Читать книгу Ирка Хортица и компания. Брачный сезон - Кирилл Кащеев, Илона Волынская - Страница 6

Ползти на четвереньках было унизительно, не ползти – невозможно. Об этом он мечтал с того момента как в первый раз пришел в себя. Если бы он мог дышать огнем, то давно бы уже спалил плетеный потолок, а так оставалось лишь глядеть в него с ненавистью и пытаться «разбудить в себе дракона». Получалось, только как человеки говорят – «в переносном смысле». От бурлящей в душе ярости иногда становилось трудно дышать. В нормальном же, драконьем смысле – чтоб крылья-гребень-хвост – не выходило. Отметины клыков на затылке, позвоночнике и груди не заживали. Не болели, не кровоточили… и не закрывались. Остальные раны затягивались потихоньку, оставляя по себе кривые длинные рубцы. Ашша говорила, что рубцы как раз почти незаметные, а скоро станут и вовсе не видны, но что б она понимала, змея недоделанная!

– Вылезай уже… Лизун! – глядя на него как всегда мрачно, буркнул Митроха. – Осточешуело из-за тебя на палубе спать! Только под крышу сунешься, так Ашша шипит: «Там болящшшший…»

И тогда Татльзвум пополз наружу быстро-быстро: надо было торопиться, пока поганый человечек не сообразил, что сейчас его будут бить! И за Лизуна, и за… он всерьез думает, что Тат позволит человечку спать рядом с собой?

Он ринулся вперед, запутался в занавеске, его дважды хлопнуло по голове, осыпав мелкой травяной пылью и какими-то жучками и… вывалился на… на… Он даже забыл о твердом решении покарать хихикающего Митроху, так его поразило то, что он увидел! Он и впрямь был на… на палубе? Иначе как назвать сплетенную из лозы площадку странной формы лодки – плоской, с невысокими округлыми бортами, словно обрубленной кормой и лишь едва заметно выступающим вперед носом. Лодка покачивалась на подернутой зелено-коричневой ряской черной жиже – жижа вздыхала, похлюпывала, пускала пузыри и время от времени тянула клейкие щупальца, будто пытаясь взобраться на борт. Не вставая с четверенек, он аккуратно глянул через низкий борт. На него уставились глаза: десятки маленьких, кровожадных глазок – их обладателей не было видно сквозь густую болотную жижу, зато понятно, что за мысли бегают там, в головах: вот только наклонись, вот только приблизься… уж мы-то тебя не упустим! Татльзвум злобно уставился в ответ: сейчас он дохнет огнем и… надо узнать, каковы эти глазастые на вкус?

Глаза дружно моргнули… и исчезли прежде, чем он вспомнил, что дохнуть огнем не сможет.

– Ха! Дракон – всегда дракон! – гордо вскидывая голову, тихонько хмыкнул он. От этого самого гордого вскидывания голова закружилась, и он чуть не растянулся на плетеной палубе. Услышал Митрохино хихиканье и цепляясь за бортик, начал медленно подниматься. Наконец выпрямился в полный рост, шатаясь от слабости, но любопытно вертя головой по сторонам. Насколько хватало глаз, точно такие же лодки качались на болотной воде, а по ним стояли, сидели, лежали, ходили, ползали, и даже перепархивали… существа. Татльзвум едва удержался, чтоб снова не потрясти головой. Казалось, что здесь собрались все ирийские твари! На соседней лодке зеленый ящер сэв, в одной безрукавке на чешуйчатое тело, насаживал заплатку на штаны, кажется, состоящие из одних лишь заплат. С другой стороны парочка петухоголовых и змееногих абраксасов, кажется, ссорились, гневно подкукарекивая и наскакивая друг на друга. Морской воин зитирон с фырканьем и плеском вынырнул из черной жижи, вскарабкался на борт – абраксасы немедленно прекратили ссору и принялись деловито обирать с него тех самых глазастых тварюшек, вцепившихся в непробиваемую зитиронову чешую. Обобрали и потащили куда-то, зитирон немедленно нырнул обратно. Еще дальше коненогий корнут разделывал чью-то тушку, походя накалывая отрезанные куски на собственные рога, а безголовый аримфей пускал голодные слюни из пасти на животе. Татльзвум снова едва не свалился за борт – катая одинокий глаз в треугольной глазнице, на него пялился самый настоящий зубастый сыроед! А ведь он сам, своими руками, вырезал это питающееся разумными существами мерзкое племя, когда… когда выдавал себя за своего треклятого братца Айтвараса перед его трижды треклятой ведьмой!1

– Я им всем еще покажу… и Айтварасу, и ведьме, и Кризе, особенно Кризе! – прошептал он, стискивая кулаки.

– Это ты, что ли, Лизун? – раздавшийся за спиной ленивый голос… нет, скорее ленивый рев, заставил Татльзвума вздрогнуть и обернуться.

Перед ним, закрывая широченными плечами заходящее солнце, стоял человеко-тур: на широких человечьих плечах сидела рогатая бычья башка. Точно такой же, как тот, что уничтожил братец Айтварас перед битвой с Прикованным!2 Тату даже на миг показалось, что тот же самый, но это было невозможно… это в любом случае было невозможно!

– Вы ж все сдохли! – выпалил он, и по тому, как тур наклонил рога, а из широких ноздрей вырвались две струйки пара, понял, что пожалуй, этого не стоило говорить. – Ну, твари… создания… те, кого сделал Прикованный! Когда ведьма уничтожила Мертвый Лес…

Тур начал рыть человечьей ногой плетеную палубу, лодка качнулась и Тат смолк. Хотя что может эта тварь сделать дракону? Да он таких целыми стадами… стаями… одной левой лапой…

– А я вот – не сдох! – прогудел человеко-тур, недобро уставившись на Татльзвума маленькими, налитыми кровью глазками. – Может, потому, что живым был, не дохлым, когда меня в Мертвый Лес притащили. Тебе что-то не нравится, Лизун?

– Я не Лизун! – вскинулся Татльзвум.

– Лизун! – прогудел тур, окидывая его долгим взглядом – от впалых щек до тощих босых ног. – Вот смотрю на тебя и вижу – Лизун как есть! Эй, народ! – его густой бас прокатился над лодками, заставив суетящихся тут и там существ замереть, прислушиваясь. – Солнце садится! Тащите кто чего добыл сюда! Тут сегодня делить будем. – он хозяйским взглядом окинул лодку.

Затаившийся у борта Митроха скривился, но тут же отвернулся, пряча лицо. Человеко-тур неспешно отправился на нос лодки, где и уселся, широко расставив ноги и уперев кулачищи размером с детскую голову в человечьи, но по-бычьи толстые бедра.

Из-за спальной «плетенки», длинной и узкой, как пинал, выскользнула Ашша с горшком в руках, и с поклоном протянула его туру. Тот пристроил его на колени и принялся пальцами выбирать рыбу, время от времени морщась неодобрительно, а то и выбрасывая куски за борт.

Переступая и перепрыгивая с лодки на лодку, на палубе начал собираться местный народ. Татльзвума в очередной раз затошнило – каждый, ступающий на палубу, раскачивал лодку все сильнее и сильнее. Когда через борт неуклюже перелез здоровяк макровит с львиной гривой, пришлось схватится, за что попало, чтоб не вылететь за борт. Чем попало оказалось развернутое, как парус, ухо энатокета – громадное, так что им укрываться можно, оно свисало бахромой изуродованной плоти. Будто когда-то это ухо пытались отгрызть. Энатокет дернул ухом, мрачно глянул на Татльзвума, но скандалить не стал.

Ашша торопливо заползла сверху на их спальный пенал, затащив за собой Митроху, а на освободившееся место посреди палубы прибывшие сваливали мешки и корзины. Наконец, последний туесок с чем-то мерзко пахнущими и извивающимся занял свое место и над болотом воцарилась тишина. Местные просто стояли и ждали. В молчании было слышно как человеко-тур, чавкая, жует рыбу. Шумно облизывается. Шарит пальцами в горшке. Переворачивает и стучит об дно, сливая остатки жира в широко раззявленную пасть и наконец небрежно бросает горшок за борт, в болотную жижу. Судя по скрежету, там его начали грызть.

– Так, что тут? – человеко-тур неспешно присел рядом со сложенной на палубе добычей. Горшок со слабо светящимися водорослями отставил в одну сторону. Корзину с еще бьющейся рыбой – в другую. Поднял на весу плетеный короб – изнутри доносилось негромкое жужжание, прикинул вес на ладонях – жужжание стало громче, отчаяннее…

– Вовремя это ты рой снял. – одобрительно кивнул тур.

Макровит радостно заулыбался.

– Завтра на обмен понесем. – короб отправился к водорослям.

– Что там? – шепотом спросил Тат, дернув энатокета за изуродованное ухо.

Ушастик выдернул ухо из его пальцев, закинул за спину, поглядел недовольно, но все-таки буркнул:

– Мертволесские мухи.

– Зачем? – изумился Тат, на что получил в ответ еще один грозный взгляд и энатокет отвернулся.

Мухи отправились к водорослям, а человеко-тур начал споро раскладывать принесенное в две стороны: та кучка, что с мухами и светящимися водорослями оказалась поменьше, вторая – с рыбой, лишайниками, ползающими в решете червями, и прочей, видать, съедобной живностью – побольше.

– Ты, ты и ты… – наконец человеко-тур ткнул толстым пальцем в парочку человеков и зитирона. – Отнесете на мою лодку. – с довольным видом он кивнул на меньшую кучу.

Выбранная троица безропотно принялась таскать отложенные короба с лодки на лодку, а остальные, довольно загудев и очевидно расслабившись, принялись выставлять перед человеко-туром плетеные туески. Соскользнувший с крыши спальной «плетенки» Митроха торопливо добавил к ним свой короб. Татльзвум невольно кивнул: ясно, намечается раздел добычи. И оценивающе прищурился на человеко-тура – а неплохо устроился, тварь Прикованного!

Тот для начала отложил в отдельный, изукрашенный короб лучшую рыбу, лишайники… в червях поковырялся и побрезговал (Татльзвум бы тоже не стал!), и снова отправил отобранную снедь к себе. И наконец начал неспешно и придирчиво оделять едой народ. Немного червей в один туесок, в другой, в третий… Сыпануть горсть лишайника туда и сюда… выделить по рыбине… Туески наполнялись неравномерно, заставляя одних довольно кивать, а других – хмуриться. Но все молчали, только макровит растянул толстые губы в счастливой усмешке, когда в его туесок плюхнулась лишняя рыбина.

– Все! – отряхивая широкие, как лопата, ладони, человеко-тур поднялся. – Варите, жрите, спите – и чтоб тихо мне!

Тат поглядел на туески и почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота… и одновременно желудок откликается пронзительной голодной трелью.

Народ негромко загомонил – руки, лапы и щупальца потянулись к туескам…

– А… Ашше? – дрожащий от обиды голос Митрохи прозвенел над болотом. Человечий мальчишка стоял, прижимая к груди едва на треть заполненный туесок. – Ашше как же? Вчера на треть меньше дали, нынче так и вовсе… на одного не хватит, а нас трое!

– Ишь ты! – негромко хмыкнул соплеменник Ашши, молодой никс с ободранной чешуей на хвосте и шрамом через всю щеку. Непонятно только – одобрительно или осуждающе. – Вступается малой за старую да пришлого!

Тур медленно обернулся к мальчишке:

– Ашша твоя – не наработала. – тяжело отрезал он. – Ты – насобирал на половинную долю. Ее вы и получили. – и ступил на бортик, собираясь покинуть лодку.

– Ашша лечит! – отчаянно заорал Митроха. – Скажи, Ирчун? – он повернулся к ящеру сэв. – Когда тебе глазастые шкуру прокусили, кто тебя на ноги поставил? А ты? – Митроха уставился на макровита. – Когда ногу багром пропорол, вот тут у нас на тюфяке валялся! – он ткнул пальцем в плетеный «пенал».

Макровит тихонько всхлипнул и обиженно поглядел на Митроху – вспоминать ему явно не хотелось.

– Нынче есть тут больные? – тур обвел тяжелым взглядом притихший народ. Никто не откликнулся, все отворачивались, боясь встретиться с ним взглядом. – Есть больной – есть ей доля. – отрезал он. – А нынче никого твоя Ашша не лечила.

– Она травы лечебные собирала, и…

– Вот пусть свое сено и жует! – он демонстративно оскалил длинные, острые, совершенно волчьи клыки, намекая, что уж сам-то сено жевать точно не станет. – Пришлого ее подбирать тоже никто не заставлял. Хочет чужаков тащить – пусть сама и кормит.

– Так… разве остальные сюда не также попали? – вдруг подала голос молчавшая до сих пор Ашша. – Пикчу из трясины выдернули. – она указала на маленького, в половину человечьего роста мужичка в высокой шапке. – Ухан сам пришел, когда ему ухо на Торжище пометили…

– Ну и нечего поминать, тут я не ворую. – недовольно буркнул энатокет.

– Да и ты… – старая никса внимательно поглядела на человеко-тура. – Сюда ползком приполз: и лечить пришлось, и откармливать.

Тур заревел – громко, надсадно, яростно. С размаху бухнул себя кулачищем в грудь и в один шаг преодолел расстояние до плетеного «пенала». На миг его налитые кровью глазки оказались на одном уровне с сидящей на крыше никсой… а потом его громадная ручища ухватила старуху за горло, приподняла… и затрясла так, что змеиный хвост никсы закачался в воздухе.

– Никогда! Чуешь, никогда! – он снова встряхнул старуху. – Не смей со мной спорить!

– Хррр! – никса захрипела, царапая слабыми пальцами руку человека-тура.

– Пусти! Пусти Ашшу! – завизжал Митроха, бросаясь к туру.

Тот рявкнул – и другой рукой отшвырнул мальца, так что тот приложился спиной об бортик. Ставшие вдруг багрово-алыми глаза тура жутко выкатились из глазниц, язык свесился меж клыков, он с упоением глядел как лицо Ашши синеет, и как она все слабее пытается разжать его пальцы на своем горле.

«А ведь он ее сейчас убьет. – понял Татльзвум. – Я останусь без лекаря, без еды, без драконьего облика, не зная дороги с болота, в этом сборище тварей, которым на меня хвостом махать. Даже тем, у кого хвостов нет.»

Резкий толчок с места – он взвился в воздух и обрушился на тура всем телом. И сам рухнул к его растоптанным сапогам, задыхаясь от мгновенно накатившей слабости. Бугай пошатнулся не столько от удара, сколько от удивления, и разжав пальцы. Ашша с шумом шлепнулась на плетеный настил, хрипло, со стоном задышала. Тур изумленно поглядел на успевшего подняться на четвереньки Татльзвума, и толстые бычьи губы растянулись в зловещей усмешке, открывая волчьи зубищи.

– Ну да, пришлый… – ухмыльнулся тур… и замахнулся, пнуть Татльзвума ногой в живот.

Тот перекатился по палубе, уворачиваясь от удара. Не встретив сопротивления, тур провалился в собственный удар. Кто-то пнул Тата под зад, снова выталкивая на середину, но он стремительно изогнулся и вскочил. Стиснул кулаки. Что может этот тупой бык противопоставить настоящему воину-дракону? Превратиться бы… он даже замешкался на мгновение, представляя как вспыхивают под его огнем жалкие лодчонки и мечутся, вопя, здешние твари…

Летящий ему в голову кулак быкоголового он заметил в последний момент. Увернуться уже не успевал, лишь отдернул голову. Удар прошелся вскользь, но даже от него повело в сторону и зазвенело в ушах.

– Бей его, тур! – заорали из толпы. – Бей! Бей! Бей!

«Ах вы ж… человечки! И прочие!» – захлебываясь яростью, Тат кинулся на тура.

Тур раскрыл лапищи – каждая как бычий окорок – и принял противника в объятья.

Татльзвум почувствовал как плечи его точно в тисках зажали. Захрустели ребра. Под напором бычьих лап плечи сдвигались все ближе и ближе…

– Ах ты ж… – только и смог прохрипеть Тат и… резко развел руки.

И чуть не заорал от восторга: драконий облик он, может, и утратил, но крылатые змеи всегда были сильнее людей… и сильнее тварей Прикованного… и сильнее всех… Под напором Тата турова хватка разомкнулась. Тат ударил коленом. Попал куда-то в живот, тур захрипел и даже пошатнулся…

– Нечестно! Не по правилам! – заулюлюкала толпа.

«Тут мои правила!» – выдохнул Тат, глуша поганого быка кулаком по затылку…

Тур резко вскинул башку. Острый рог пропорол Тату руку. Брызнула кровь, он заорал, отшатываясь. Выставив рога, тур ринулся на него. Тат метнулся в сторону, спасая живот от нацеленных рогов. Вопящая толпа метнулась в сторону – лодка резко качнулась. Подскочивший Тат попытался отвесить туру пинка – перелетит через борт и все будет кончено…

С неожиданной для такой туши скоростью тур повернулся. Нога Тата врезалась в подставленную ручищу, тур ухватил его за ступню… рванул. Змей хрипло завопил, не пойми каким чудом сумел кувыркнуться… чтобы следующий удар нагнал его в кувырке. Громадный кулак возник откуда-то сбоку, медленно, словно пробиваясь сквозь вязкий кисель, пошел навстречу… врезался в живот, заставляя сложиться пополам. С хрустом Тат рухнул на плетеный настил… попытался вскочить…

Громадная ножища поднялась над ним и… с размаху опустилась на спину. Точно на незаживающую рану в позвоночнике. Тат закричал – страшно, пронзительно. Острая, кинжальная боль раскатилась по позвоночнику, отдалась в пятки и выстрелила в голову. Под черепом точно колокола зазвенели и жуткая, оглушительная слабость накрыла его, позволяя только слабо подергивать руками и ногами.

Подскочивший тур сгреб противника в охапку и… поднял над бортом.

Черная жижа вскипела, оскалившись множеством зубастых челюстей. Тур расхохотался и…

– Летят! – пронзительно заорал кто-то. – Летя-я-ят!

Тур разжал руки, роняя Татльзвума на палубу, и заорал еще громче:

– Лодки под деревья! Быстро-быстро! Кто замешкается – сам утоплю!

Его громадные лапищи исчезли из поля зрения, плетеная палуба задрожала от топота множества ног, лодка закачалась.

– Митроха! Скоре… кхе-кхе-кхе… Скорее! – где-то над головой прохрипела Ашша.

Резко скрипнула уключина закрепленного на носу шеста, лодка снова дрогнула и дерганными рывками двинулась куда-то. Тат застонал и перевернулся на спину. И прежде, чем лодка нырнула под кроны торчащих из воды низкорослых деревьев, успел увидеть, как в вышине на фоне багрового закатного неба неспешно плыл драконий клин. Внутри него все скрутило от боли, только вот болели не раны и не разбитый живот.

– Эх ты, дурень! Как есть дурень! – над головой закачались ветки, руки старой никсы ухватили его подмышки, хвост обвился вокруг пояса, и Ашша снова поволокла его на тюфяк. – Лечила тебя, лечила, а ты вот опять… Меня спасть кинулся. – она смущенно хмыкнула и погладила его кончиком хвоста по щеке. – Надо же!

«Тупая недозмея! – хотелось заорать ему. – Мне огнем чихать на тебя! Слышишь, чихать!»

Но никса уже привычно ворочала его с боку на бок, перетирая что-то между пальцами… Он во все глаза уставился на рассыпающиеся в труху крылышки зеленых мертволесских мух!

– Зачем… это? – прохрипел он.

– Думаешь, чем я тебя лечила? – точно также в ответ прохрипела Ашша. – Травами… и вот этим! – и она принялась размазывать давленных мух ему по животу. – Опухоли вытягивает, синяки… Повезло нам, когда они на нашем болоте плодиться стали. – она потерла выпачканным в мухах пальцем ссадину на его скуле. Позвала. – Митроха, иди сюда! Погляжу, что у тебя там со спиной!

– Занят я! – пихая перед собой туесок, Митроха заполз под крышу. – Чуть не потоптали все, твари ногастые, еле спас. – он запустил пальцы в короб, вытаскивая оттуда горсть червяков. – Держи, Аш…

Тат резко сел на постели. Выдохнул, пережидая короткий всплеск боли. Протянул руку… и сцапав с ладони Митрохи червей, сунул себе в рот.

– Эй, ты что делаешь!

Татльзвум молча отпихнул сунувшегося к нему мальчишку, вырвал туесок у него из рук, и мрачно нахохлившись, принялся жадно пожирать все, что там было. Внутрь он старался не смотреть, только запускал пятерню раз за разом, и жевал, жевал…

– Ты! Лизун! Гад такой! Отдай! Это Ашшино! – надрывался Митроха.

– Оссставь. – мучительно сглатывая, едва слышно прошипела старая никса. – Он выздоравливает. Ему нужны силы.

«Да. – скребя пальцами по пустому дну туеска, думал Тат. – Мне нужны. Мне.»