Читать книгу Культ свободы: этика и общество будущего - Илья Свободин - Страница 35

– Исчезновение территориальности

Так мы незаметно подобрались к современности, описать которую проблематично по причине быстро меняющейся в худшую сторону ситуации. Но попробую. Когда грянула нынешняя эпоха, реальные границы макро-коллектива оказались уже почти чисто формальны, а формой микро- стала минимально возможная семья, граничащая с одиноким индивидом (рис. 1.10). Меж коллективов наступил мир, но война, само собой, не кончилась. Поменялся только враг – теперь он стал неосязаемым и невидимым. Врагами являются все, кто думает иначе, кто голосует не так, кто конкурирует за ресурсы, влияние и возможности. Изменяются критерии моральной близости между людьми. Территориальные границы не обязательно отделяют своих от чужих. Люди приучаются не замечать внешность. Людей группирует не столько коллективная идентичность, сколько идеи и интересы. Классовая солидарность пересекает границы – власти обьединяют усилия, меньшинства поддерживают собратьев, а компании, акции и операции становятся глобальными. Коллектив в том виде, как он был раньше, начинает исчезать. Размежевание между людьми все сильнее происходит по линии не физического, а экономического и идеологического насилия.

Разумеется, описанная идиллия – все еще не вполне "современность", в смысле возможности наблюдать это окружающее повсеместное благолепие. Территориальное физическое насилие вполне себе мирно живет на периферии цивилизованного мира, а в последние годы и сам этот "цивилизованный мир" все сильнее скатывается на периферию. Горячие войны идут с непременным успехом, атомная война так и не снята с повестки дня, а терроризм и преступность не утихают. Современность выглядит идиллией только по сравнению с еще недавним прошлым, когда кровопролитные войны шли беспрерывно, сменяя одна другую.

Соответственно, механизмы физического насилия, которые остаются территориальными – силовые государственные структуры – потихоньку превращаются в анахронизм. Приняв на себя формальные функции гаранта существующей процедуры социального договора, они фактически сами разрушают ее под давлением экономических и идеологических групп. В условиях повального эгоизма, ничто не может являться ее гарантом, свидетельством чему служит неистребимая иерархия, а не баланс интересов, как это замышлялось отцами-основателями общества социального контракта.

Дефектная по самому замыслу конструкция не слишком эффективна уже на территориальном уровне, но ситуация усугубляется глобализацией. Территориальность приходит в конфликт с новой, виртуальной структурой коллектива и всемирным полем борьбы. Если на государственном уровне мы еще имеем хоть какую-то формальную процедуру согласования интересов, то на глобальном никто блага не распределяет. Глобально идет борьба, согласовываются только групповые интересы верхушек. Что победит в конфликте – зародившаяся мировая иерархия, которая выстраивает под себя некую ущербную силовую конструкцию, или государственные демократические механизмы – сомнений уже не вызывает.

Исчезновение территориального коллектива, вместе с его основой – физическим насилием, имеет для нас самые серьезные последствия. Этим кончается первый, и можно надеяться самый легкий этап истории – этап зарождения этики. Зарождения в смысле осознания насилия и осознанного противодействия ему – вопрос победы и выживания больше не ставится, героическая мораль как постоянный спутник быта уходит в прошлое, разум вот-вот окончательно повернется к миру и свободе. Теперь, когда новый коллектив станет виртуальным, все общество приобретет шаткость и неустойчивость. Его основой станет обьективная этика. Она будет единственным твердым основанием дальнейшего прогресса, и чем обьективней тем тверже.

– Моральная унификация

Кое-какие последствия, однако, уже начинают проявляться. Если раньше обособленные коллективы могли подолгу находится на собственных ступенях морального развития, то глобальное информационное пространство и международное сотрудничество ведут к моральной унификации. Национальные государства внутренне уже не сильно отличаются друг от друга. Везде похожие политические и экономические системы, типичная массовая культура. Тем не менее современная жизнь все еще разнообразится в моральном отношении. Некоторые нации трудолюбивы и законопослушны, некоторые – оригинальны и своеобразны. Впрочем, нации успешно перемешиваются, благодаря миру, унификации и неустанным заботам мировой верхушки. Культурные процессы идут и внутри, и между нациями под воздействием различных светлых и темных сил – идеологии и религии, литературы и кинематографа, науки и образования.

Наиболее консервативна религия – она стремится сохранить моральные структуры древности, изображенные еще миллион лет назад на рис. 1.2. И хотя религии, бывает, различаются, особенно в отношении к эгоизму, в целом подход общий. Единоверцы, местная община, родные – тот круг, который требует самопожертвования; отступники, неверные и безбожники – неполноценные люди, поступать с которыми следует морально-насильственно, как минимум – т.е. по возможности обращая в свою веру, этакий моральный трайбализм. Про максимум, т.е. истребление и порабощение, помышляют лишь немногие застрявшие в глубоком средневековье. С религией схожа государственная идеология, которая из граждан делает должников во имя родины и проигравших в социальной борьбе, а из прочих – к счастью не всех, а только избранных – врагов. Правда, этим избранным не везет серьезно, поскольку государственная машина редко останавливается, пока не начинает их физически уничтожать. Прочие большие и маленькие идеологии, а фактически групповые морали, различаются только критерием своих – этничность, язык, цвет кожи, уровень доходов, место рождения, экономические предпочтения, общее место службы, совместные темные делишки.

Передовая философская наука и остатки гуманистического искусства в противовес всевозможному моральному хламу продвигают высокие идеалы истинной человеческой природы, а врагов выносят куда-то в неземные миры. При этом они очень убедительно доказывают, что все люди одинаково хороши и достойны теплого, альтруистичного отношения, а плохие одиночки заслуживают понимания, снисхождения и в крайнем случае перевоспитания. Основной поток художественного творчества потерял прежнее моральное значение и превратился в пошлое развлечение со счастливым концом, интересное только тем, кто предпочитает вымысел реальности. Открывавшее когда-то умственному взору примеры из жизни богов, а затем всю глубину моральной пропасти, отделяющей их от простых людей, оно окончательно опустилось до уровня, вызывающего естественную рвоту. Ибо в наше время водопад информации делает вымысел для анализа моральных конфликтов абсолютно излишним.

Универсальные этические нормы, в разной степени сокрытые в разных культурах, на данный момент, как кажется, вполне способны скрепить всечеловеческий коллектив. Среди вариаций однако победили сильнейшие. В данном случае ими казались государственные идеологии, а среди тех, в свою очередь – либеральный индивидуализм с социалистическими вкраплениями. Именно он предоставил наибольшую свободу человеку. Секрет его успеха – удачные правила социального насилия, рисующие правдоподобную иллюзию возможности состязаться разным интересам без непременного кровопролития. Уверенность в его прочности такова, что либеральные идеологи не побоялись навязываемого сверху "мультикультурализма" – отказа от насилия в отношении членов общества, практикующих чуждые культурные традиции, при условии следования либеральным правовым нормам. Храбро предполагается, что традиции не представляют серьезной опасности. Поэтому мы вполне можем приступить к составлению морального портрета усредненного члена современного либерального коллектива.

– Аморальная иерархия

Начнем с главного – иерархии. Моральное равенство, как и следовало ожидать, не привело к равенству фактическому – равенству в свободе и в отсутствии насилия. Вместо свободы опять цветет иерархия, хоть и невидимо глазу, и эту иерархию, соответственно, вполне можно назвать аморальной, несмотря на все потуги ее оправдать. Еще раз, друзья, откуда она взялась?

Неравенство само по себе естественно, но если его не контролировать, оно легко приводит к систематическому насилию и превращается в окостенелую иерархию, не имеющею ничего общего с исходным природным неравенством. Иерархическое неравенство вполне можно считать искусственным. Если естественное скрывает в себе задатки уникальности личности и ее творческого потенциала, искусственное основано на и воспроизводит только насилие. Происходит это вследствие психологии борьбы, т.е. того же насилия, которая никак не выветрится из мозгов. Равенство воспринимается не как цель сама по себе, не как равенство участников договора, а как равенство бойцов перед боем, равенство условий. Сама же борьба, победа и вытекающее насилие к побежденным все еще считаются морально оправданными. Мира нет, поскольку нет договора, а договора – поскольку нет мира. И вырваться из этого круга, отказаться от борьбы у людей пока не получается, пока борьба и победа считаются делами хорошими и похвальными. Этакое раздвоение сознания – все равны, но победители все равно равнее. Люди пока не поняли, что борьба и равенство, насилие и достоинство, победа и справедливость – вещи несовместимые.

Исчезновение сословий привело на деле к их замене на классы богатых и бедных. В итоге новая иерархия оказалась не менее жесткая, чем прежняя. Фактически те же сословия, ибо пробраться вверх по социальной лестнице так же трудно как и всегда. Изменились две вещи. Первая – способ принуждения нижних верхними, из физического он стал экономическим. Именно способом насилия определяется новая иерархия, именно поэтому правят богатые. Ибо богатство ныне, в условиях рынка – это прямое оружие принуждения, а не следствие других причин, как в иерархиях прошлого – сословного происхождения, духовного авторитета или военных успехов.

Разумеется, используется и моральное оправдание своей избранности. Полезно сравнить его методы. Если изначально иерархия оправдывалась воинской честью – силой и мужеством, а сословное насилие обьяснялось особым происхождением – фактически воспитанием и образованием, то экономическая иерархия подпирается идеями либерализма – она есть следствие "свободы" и "справедливой" борьбы, в которой у каждого есть возможности проявить свои личные способности и природные задатки. Верхи, стало быть, просто более талантливы. Отсюда видно, что чем дальше, тем больше лжи требуется верхушке для оправдания собственного существования.

Кроме этого, надо отдать должное верхам, они также всячески изображают свою полезность остальному населению, изза чего то должно забыть о справедливости и продолжать молиться на своих благодетелей. Делается это несколькими путями. Во-1-х, прививается нехитрая мысль, что обществом нужно управлять и никто, кроме верхов на это не способен. Про то, куда и зачем управлять, обычно не говорится, это и так понятно – чтобы низам было хорошо, для чего же еще?! Во-2-х, внушается чувство страха перед хаосом и неорганизованным насилием, а также ненависть в "врагам", которые только и ждут момента, чтобы поработить население. Откуда берутся враги понятно – они же вокруг всегда, с самого начала появления коллектива. В обоих случаях власти идут наперекор прогрессу. В первом случае, они всячески лишают человека автономии и чувства свободы, соблазняя его легким путем к счастью и освобождая от необходимости думать и искать. Во втором они разжигают коллективную вражду, стремясь восстановить первобытный моральный профиль и подменить в мозгах населения вертикальный разрез горизонтальным. К сожалению, эта ложь имеет определенный успех. Человеку массы пока трудно видеть вокруг только посторонних, ему хочется с кем-то ассоциироваться и даже враждовать.

Второе изменение – иерархия стала неформальной. Именно потому либерализм, а точнее его практическая реализация, оказалась шагом назад в движении к свободе. И дело не только в ошибках либерализма или неожиданном расцвете всего худшего в природе человека. Сословная иерархия была легитимной, узаконенной, она покоилась на писаных нормах. Если в конституционной монархии, например, власть полностью, хотя и не обязательно явно, формализована – порядок передачи, процедуры издания законов и т.п. – то ныне, за раздутой формальной ширмой выборности скрывается абсолютно непрозрачная и неформальная власть капиталов. Вследствие этого печального положения дел, выборность власти, которая иначе представлялась бы большим достижением, таковым вовсе не является, поскольку власть, если и выбирается, то вовсе не теми, кто это должен делать. И опять мы видим жизненную необходимость лжи для обеспечения существования верхушки.

– Принудительный эгоизм

Что же такое либерализм? Это победный клич разума, возбужденного победой над "насилием". Свобода показалась ему столь реальной, что углубиться в ее тонкости ему было недосуг. Надо признать, что восторг был вполне уместен – победа над физическим насилием, какой бы легкой она не оказалась в ретроспективе – это действительно выдающееся достижение. Но важно не расслабляться. К сожалению, после напряженной схватки, это необходимо. Разум – не машина. Поэтому, за всякой победой над никогда не устающим детерминизмом, неизбежно следует временное поражение. Ныне это – реванш экономического насилия, пришедшего на смену физическому. Поэтому правильно, видимо, вместо заманчивого, но неверного названия "либерализм", использовать более адекватное – "экономизм".

Экономизм покоится на индивиде, освобожденном от физического насилия. Свобода рынка, ошибочно отождествленная с настоящей свободой, и фактически этим и ограниченная – поскольку все остальные свободы без ресурсов оказываются пустой декларацией – привела к своеобразному экономическому детерминизму, взамен детерминизма войны, сословного гнета и религиозного послушания. Были открыты "обьективные" экономические законы, повышение благосостояния масс и экономический рост стали государственной религией, простое человеческое счастье стало ассоциироваться с личным достатком и уровнем потребления. Экономический детерминизм лишил индивида выбора и вытекающей этики. Важен результат, а не процесс, деньги, а не труд, связи, а не честность. Те, кто не смог добиться результата экономически, добиваются его любыми иными способами, включая государственное перераспределение. Активная часть общества погрузилась в групповую борьбу за ресурсы отбросив последние остатки "деловой" этики.

Веская причина реванша и засилья экономического детерминизма – неочевидность механизмов экономического насилия. Если физическое довольно просто и понятно, с ресурсами дело обстоит трагически сложно. Неочевидность подорвала доверие к посторонним – класс этих людей начал стремительно исчезать. А как хорошо все начиналось! С мирным договором, ликвидацией иерархии и установлением демократической процедуры социальная война вроде бы кончилась, сословия исчезли и формально все превратились в нормальных людей, относиться к которым можно и без альтруизма, и без эгоизма. Но увы – поскольку война лишь перешла в иную плоскость, обыкновенный человеческий альтруизм сменился "взаимным", т.е. банальным расчетом. И если альтруизм между посторонними действительно неуместен, эгоизм – по той же самой причине – оказался весьма востребован. Своих нет, зато есть чужие. Посторонние исчезли, превратившись в конкурентов.

"Свободный" рыночный обмен лишь обслуживает иерархию – он становится вынужденным и направленным на продвижение вверх. Поскольку обмен индивидуален, эгоизм превращается в средство борьбы, как и во времена первобытного выживания, но уже без аккомпанирующего альтруизма, что сильно портит картину. Особенно в голове индивида. Хотя экономическое насилие не сильно слабее физического, либеральная пропаганда внушает ему, что он полностью свободен – и рассудок его молчит. Но настоящая свобода не требует эгоизма. Получается, что эгоизм навязывается человеку против его разума, совести и воли, навязывается самой экономической действительностью, в которую он вступает будучи убежден пропагандой в свободном выборе профессии, карьеры и возможности достижения любого успеха. Обманутый индивид отождествляет свободу с экономическим результатом, потому что только он дает возможность быть независимым в условиях иерархии. Налицо подсознательная подмена высокой моральной цели тривиальной экономической победой. В результате человек стремится к деньгам и экономическому насилию, полагая, что стремится к свободе и счастью. При этом наиболее совестливые презирают себя, потому что чувствуют полную аморальность подобного поведения, противоречащего как морали, так и этике.

Равно отвратительно, что власть, принявшая выборную форму, получила неожиданную моральную поддержку. В условиях войны, хоть и экономической, необходимы воеводы – кто-то должен организовать боевые действия по защите внутреннего рынка и атакам на внешние. И здесь власть с готовностью демонстрирует свою "полезность". Впрочем, ей удается обманывать не всех. А потому открытое физическое насилие до конца не исчезло, маргинальные группы еще используют его, оправдываясь очевидной несправедливостью.

Эгоизм закономерно подрывает общество. Массовость уничтожила потребность в личной репутации, возможность скрыться за обезличенными бумажками – потребность в эмпатии, возможность манипулировать формальными ценностями, деньгами – потребность трудиться, приносить пользу своими руками и головой. В общем, все плохо. Пропало ощущение локтя, появилось – кулака. Нравы, конечно, несколько смягчились за прошедшие века. Сначала стало безопасно ходить поодиночке, потом без меча, потом без шпаги, теперь без ножа. Но это если знаешь, где ходить.

– Преступные группы

Соответственно, несмотря на широкое распространение идей универсальной морали, и несомненно благодаря лживости экономизма, человечество пока не сильно продвинулось в их практической реализации. Оно все еще делит мир на своих и чужих, и творит зло с полным сознанием своей правоты. И пока идея договора не претворится в жизнь, общество так и будет основано на племенной культуре – кроме идей универсальной морали, необходима сама универсальная мораль, а это совсем не одно и то же. Мораль требует доверия, но его неоткуда взять пока идет экономическая война и есть хоть кто-то, кто притворяясь универсалистами лгут, практикуя крипто-партикуляризм.

Борьба формирует группы всех сортов, включая профессиональные. Наиболее эффективные из них организуются вокруг захваченных ресурсов, которые теперь используются для защиты своего привилегированного положения. В этой связи интересно отметить феномен преступной групповой морали. Что это? Чем отличается преступная групповая мораль от просто групповой? Осознанным отказом от договора. Преступная группа – обьединение преступников, не способных или не желающих (впрочем это одно и то же) договора в итоге которого формируется обособленная группа со своим собственным договором, направленным против всех остальных. На первый взгляд, подобное развитие – исторически естественно, ведь продвижение морали по пути обьектиной этики – это и есть движение от традиционной альтруистической оболочки (рис. 1.2), которую при желании можно считать "преступным" сговором против всех, к универсальному ядру (рис. 1.6). Однако это не так. "Преступной" такую мораль считать было нельзя, поскольку в те времена никто и не предлагал универсальный всеобьемлющий договор, каждая группа была сама за себя – "социальный договор" выглядел как договор между группами, а идеи универсализма еще не распространились достаточно широко. Но сейчас все изменилось! Преступный характер групповой морали возникает (вернее уже возник) на этапе отказа от всеобщего договора, когда и если он предложен, а универсальность этики становится самоочевидной. Да, идеи и информация меняют ситуацию кардинально и мы видим нашу ответственность, друзья, не так ли?

Альтернативной преступной моралью можно считать мораль, возникающую в ситуации, когда одна группа предлагает договор всем остальным и все отказываются. Эта ситуация проще – мы сразу видим "передовую" культуру и отсталые племенные группы, которые, можно надеяться, рано или поздно присоединятся к договору. Однако и тут может возникнуть "преступность" в характере передовой морали, если общий договор не предложен всем остальным, хотя его идея осознанна и применяется внутри группы. Следует также сделать различие между самими группами. Наибольшая ответственность и, соответственно, аморальность – свойство главенствующих групп, наиболее влиятельных, выигрывающих социальную борьбу. Именно от них, в конечном итоге, зависит успех договора. Не только потому что у них есть все необходимые для этого ресурсы, но еще и потому, что группы, борющиеся за выживание, практически не имеют выбора. Верный своему склерозу я не помню названий всех этих главенствующих и несомненно преступных групп, но вы друзья без труда узнаете их, как бы они не старались спрятаться за спинами других.

Каков же будет выход из подобных гипотетических или реальных ситуаций, могущих возникнуть в ближайшее по историческим меркам время? Альтернатив тут немного. Пока нет общего договора, единственным и естественным способом решения будет силовой – горячая или холодная война, которая неизбежно завершится договором – или общим, или среди победителей.

– Моральный профиль

Попробуем изобразить моральные чувства, являющиеся прямым следствием экономизма, в горизонтальном разрезе еще живого государственного коллектива, рис. 1.11. Вместо когда-то четкого размежевания свой-чужой мы наконец имеем более-менее плавный переход – моральные нормы в разных коллективах-странах теперь не столько разделяют, сколько обьединяют и способствуют торговле. Внутри коллектива альтруизм также окончательно переселился в семью и ее окрестности, освободив место той же торговле. Правда, благодаря тому, что и уровни доверия, и привычки оставляют желать лучшего, внутренняя и внешняя торговли, как и отношения верхов с низами, пока находятся в разных местах морального спектра. Чужих – как соотечественников, так и особенно чужестранцев – пока еще можно эксплуатировать и даже грабить (пусть экономически), а торговать с близкими – родными и друзьями – все же еще пока как-то неловко.

Разумеется, график – идеализация, основанная на здоровом оптимизме. Он не учитывает периодически разжигаемых властями страха и ненависти к инородцам, иноверцам и иноземцам, еще не выкорчеванного расизма и шовинизма, еще не изжитого животного стремления к власти и деньгам. График смещен влево, чтобы показать, что мир пока еще чужд и враждебен человеку, что он пока еще не осознал своего единства с остальным населением планеты. "Община, местность" – тоже идеализация, это не обязательно дальние родственники, знакомые или соседи. Иногда это клан или диаспора, иногда другая общность скрепленная некой идеей – религией, традицией, идеологией, вплоть до мелкой народности. Соответственно, и альтруизм не всегда заключается в отказе от "торговли" между своими и бескорыстной жертвенности. Часто – в предпочтении своих чужим в коммерции, в выстраивании групповых взаимовыгодных связей и подобной партикулярной деловой практике. Или же – в моральной солидарности, в культурных преференциях, в информационной поддержке. Но несмотря на все эти изьяны, будем оптимистами и примем график таким какой он есть.

Вертикальный разрез, искаженный насильственным эгоизмом и аморальной иерархией, показан на рис. 1.12. Классовых врагов можно ненавидеть или презирать и использовать принудительно-государственные, принудительно-рыночные или даже принудительно-личные меры для извлечения персональной прибыли. Бедные вызывают сочувствие, а классовая солидарность размывается конкуренцией, опуская в эгоизм бывших морально равных.

Рисунки показывают, что в наше культурное время (а также в нашей культурной части мира среди культурных людей), когда все стали как родные, по настоящему чужих, подлежащих уничтожению, больше нет. Большая часть рисунков выглядит как более-менее плоская область, где главенствуют торговые отношения, регулируемые общепринятой "экономической" моралью. Это – область нынешней "справедливости", где другой воспринимается в общем и целом как такой же член общества, не заслуживающий ни малейшего альтруизма, ни чрезмерного, внеэкономического эгоизма. Это он – какбы-посторонний, более-менее нейтральный экономический партнер. Хотя ничего плохого он может и не заслуживает, но отсутствие этики приводит к понижению морального уровня общества. Эгоизм становится превалирующим моральным фоном, за исключением искусственных всплесков благотворительного альтруизма, инспирируемых или религиозным и идеологическим давлением, или государственными пропагандистскими кампаниями, приурочиваемыми к выборам, олимпийским играм, национальным трагедиям или природным катастрофам.

Между тем моральное падение потихоньку разрушает демократическую конструкцию. Чем ниже график, тем меньше доверия, больше стремление обмануть, воспользоваться ситуацией или нечестным преимуществом. Соответственно, тем меньше эффективность, стабильность и легитимность социальных институтов, какой бы продуманной конституцией они не оформлялись.

– Эквивалентный обмен

Точки пересечения кривой моральных чувств с горизонтальной (нулевой) осью соответствуют абсолютной нейтральности в отношениях, и если живопись нас не обманывает, в случае экономического обмена наблюдается настоящая эквивалентность и, по совместительству, совершенная справедливость типа "даяние/воздаяние". Что это такое? Несмотря на всю расплывчатость термина "эквивалентность", мне кажется он отражает реальную, хоть и идеальную торговую, рыночную и просто человеческую ситуацию – когда обмен в точности взаимовыгодный со всех точек зрения. Как раз такой, какой вероятно требуется частной собственности, очищенной от всевозможных трагедий. Да, я думаю, такое вероятно бывает и в реальности – например, когда сделка происходит по совершенной цене, при совершенной информации, на совершенном рынке – и выгода продавца случайно оказалась равна выгоде покупателя, которые в свою очередь, случайно совпали с общими и общественными. Конечно знать такого нам пока не дано. Но важно верить, что такое может быть. Причем важно не с точки зрения экономики, а с точки зрения морали. Эквивалентный обмен – единственно возможная основа свободного общества. Только в этом случае экономическое принуждение, даже самое неявное, полностью отсутствует.

Конечно, такое заявление вызывает резонный вопрос. Как личные ощущения вообще связаны с основой, да еще всего общества? По-моему, очень просто. Если обе стороны в обмене точно следуют стратегии эквивалентной выгоды и в результате ощущают и понимают, что добились успеха – субьективная выгода действительно, обьективно стала одинаковой. Ну а общество получается, когда все и всегда поступают так же. Обьективность становится обьективной.

Я понимаю, что все это звучит довольно утопично, но представьте себе совершенно обычную, бытовую ситуацию. Каждый из нас сто раз на дню проходит мимо посторонних людей не только не сталкиваясь с ними лбами, но и оставляя в запасе довольно приличное расстояние. Как нам это удается? И при чем тут обмен? Умение обменяться такой мелочью, как право прохода – дело вовсе не маленькое. Оно маленькое для нас, потому что мы к нему привыкли, но когда-то за неумелую попытку обмена этим мелким правом можно было нарваться на острый меч. Ныне уже почти никому не приходит в голову пытаться выгадать себе преимущество. А если и попадаются такие уникумы, они обычно жалобно извиняются, как только оказываются жестоко наказаны. И это – очень важный моральный результат. Уступить ровно столько, сколько получить взамен – чистый эквивалентный обмен с совершенно посторонним человеком, причем практикуемый в масштабах всего общества. Пусть одним и тем же, мелочью и без участия денег. Но если люди научились эквивалентности, дело в принципе решено. Дальше – вопрос лишь количества.

Зачем я уделил внимание этой утопии? Эквивалентность – если под экономикой понимать обмен и информацией, и всем прочим, что может составлять ценность в обществе – практическое свидетельство этической универсальности, ибо только так она может проявиться. Нельзя говорить об универсальности морали, если она не влечет абсолютно нейтральное восприятие других людей. Вот почему так важна точка нуля. Она говорит о том, что среди нас есть множество людей, которых мы не относим к "своим" и "чужим", что мир перестал быть черно-белым, а стал каким-то… цветным что-ли, причем все цвета вполне равноправны. Без этой утопии все разговоры об универсальности остаются голыми идеями, не имеющими отношения к практике, которая всегда конкретна и партикулярна.

– Две моральные сферы

Рассмотрим подробнее идеализированный моральный профиль современного жителя мегаполиса, равнодушного к расизму, патриотизму и токсичным идеологиям. Легко видеть, что точка эквивалентного обмена делит картинку 1.11 на две части с абсолютно разными моральными принципами. Левая охватывает родственников, друзей, коллег и избранных соседей. Это область жертвенной морали – любви, симпатии, предпочтения. Она ограничена – любить всех подряд человек пока не научился. В центре ее – семья. Разные коллективы по-разному переживают распад семьи. Кое-где семейные ценности уже давно не ценности, там пик альтруизма едва заметен и отношения в семье встали на солидные рыночные рельсы. Кое-где еще пока верят в эти патриархальные предрассудки, там семьи крепки, а уровень альтруизма высок как и прежде.

Правая часть охватывает всех прочих. Вместо ненависти к чужакам, культурные современники воспринимают незнакомых как равноправных и равнодушных граждан, по чистой случайности населяющих землю одновременно с ними. За пределами личной сферы обитает публичная этика, тяготеющая к обьективности. Последняя присутствует в качестве той идеальной разумной основы, на которой строятся свободные отношения, полностью лишенные всяких биологических психических механизмов. Обьективность отчуждает субьектов. Они безличны и полностью независимы друг от друга. Отчуждаются не только субьекты, отчуждается прошлое в виде культурных наслоений, формировавших героический моральный фон коллективной идентичности. В отношениях с партнерами подвиг не требуется, память о нем бледнеет, он все больше ассоциируется с далеким и, прямо скажем, диким прошлым. Небольшая пологая область вокруг точки эквивалентности охватывает круг знакомых, как полезных, так и не очень, отношения с которыми уже не жертвенны, но еще и не вполне рыночны. Близкий круг – остаток первобытного коллектива, до сих пор психологически и материально помогающий выжить во враждебной эгоистичной среде.

Обе сферы принципиально различны с точки зрения и рисунка, и здравого смысла. Не думаю, что их можно теоретически впихнуть под одну моральную крышу, как хотелось бы тем из философов, кто занят поисками единой универсальной морали, или рассматривать в качестве случайных нехороших вариаций, подлежащих искусственной корректировке, как хотелось бы гуманистам и моралистам. Иными словами, я бы оставил жертвы семье и лучше занялся излечением эгоизма, мешающего обманутому современному человеку встать на этичную платформу и опереться на подлинную справедливость.

А моральному прогрессу, и нам вместе с ним, идти дальше. Его нынешний, весьма скромный результат – дальнейшее освобождение личности и углубление нормативности коллектива. Человек все больше зависит от коллектива, коллектив – все меньше от человека. Личность, ее знания и опыт, становятся все более субьективными, а коллектив, его культура и этика – все обьективнее. В конце концов, я надеюсь, даже ученые признают его существование.