял губернатор Иван Львович Блок (1858—1906), родной дядя поэта, убитый эсерами-террористами в Самаре менее чем через год.

В сентябре-октябре 1907 года состоялись выборы в III Государственную Думу. Лукьян Михайлович состоял в списке кандидатов от Гродненщины, но был забаллотирован.

О детстве Ивана доступной информации не то, чтобы мало – ее практически нет. Сам он более чем скудно осветил этот период своей биографии, в частности сообщил о том, что вследствие испуга в раннем детстве был недопустимо косноязычен и лет до 25-ти его временами не понимала собственная мать. Первые личные воспоминания относятся уже к годам отрочества, когда Ивану было 10—11 лет.

«Был у меня товарищ Лева Рубанов, – писал И. Л. Солоневич спустя многие годы. – Мы с ним вступили в некоторое спортивное состязание, результатов которого никакое жюри проверить не могло. Поэтому вопрос шел о честном слове. Для подкрепления этого честного слова было принесено Евангелие, зажжена свечка и над Евангелием, и перед свечкой была дана клятва в том, что ни один из нас о результатах своих подвигов ничего не соврет. Все это было благоговейно и торжественно.

Подвиги же заключались в том, кто из нас рогаткой больше перебьет фонарей в захолустном городишке Гродно.

Я не помню, кто взял первенство в этом поистине социалистическом соревновании. Но помню, как я тихонько вставал по ночам, спускался на балконе на веревке с рогаткой в одном кармане и с сотней камушков в другой (ночью камушков не найти) и, дрожа от страха и спортивного азарта, вышибал стекла керосиновых гродненских фонарей.

Стекла были вышиблены все. Предприятие осталось безнаказанным».31

Сам Лев Рубанов датирует свое знакомство с Иваном Солоневичем несколько более поздним временем – 1904—1905 годами.

«Мы оба были во втором-третьем классе Гродненской гимназии, – вспоминал он. – Наши семьи были знакомы.

По улицам города ходили демонстрации, и мы с Ваней охотно присоединялись к толпе, и я до сих пор помню революционные песни, которые пели во время демонстраций»32.

Репертуар оригинальностью не блистал: «Вы жертвою пали…», «Отречемся от старого мира…» и все такое прочее. Но чего было больше в этом мальчишеском хоре – подражания или издевки? И как реагировал на эти выходки Лукьян Михайлович, консерватор и человек «самых честных правил»? Не исключено, что иногда и слишком всерьез.

Отец Вани и мать Левы входили в родительский комитет, существовавший при гимназии (до революции такой комитет избирался один на все учебное заведение, а не по классам, как это принято сейчас). И, естественно, они частенько обсуждали проделки своих сорванцов, которые вместе сбегали с уроков, чтобы сходить на Неман искупаться или в лес, или просто гурьбой побродить по городу.

Рубанов вспоминал, как возмущалась его мать, когда Лукьян Михайлович сказал ей, что хочет забрать Ваню из гимназии, чтобы он не набрался тлетворного революционного духа: «Мать моя отговаривала его от этого, говоря, что с четырехклассным образованием Ваня может быть только околоточным надзирателем. Но все же отец забрал Ваню из гимназии и экзамен на аттестат зрелости он держал потом»33.

Но «революционный дух» был не единственной причиной, по которой Иван стал «экстерничать», то есть самостоятельно готовиться к гимназическим экзаменам. «Я вышел из третьего класса гимназии, – говорил он, – отчасти потому, что финансовые дела моего отца были в те времена совсем окаянными, а главным образом потому, что гимназической рутины я переварить не мог. Это стоило больших семейных драм»34.

Основу гродненской компании той поры, помимо Льва Рубанова, составляли Костя Пушкаревич, Мишка Горновский, Данюк (имя неизвестно), Август Ульрих, Митя Михайлов. Кое-кто из них, как говорится, вышел в люди: Пушкаревич, например, стал профессором, а Михайлов сделал неплохую военную карьеру. И в нашем повествовании и эти двое, и Лев Рубанов еще встретятся. О судьбе других приятелей Ивана Солоневича нет, увы, никакой информации – как и о первых соперниках по французской борьбе.

О Солоневиче-подростке Рубанов пишет так: «Был он коренастым крепышом, участником всех мальчишеских эскапад, принимал активное участие во всех путешествиях по обследованию окрестностей города Гродны, любил зимой кататься на коньках, летом увлекался новым тогда футболом, а когда стал постарше – гирями, разными видами борьбы и атлетикой»35.

В город ежегодно приезжал цирк Принцеля с дядей Ваней Лебедевым, Поддубным и другими мастерами борьбы. И гродненские мальчишки, в теплые летние и осенние дни, «обычно в субботу и воскресенье, устраивали свои чемпионаты французской борьбы, чаще всего в пригородной лесу в Пышках или Понемуне или Лососне на берегу Немана. В качестве борцов выступали здесь Коля Куликовский, Ваня Солоневич, Олесь Дашек, Юзик Солянко, Коля Куханович и другие борцы в возрасте от 13 до 15 лет. Ваня считался одним из „силачей“. Не думая о риске, которому подвергались, мы из молодечества переплывали Неман, возились с огнестрельным оружием, преимущественно с пистолетами монтекристо, стреляли в цель. У Вани был револьвер „велодог“, заряжая который он прострелил себе указательный палец. Пуля прошла у самого сустава и застряла в оконной раме, а он долго потом возился с пальцем»36.

Гродно (а тогда говорили и писали – Гродна) – городок в начале XX века хоть и губернский, но совсем небольшой, каких-то 42 тысячи жителей. И частенько семьи друзей-приятелей, переезжая с одной съемной квартиры на другую, рекомендовали знакомым свое предыдущее жилище. Благодаря этому обстоятельству мы знаем приблизительные адреса Солоневичей в Гродно. Свои воспоминания Лев Рубанов писал, уже будучи ветхим стариком, постоянно перескакивал с одной темы на другую, но из них все-таки можно заключить, что речь идет именно о 1904—1905 годах, а не о другом гродненском периоде Солоневичей (1912—1913 гг.).

Итак, свидетельство очевидца: «…они жили на Каретном переулке, среди сада, а мы перешли в ту квартиру (тут же по соседству), где Солоневичи жили перед этим, на Татарский переулок номер 4. И помню, как Костя Пушкаревич, прожив у нас два года, перешел потом на квартиру к Солоневичам»37.

Все три брата Солоневича – Иван, Всеволод и Борис (или Ватик, Дик и Боб, согласно семейным прозвищам) – унаследовали от отца слабое зрение. Но в виде компенсации Господь Бог наградил всех троих природной силой. В ту пору увлечение гимнастикой, борьбой и боксом уже перестало быть привилегией столичных жителей. По всей Империи здоровая молодежь потянулась к спорту, нездоровая – подалась в революцию. Не стала исключением и белорусская окраина.

Тон спортивным занятиям в семье задавал, конечно, старший брат. Тренировался он, при отсутствии каких бы то ни было методик, примерно так: на большой палец правой руки надевал двухпудовую гирю, а остальными пальцами поддевал младшего Боба за ремень сзади – и все это выжимал в «солдатской стойке», сколько мог.

«Вскоре семья Солоневичей переехала в Вильно, – констатирует Рубанов. – Но я все это время переписывался с Ваней, не рвал связи. С шестого класса я перевелся в Сувалкскую гимназию»38.

Переезд в Вильно состоялся, судя по всему, в 1908 году. Увольнение Лукьяна Михайловича из канцелярии Ковенского губернатора датируется 3 января 1908-го39, а регистрацию созданного при его ближайшем участии «Белорусского Общества» разрешили 6 ноября того же года.40 Где-то в этом временном промежутке семья Солоневичей и проследовала по маршруту Гродно – Вильно.

Именно к данному периоду относится, кстати, стихотворение «песняра» Янки Купалы:

Сей образец по-детски наивного творчества «белорусского Пушкина», «отца нации» и «пророка национального возрождения» (никакой иронии – эти характеристики придумали поклонники Купалы) был воспроизведен в вышедшем в 1993 году сборнике его стихотворений и статей под выспренным названием «Жыве Беларусь». Составитель и комментатор В. Рагойша снабдил «Ўсё саюзы…» разъяснением, которое, в отличие от стихотворения Купалы, требует перевода:

«Это политико-сатирическое произведение входит в цикл античерносотенных выступлений поэта (стихотворения „Врагам Белоруссии“, „Опекунам“, статья „А все ж таки мы живем!..“ и др.) В предисловии к первой публикации стихотворения („Полымя“, 1929, №3) Янка Купала писал: „Крестьянин“ издавал Ковалюк, а Солоневич позже (кажется) „Северо-Западную жизнь“. Обе газеты выходили, конечно, на деньги „Охранки“ и обе боролись с „Нашей нивой“, разумеется, и с белорусским национальным движением».

«Крестьянин» – русский шовинистический журнал, орган одноименной черносотенной организации; выходил в Вильно в 1906—1915 гг. Неоднократно выступал против белорусского национально-освободительного движения, отказывая белорусам в праве развивать их язык и литературу.

Солоневич Л. М. (1868-?) – журналист-великодержавник, монархист. Из обрусевших белорусов. Как мог топтал свое, родное, белорусское, в том числе – белорусские периодические издания, творчество белорусских писателей, белорусскую культуру. Основанное им «Белорусское общество» отличалось шовинистично-черносотенной деятельностью»42.

Необходимы и несколько пояснений уже с нашей стороны, так сказать, комментарии к комментариям. Светоч белорусской поэзии Янка Купала в 1914—1915 годах был редактором еженедельной газеты «Наша нива» – о ней подробнее мы поговорим дальше. А из поминаемого выше общества «Крестьянин» и выросло «Белорусское Общество», благодаря которому Лукьян Михайлович Солоневич ступил на издательское поприще.

Современным белорусским школьникам в 6-м классе предлагают «намалеваць» (то есть нарисовать) политическую карикатуру на тему: «Лука Солоневич и «Белорусское общество». Не все, конечно, меряется деньгами. Но было бы здорово, если б нашелся однажды какой-нибудь смышленый школяр и поведал своему преподавателю, что в 1913 году, при «проклятом царском режиме» и «полном угнетении белорусской нации», рядовой учитель гимназии в Минске мог купить на месячное жалованье 200 граммов золота или, например, 80 пар обуви. И тогда они вместе похохочут и придумают другую, более достойную, тему для карикатуры.

Что же такого смешного увидели сторонники «независимой Беларуси» в деятельности Л. М. Солоневича? Попробуем разобраться в следующей главе.