Читать книгу Золотой ларец. Повесть рыбака Маруфа - Илья Стефанов - Страница 7

Господь великий да испортит ей жизнь!

Ведьмой прозвали её,

                  жену мою Фатиму.

Она хранила в себе

                  грехов и пороков тьму.

Ругались мы каждый день,

                  ругались мы каждый час,

И проклинала меня

                  смутьянка тысячу раз.

А я страшился её,

                  боялся её вреда.

Страшился за честь свою,

                   горел за неё от стыда.

С утра я к реке уходил.

                  Рыбачить – занятье моё.

И то, что за рыб выручал,

                  я тратил всё на неё.

А в день, когда рыба не шла,

                  беги хоть из дому прочь:

Она вымещала зло

                  на теле моём в ту же ночь.

А ночь та была черней

                  страницы её грехов,

И я с нетерпеньем ждал

                   глас утра – крик петухов.

Я много дней близ жены

                  в сквернейших муках провёл.

О, если бы яд мне взять

                  да отравить её!

Однажды, ссорясь с женой,

                  страдал я, не спал всю ночь.

А только забрезжил рассвет,

                  сказала мне ведьмина дочь:

«Маруф, я давно уже ем

                  одну пустую еду!..

Сегодня ты мне принесёшь

                  лепёшку в пчелином меду!»

А я ей сказал: «Клянусь,

                   мне нечем платить за неё.

Но, может, премудрый Бог

                  облегчит дело моё!»

«Не знаю, – сказала она, —

                  облегчит Он или нет,

Но без лепёшки в меду

                  не приходи ко мне!

Ты быстренько вспомнишь, Маруф,

                  каким ты в ту ночку стал,

Когда женился на мне

                  и в руки мои попал!»

Я тихо оставил дом,

                  меж вздохов шепча: «О мой Бог!»

И поспешил к реке,

                  взметая песок дорог.

Рыбачил я час, другой,

                  бросал и вытягивал сеть,

И, ничего не поймав,

                  решил отдохнуть, посидеть.

Потом я прилёг на песок,

                  издав тяжкий вздох, как стон.

И вот уже крепко сплю

                  и вижу ужасный сон.

Измотанный зряшным трудом,

Тяну я со злостью сеть

И громко в сердцах кричу,

И Бога зову и смерть:

«Так сотворил Творец!

Всегда будет мир таков:

Одним суждено ловить,

Другим – поедать улов.

О смерть, посети меня!

Поистине жизнь скверна,

Коль добрых она гнетёт,

А подлых возносит она.

Сколько раз в сетях лишь палки да трава!

Тьфу всей жизни (если будет такова)!

Только – стоп!

Кувшин тяжёлый сети рвёт!

Нет! Добыча эта в море не уйдёт!

Он заполнен, видно, златом, не свинцом.

Ах, каков я нынче! просто молодцом!»

Вынув нож, я быстро пробку раскрошил,

И потряс кувшин, и боком положил,

Но оттуда ничего не вышло вон,

Что немного б возместило мой урон.

И вдруг из кувшина дым

Стал изливаться струёй,

Пополз по лицу земли,

Поднялся смерчем-змеёй.

Я вижу в нём отблеск огня,

В дыму будто что-то горит.

Затем, как грома раскат,

И вместо дыма – ифрит!

         Ноги как мачты,

         Руки как вилы,

         Голова – котёл!

         Глаза словно лампы,

         Ноздри как трубы,

         И дым из них шёл!

         Рот как пещера,

         Зубы как камни,

         И страшен их щёлк!

От мрачных предчувствий меня

Сковало, бросило в пот,

Мелко зубами стучал

Мой онемевший рот.

Ифрит посмотрел на меня,

Всклокоченный, дикий, злой,

И загремел-загудел

Голос его надо мной:

«Готовься умереть, рыбак,

У тебя совсем мало времени:

Я тебя сейчас, червяк,

Щелчком по темени!

Тебе хочется бежать без оглядки?

Но, когда душа в носу,

Трудно показать пятки!

Я провёл в море тысячу лет,

А до этого был слугой Сулеймана.4

Он, великий, знал власти секрет,

Я пред ним был послушней барана!

Но я трижды срывался,

И вот – кувшин!

(Сулейман видом прост был,

Но властью как джинн!)

И тогда я сказал (ибо духом ослаб)

Что спасителю буду служить как раб!

И проходили сотни лет надо мной,

Но запаздывало освобожденье.

В сильном гневе-отчаяньи, злой

Я изменил решенье.

И недавно, сто лет назад,

(Ты решенью будешь не рад!)

Я сказал: Чем я дольше подобен нулю,

Тем меньше к спасителю снисхождения.

Я господина-спасителя раздавлю,

Достигнув полного освобождения!

Мне решиться на это не трудно:

Несправедливость есть в каждом подспудно.

Её проявляет полный силы,

Её скрывает слабый, трусливый».

Поджилками я задрожал,

Прослушав ифрита бред.

И, руки воздев к небесам,

Я закричал в ответ:

«Ифрит, не губи меня!

Господь даст власть над тобой

Тому, кто погубит тебя!

Поплатишься ты головой!

Ведь всякий злодей с другим

Вскоре вступает в спор.

А над десницей любой

Творец наш свою простёр!

Как мог я спасти тебя

Раньше на сотню лет?

В то время рыбачил здесь

Не я, а мой пра-пра-дед!»

Ифрит загремел: «Пра-пра-…

Рыбачил здесь как раз!?

Сейчас я ему отомщу

За то, что меня он не спас!»

Он поднял ногу, и вот —

Грозит мне его пята.

Вой-крик исказил мой рот,

И – кончилась сна маята!

В себя приходила душа.

Теплела слеза в глазах.

И радость жить и дышать

Во мне заменяла страх.

С усмешкой я размышлял:

Чуть-чуть затянись мой сон,

И я испытал бы тотчас

В жизни последний урон!

Я вновь присел на песок,

Жизнь и судьбу кляня,

О горе! Даже во сне

Напасти терзают меня!