Читать книгу Завтра будет другим - Илья Григорьевич Коган - Страница 6

Мудропеда Агилеру хоронили через день. Сначала было отпевание в лицее. Закрытый гроб стоял в актовом зале. Под портретом в черной раме квартет студработников играл положенную для таких церемоний музыку.

– Господи! – думал Марк. – Какая же она красивая! И добрая!.. Была…

Он все еще не мог принять ее смерть. Да еще эта музыка… Стыдно было плакать на людях. А стряхивать слезы было еще стыднее. Но, странное дело, когда он все же поднял глаза, то увидел, что мокрые лица у всей гоп-компании. У Лялика. И у Пятака. И у Рогача. У Флюгера-Агишева. И даже у Енота.

– А они-то здесь при чем? – подумал он. И заставил себя сосредоточиться на словах Мудроляйтера.

– …являла собой пример государственного подхода к воспитанию убежденных патриотов Фатерландии. Ее Хрестоматия по отечественной истории получила одобрение самого Совета Мудрейших. Она уводила нас к истокам цивилизации, показывала, как деяния Благородных мужей – Карла Великого, Чингиза, Петра, Наполеона, а также новых святых Иосифа и Адольфа – способствовали рождению единой евроазиатской расы.

Он бы еще вещал, если бы вдруг откуда-то из дальних рядов не раздался крик:

– Найдите убийцу!

И тотчас же крик подхватили в разных концах зала.

– Найдите убийцу! Найдите убийцу! – скандировали студработники. Мудроляйтер зашептал что-то стоящим ниже мудропедам. Шепоток-указание заструился к рядам выпускных групп. И оттуда – сначала нестройно, а потом слаженней и слаженней, громче, громче и одушевленнее – потекли звуки национального гимна:

Пари над миром наша песня,

Зови живых на труд и бой!

И вейся, вейся всех чудесней,

Флаг Фатерландии родной!

Скоро пел весь зал. И Марк вместе со всеми. И даже громче и одушевленнее всех. Это была песня его детства и юности. Она будила его по утрам и задавала настроение на весь день. Она согревала его чувством причастности к поколениям предков и укрепляла веру в прекрасное будущее страны, которое он будет строить вместе с миллионами соотечественников.

Нам нет преград на суше и на море!

Гордимся мы отечеством своим,

Друзьям на радость и врагам на горе

Мы победим! Мы победим! Мы победим!

Гимн еще не кончился, а утилизаторы уже погружали гроб на свою тележку. Мудропед Агилера не имела воинского звания, и ей не полагался артиллерийский лафет.

– Ребята, а поедем ко мне! – предложил вдруг застенчивый обычно Лялик. – Помянем мудропеда!

– У тебя что, на всех места хватит? – засомневался Енот.

– Потеснимся! – успокоил его Лялик.

Места на всех хватило уже в мерседесе-лимузине.

– Однако не хило! – удивился Пятак. – Если у тебя и все остальное такое!..

– Скромное обаяние буржуазии! – как-то само собой вырвалось у Марка.

Дом Лялика стоял на Соколиной горе. Собственно, домом он называл его только из застенчивости. Это был трехэтажный особняк посреди ухоженного парка.

– Ну, ты даешь! – восхищенно бормотал Мурнев, поднимаясь по мраморным ступеням

– Это ж не мое! – смущенно оправдывался Лялик. – Отец строил…

Отец встречал их в дверях зала-не зала, но, вообще-то, и не комнаты.

– Кириллов! – коротко представился он, пожимая руку первому из друзей.

– Энтин! – волей-неволей так же коротко отрапортовал тот.

– Енот! – перевел на лицейский язык Лялик.

Так они и подходили один за другим.

– Кириллов! – говорил каждому хозяин.

– Рожицкий!.. Волоцкий!.. Соколов! – отвечали лицеисты. А переводчик пояснял:

– Рогач… Флюгер… Толян…

И вдруг, пожимая руку Черняеву, Кириллов сам назвал его лицейское прозвище:

– Петрик!

И потом выдал такое же Шпайеру и Мурневу:

– Пятак!.. Котян!..

А услышав фамилию Марка, только вздохнул:

– Блюм… Сын Седова…

Еще раз сжал его ладонь и прошептал:

– Знал… Знал…

Но тут же встрепенулся и позвал:

– Мария!

Из темного угла выступила женщина. Немолодая и не старая, но очень хозяйского вида.

– Экономка! – подумал Марк. Он знал, что в богатых домах есть такие. Но у скромника Лялика!. Вот бы не подумал… Но долго удивляться Мария не позволила.

– Мойте руки! И за стол! – скомандовала она.

Стол был уже накрыт.

– Ого-го! – не смог удержаться Мурнев. – Да тут на каждого по тридцать баллов!

– Вино «Мускат», объявил хозяин. – Вы ведь такое любите?..

«Да он про нас все знает! – подумал Марк. – Ай да Лялик!»

– Дочь! – позвал Кириллов. И из-за большого кресла выскользнула девушка.

– С ума сойти! – чуть не закричал Марк. Это была та самая Рапунцель, длинноволосая и большеглазая, что бесновалась в толпе отщепенцев во время Шествия Верности. Вот почему лицо ее показалось ему знакомым. Копия брата, только стройнее и со всем, что положено.

– Добрый день, полукровки! – пропела она, усаживаясь рядом с Ляликом.

– Дина!.. – одернул ее отец. И взял в руки бокал.

– День-то совсем и не добрый. Ушел человек, а вместе с ним часть каждого из нас. Как сказано в одной старой-престарой книге, «Смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе»… Надеюсь, со временем вы поймете смысл этих слов. И научитесь ценить чужую жизнь, как свою собственную… А сейчас молча помянем Жанну. Пусть ей будет хорошо там, где она сейчас!

– Я и не знала, что ее звали Жанной, – после недолгой тишины сказала девушка Дина. – Агилера и Агилера…

– Ее имя знали только те, кто бывал у нее дома, – стал объяснять Марк. Но, испугавшись, что может сболтнуть лишнее, тут же перебил себя традиционным тостом:

– За здоровье Мудрейшего!

– Эс лебе!.. Эс лебе!.. – загомонили за столом. – Да здравствует дорогой Ганс-Фридрих Сидоров!

Одна девушка Дина странно посмотрела на Марка.

– Патриот?.. – прошелестела она. – Это что, болезнь?

– Дина! – так же шепотом оборвал ее отец.

– А она симпатичная! – с сожалением подумал Марк.

– Слушай? – пристал Энтин-Енот к Лялику, когда тот провожал их. – А кто он, твой отец?

– Кириллов! – одним словом ответил Лялик.

– А что такое Кириллов?

– Ну… Газета «Тагес-день»… Журнал «Умное слово»…

– Ого!

– Ну… Еще концерн «Газ Сибири»… И авиакомпания « Шнель»…

– Шутишь!..

– А почему же ты Локшин, а не Кириллов? – спросил Рожицкий-Рогач.

– Будто не знаешь! Нам же велено носить фамилию еврейской половинки. Мама у меня Локшина.