Читать книгу Банк. Том 1 - Inkoгnиto - Страница 8

Старостенко возвращался в кабинет из своего первого «похода» в подразделения банка в качестве большого руководителя. Дела в его бывшем подразделении шли неплохо, он контролировал их минут по десять утром и вечером, но ошибок и недоработок не замечал. Видимо, поэтому, Николаю был дан непрозрачный намек начальником службы безопасности о том, что «надо бы прогуляться». Николай и сам чувствовал, что засиделся в кабинете, не зная, чем бы заняться. С бумагами, переброшенными начальником, он расправлялся достаточно быстро. Вообще, в службу безопасности обычно пишут или рутинные бумаги, такие, как списки допущенных к работе в вечернее и ночное время, или тогда, когда случилось что-нибудь эдакое и бумага при этом получается совсем не тривиальная. Пока на него навалили только простые бумаги, которые разбирались очень проворно. Позвонишь автору, спросишь о том, действительно ли такому-то, выбранному в списке наугад, надо по ночам работать и визируешь. Первый раз он сходил к знакомым карточникам в отдел, занимающийся установкой, регистрацией и обслуживанием терминалов для обслуживания кредитных карт, или POS-терминалов. Еще на пути туда он заметил, насколько больше людей стало узнавать его и с ним здороваться. Видимо, его поход к председателю с солидной красной папкой уже стал общеизвестным. Способы и скорость распространения слухов в банке, если и отличались от обычных, то только убыстрением передачи, ввиду большей плотности «населения» офиса. Арендные ставки в Москве росли все больше и больше, поэтому руководство старалось рассаживать сотрудников поплотнее, что только увеличивало возможность для того, чтобы потихоньку поболтать. Поэтому слухи и разлетались по банку со скоростью ударной волны от мегатонной бомбы. Вот увидели его, выходящего из кабинета председателя – через пару дней все узнают и здороваются. Сами приветствия тоже изменились – они стали явно более почтительными, чем были раньше. Николай было попытался понять, плохо это или хорошо – все-таки раньше с ним здоровались более сердечно и менее напряженно. Но он быстро понял, что прошлого не воротишь. Возможно, раньше было и лучше, но пути назад уже нет – теперь он сам достаточно большой руководитель и приветствуют его соответственно. Старостенко сказал себе, что к этому надо просто привыкнуть, как ко всякому явлению, от которого никуда не денешься. Николай сходил «в народ», как ему показалось, достаточно удачно. Конечно, до высшего пилотажа вице-президента по развитию бизнеса ему было далеко, но он хорошо пообщался с начальником, напомнил всем о том, что надо быть бдительными и при подозрительных действиях или излишней заинтересованности внутренней деятельностью подразделения, в особенности данными для служебного пользования нужно сразу доложить ему. Удачные обороты в своей достаточно спонтанной беседе он запомнил и намеревался использовать их в будущем. В частности, экспромт о том, что нужно сразу же докладывать о тех своих промахах, которые уже повлекли за собой некие последствия. Внешняя безопасность – сказал Николай – дело, безусловно, важное, но внутренняя безопасность тоже очень сильно зависит и от Вас самих. Если кто натворил что-то такое, что повлечет за собой финансовые потери – сразу же «сдавайтесь властям», как говорят в США. Пока процесс не зашел слишком далеко, усилиями начальства многое можно исправить. Конечно, Вы схлопочете, но не ошибается тот, кто ничего не делает – если честно признаетесь в содеянном, страшных последствий не будет. А вот тому, кто пытается скрыть свои промахи и потом выясняется, что два терминала работали три недели в разных предприятиях, но на один счет, пока виновный это не заметил и не попытался замести следы… Тому точно будет плохо – и, на 99 процентов не оттого, что он натворил, а потому, что верить такому человеку уже нельзя. Пример был свежим и поэтому воспринялся с большим пониманием – не так давно один деятель попытался скрыть именно такую ошибку, но его действия не остались незамеченными. Так как было очевидно, что он действовал с перепугу, а не по злому умыслу, ему дали уйти «по собственному», однако, альтернативой было увольнение по статье с записью в трудовую книжку. И ушел исключительно по собственной глупости – конечно, если бы он сразу доложил наверх, то получил бы от души. Но потом бы написали служебную записку, сбегали в бухгалтерию, сделали отмены с доначислениями и закрыли вопрос. А так – «увы и ах»… Внезапно Николай заметил своего старого приятеля – Ростецкого и через несколько секунд обрадовался тому, что кто-то еще здоровается с ним, как раньше. Хотя и не совсем – некоторая натянутость все же появилась. Ростецкий возвращался с какого-то совещания по одному из проектов, которые он вел, и Николай решил зайти к нему поболтать, подумав при этом, что с момента заселения в кабинет он стал намного реже общаться с коллегами.

Алексей Ростецкий был достаточно известной в банке личностью. Да и не только в банке – в том карточном профессиональном сообществе, из которого недавно выпал сам Николай, его знали очень многие. И не только знали, но и уважали. Ростецкий отлично разбирался в очень многих технических аспектах карточного бизнеса. Начинал он с терминалов, которые устанавливали для приема карт в магазинах, потом ненадолго занялся банкоматами, приложил руку к смежной области коммуникаций, когда занимался сетями терминалов, чиповыми картами… Потом ему стали доверять проекты на внедрение новых услуг, присылаемые из международных платежных системам по заявкам банка. Хотя людей, занимающихся такой работой, было не очень много, и все они были достаточно толковыми, Ростецкий выделялся даже среди них многими отличительными чертами. Прежде всего, его умение держать слово выделялось даже на фоне прочих достаточно ответственных людей. Перед тем, как что-то пообещать, он взвешивал свои обещания со всех сторон и часто обуславливал их, но, если Ростецкий что-то обещал безусловно, то этому было можно также безусловно верить. Видимо, поэтому его ценило начальство и подбрасывало на решение сложные проблемы на грани решаемости, а часто и далеко за ней. Как говорили некоторые его начальники, Ростецкий может сесть, подумать и разобраться. Скорее всего, поэтому ему прощали редкую в наши дни тягу к тому, чтобы говорить правду. В том числе, хоть и в высшей степени корректную, высказываемую уважительным тоном, но неприятную. Честность Ростецкого была безукоризненной, в том числе и по отношению к характеристикам самого себя, не говоря уже о прочих. Николай гадал о том, как начальство его терпит и не мог этого понять. Конечно, на первый взгляд могло показаться, что Ростецкий это не человек, а просто икона находящегося под постоянным риском блаженного изгнания за правду, но если бы такую икону написали и повесили в церкви… Николай подумал, что икону Ростецкого очень быстро бы оттуда сняли, например, после того, как она посмотрела бы своим отнюдь не ангельским, а, скорее ехидным ликом на пришедшую замаливать грехи продавщицу лет сорока и явила бы чудо, спросив у нее: «Вам какой грешок конкретно отпустить? Обвешивание покупателей, неоднократное воровство из кладовки или прелюбодеяние? Да если пришли по последнему поводу, то, будьте добры, уточните, с каким именно из шести мужиков, чтоб я, не дай Бог, не запутался, а то много Вас тут таких ходит». Острота языка Ростецкого во многих местах вошла в поговорку – а, будучи смешанной с правдивостью, изрядным ехидством и здоровым цинизмом, на гора выдавались такие перлы, что народ местами и повторять-то боялся. Чего только стоила разнесшаяся по банку характеристика команды проваленного проекта по объединению нескольких групп карт в одну! Ростецкий сразу же сказал, что из этого ничего не выйдет и даже почему – остановить обслуживание карт дня на три для корректного сведения данных во всех системах никто не даст. Ему не поверили, полгода пытались что-то сделать и по закрытию проекта от Ростецкого услыхали следующее:

– Объединяли группы так, объединяли сяк… Словом, занимались Вы полгода групповухой и при этом даже никакого удовлетворения не достигли.

Нечего и говорить, что незадачливые участники проекта живо были окрещены групповщиками. Хорошо еще, у них хватило чувства юмора отвечать, что удовлетворения-то они достигли и много раз, но, как чрезвычайно скромные люди, этого не афишировали. Хотя называть их так через пару-тройку недель перестали, словцо запомнилось всем, как и многие другие присвоенные с участием Ростецкого прозвища. Относиться к нему равнодушно было сложно – его или уважали, как профессионала, или побаивались острого языка, или завидовали, или… вариантов было много. Вот с такой незаурядной личностью сейчас беседовал Старостенко, подходя по коридору к закутку, где сидел Алексей. На столе у Ростецкого был творческий беспорядок – три толстенные открытые папки с распечатанной документацией MasterCard, очевидно, перекрестно читаемые одновременно, занимали больше половины стола и почти прикрывали распечатанные результаты последнего тестового выпуска нового типа чиповых карт. Тестирование, видимо, было не очень удачным – на полях стояло много пометок и знаков вопроса. Ну, да разберется, ему не впервой – подумал Николай, усаживаясь на один из стульев для посетителей. Ростецкий уселся в кресло, вытянул ноги, оперев их об стоящий под столом дипломат, что было его излюбленной позой и продолжил беседу.

– Что-то мы, Николай, все о прошлом и о прошлом…

– Да, есть чего вспомнить. Как обтекаемо сказал однажды Джеймс Бонд в одном фильме: «Мы многое пережили вместе»

– Ладно, давай лучше о будущем. Тебе как, не кажется, что очень скоро кого-то назначат виноватым за все промахи службы безопасности?

– Я так понял, что «кого-то» я часто в зеркале вижу?

– Именно!

– Не думаю.

– Э-э-э, батенька… Глупость и гордость часто ходят в обнимку…

– Да нет, все будет нормально. Знаю, но сказать не могу.

– Голос настоящего сотрудника службы безопасности, снимаю шляпу, Николай Владимирович. Уж не допросить ли меня пожаловали?

Ехидно-насмешливая реплика была типичной для Ростецкого, который, видимо, решил слегка обескуражить Николая. А почему бы не подыграть ему? – заодно и вопросы задам, на которые раньше не решался – подумал Старостенко.

– Да, вообще-то, и в мыслях не было, но если Вы так жаждете сдаться властям…

– Да я просто сплю и вижу, но власти меня совершенно игнорируют – уже три года ни единого допроса. Форменный непорядок!

– Сейчас исправим.

Николай хитро и с усмешкой взглянул на Ростецкого, дав понять, что это не слишком серьезно, и в то же время нарочито суровым голосом задал тому вопрос, которым давно интересовался

– Скажите мне, Ростецкий, почему Вы всегда ходите с дипломатом?

– Это же сугубо необходимая вещь! В транспорте, в быту, на работе – везде применяться может. Вот, например, сейчас – на него опираются ноги. В электричке на него опираются руки, когда он вертикально стоит на коленях. К тому же, дипломат на коленях в электричке это и средство от посягательств на занимаемую территорию…

– Это как? – заинтересовался Николай.

– Вот уселся, допустим, в электричку александровскую. На беду, их сейчас после запуска скоростных «спутников» стали почти со всеми остановками пускать, ломится в них народу немеряно. Положим, ворвался я туда в первых рядах, уселся себе у окошка и подваливает затем какой-то сильно разочарованный тем, что его обогнали, мэн. По морде видно, что откуда-то из Струнино, габаритами метр на два. У окна, он, само собой, уже не сядет, влезает на среднее место. Крайний к проходу при этом, если он там был, уже сразу висит в проходе на одной ягодице. Но этого вломившемуся мало, он, как правило, начинает раздвигать ноги пошире.

– Почему так?

– Да я и сам не знаю. Конечно, есть вариант спросить… Ростецкий оглянулся кругом и продолжил, не заметив в радиусе слышимости особ женского, как, впрочем, и мужского пола. Да, можно было бы у них спросить, например, почему Вы так усердно сушите свои яйца, или поинтересоваться, правда ли, что за 80 километров от Москвы мудья не моют, а только подсушивают и присоветовать, как паллиатив, подмываться.

– Пожалуй, это, как минимум, переведет беседу на гораздо более повышенные тона – засмеялся Николай.

– А зачем мне это? Лаяться всю дорогу с риском получить по физиономии – не наш метод. Дипломат упирается в стену у окна, отодвинувшаяся толстенная ляжка, как правило, упирается в него. Один дятел так аж до Мытищ пыхтел, насилуя бедный чемодан, видимо, думая, что упирается в бумажник в кармане. Когда он исподобился повернуть башку направо, бедняга так покраснел от разочарования, что мне показалось – его вот-вот кондратий хватит, аж малиновым стал. Дипломат – вещь что надо бумажки-журналы в нем не мнутся, влазит, если правильно укладывать, очень много, средство самообороны опять-таки, какому борзому пьяному между ног им заехать. И вообще – это уже часть образа!

– А усы – это тоже часть образа? – усмехаясь, спросил Николай

– Само собой! Я по ним узнаю, кого в зеркале вижу. Они мою морду внизу визуально расширяют.

– Это еще зачем? По-моему, твоя морда и так достаточно широкая.

– А как же! Чем шире наши морды, там теснее наши ряды!

– А как Вам, Ростецкий, удается так ловко говорить начальству правду и не быть при этом уволенным? – спросил Николай, с трудом сдерживая хохот. Этот вопрос интересовал не только его, а очень и очень многих.

– Ну, да это же совсем просто. Это еще в шестнадцатом веке не только знали, а даже на бумагу положили, я тут ничего нового не изобрел

Николай уставился на собеседника, озадаченный

– Просто все, просто, Николай Владимирович. Никколо Маккиавели, его сочинение «Государь», от которого и пошел тот самый упоминаемый раньше в Правде в самом негативном свете «маккиавеллизм». Само собой, когда книга попала в руки, стало интересно, чего ж там такого страшного для КПСС написано.

– Ну и..?

– Много чего интересного и полезного написано, рекомендую. В частности, о том, что благоразумный государь должен выделить несколько мудрых людей и им предоставить право говорить все, что они думают, да и на советах вести себя с ними так, чтобы знали – чем правдивей выскажутся, тем больше угодят. Вот только одно условие неприятное соблюдать надо…

– Это какое же?

– Говорить правду можно, да и нужно, но! Только о том, о чем сам государь спрашивает. Да еще, так, чисто по ходу дела, надо бы и мудрым быть.

– Или казаться таковым для государя.

– А вот если государь не отличает мудрых людей от дуралеев или требует того, чтобы ему все льстили, то он быстро трон теряет. Про это же как раз в главе «как избежать льстецов» написано. Без правдивых сведений много не наруководишь. Этому, кстати, Политбюро, ругавшее через Правду макиавеллизм – лучшее подтверждение. Слушали только то, что им нравилось, слушали, вот и дослушались..

– Эт ты точно сказал…

– Ладно, если серьезно, помощь какая нужна? Чем смогу, помогу, только знать бы чем именно. Ох, и неспроста с тобой такое приключилось. Не завидую…

– Ты-то нет, а остальные?

– Плюнь. Если перевешать всех дураков, то, при жестких, но, тем не менее, правильных критериях глупости останется максимум два-три процента населения. Как сказал Бернард Шоу, два процента населения думают, три – думают, что думают, а остальные скорее сдохнут, чем начнут думать.

– Ладно, за помощь заранее спасибо, хотя какая именно нужна – хрен его знает. Определюсь – приду.

Николай попрощался с Ростецким и пошел в свой кабинет. По дороге он думал о том, что, несмотря на его уход в службу безопасности, у него остались настоящие и толковые друзья среди «картежников», не забывающие о его корнях. В который раз он пожалел о том, что жизнь заставила его оставить карточное профессиональное сообщество. Заходя в кабинет, он вновь произнес про себя спасительную мантру «случившегося не воротишь» и взял документ, который он оставил себе на «после похода».

Семен Мокрофьев сидел у кабинета Профессора. Найти его оказалось не трудно, несмотря на то, что он снимал достаточно дешевый офис на окраине города. Впрочем, Профессор никогда не любил показухи и еще в школе ухитрялся хоть и обделывать дела «по тихому», но, в то же время, так ловко, что все знали о его неформальном руководстве. Вот только ничего доказать не могли. Правда, именно в десятом классе его метод один раз дал сбой, но Профессор каким-то необычайным образом ухитрился выкрутиться из сложнейшей передряги. И больше не попадался, видимо, жизнь его кое-чему научила. Бизнес Профессора прошел достаточно сложный генезис от полуподпольного к околобандитскому и затем большей частью легальному. Впрочем, за 90-е этот путь прошли многие. Существенная разница была в том, что Профессор в свое время не сидел под крышующей «бригадой», а сколотил свою собственную, которая, в отличие от прочих, не промышляла набегами на конкурентов, а лишь защищала его бизнес от наездов со стороны. Однако, такая защита проводилась очень жестко и, по слухам, часто выходила за рамки закона. Если верить молве, довольно многие «наезжавшие» вдруг куда-то пропадали… Но время тогда было лихое и таковым грешили многие. После начала крышевания предприятий милицией ядро бригады переквалифицировалось в охранников. Видимо, Профессор не хотел до конца распускать свою боевую организацию. «Разумно, мало ли какие времена настанут» – подумал Семен. Один из таких охранников, на лице которого аршинными буквами было написано непростое прошлое, стоял возле кабинета Профессора, в который заходила секретарша для доклада о приходе Моркофьева. До этого Семен видел еще нескольких таких же закаленных в прошлом охранников на входе и у лифта. Страж кабинета недоверчиво рассматривал Моркофьева, но расслабился после того, как из кабинета высунулась голова Профессора с возгласом «Заваливай». Семен немедленно последовал указанию.

– Ну, здорово! Забыл ты меня, Семка-Морковка!

– Да как можно Вас забыть, Профессор! Просто не хотел мешать бизнес-процессу.

– Да, затягивает этот процесс, затягивает…

– Кстати – бизнес-процесс не поглотил ли все развлечения? – ввернул Семен, осторожно переводя беседу в нужное себе русло. Давно ли на рыбалке был?

– Да, пожалуй, лет восемь назад, если не больше. Теперь у меня в той хате прямо как зона отдыха для охраны. Стерегут ее по двое неизвестно от кого, получается им, типа, как отпуск.

– Спрашиваю, кстати, не просто так, а с определенной целью.

– На рыбалку меня задумал выудить? Я, честно говоря, этой хаты сейчас даже стесняюсь – знакомых, кроме тебя, и не пригласишь, засмеют.

– А чего так? – недоуменно спросил Семен.

– Да как тебе сказать… Чем-то она мне малиновый пиджак образца начала 90-х напоминает… Строилась в 92-ом году за колоссальную тогда сумму в 50 штук баксов. А сейчас смотрится со стороны, а, тем более, внутри, прямо, как тот пиджачок, но не в 93-ем, а сегодня… С замаскированным схороном в бетонной стене да подвалом под, типа, недостроенную бильярдную, в котором едреный взрыв пересидеть можно… Дико, одним словом.

– Ну так и продай ее мне! – живо сориентировался Семен. Полтинник баксов я тебе дам.

Профессор откинулся на спинку кресла так, что чуть было не кувыркнулся, и весело засмеялся.

– Другому я бы всучил, не думая, но тебе… Там и электричество-то от дизеля мелкого и удобства втихаря в реку выведены. Да и далеко.

– Знаю. Она мне нужна не просто так, а для определенного дела. И, перед тем, как я соглашусь, мне, во-первых, надо ее посмотреть с одним парнем, а во-вторых, поговорить с директором местной электростанции.

– Однако, задумал ты, Семка, чой-то эдакое… Сказать не можешь, чего?

– Нет, не могу. Извини, Профессор, ты все равно не поверишь.

– Ну, хотя бы в общих чертах…

– Да как тебе сказать… Я там буду ставить серьезный эксперимент, для которого много электричества надо.

Профессор пристально посмотрел на Моркофьева.

– И не брешешь, вроде.

– Ты же видишь, что нет. В принципе, если куплю твою хату, можешь потом заехать и посмотреть, что там будет. Но с одним условием…

– Не интересоваться, чем именно занимаешься? живо сориентировался Профессор.

– На лету схватываешь… Даже тот парнишка, который будет мне помогать, и то не знает ничего, кроме необходимого для дела. И учти – от всякой мудрости только встарь было всего лишь много печали, а сейчас – еще и много опасности, тебе ли не знать… Меньше знаешь – крепче спишь.

Профессор призадумался и сказанул такое, чего Семен не ждал:

– Черт возьми, уважаю честных рыцарей плаща и кинжала. Если Лубянке для какого-то загадочного эксперимента понадобилась моя хата, могли бы ее просто отжать под каким-то предлогом. А тут прислали старого знакомого, да еще с деньгами, аж не верится. Передай начальству искреннее спасибо. И я ее тебе, так и быть, продам за тридцатник.

Семен просто остолбенел. Вся его выдержка понадобилась для того, чтобы не выказать своего полного обалдения от речи Профессора. Хотя… если посмотреть со стороны, высказанное предположение по-своему логично. На кой черт нормальному пенсионеру хата настолько на отшибе? А зная, где он работал, всякому нестандартному действию очень легко найти объяснение, кстати, не имеющее ничего общего с правдой. Вот так и рождаются загадочные истории про госбезопасность… Надо бы как-то это обратить себе на пользу и при этом не врать.

– Ну, Профессор, вообще-то я давно на пенсии..

– Расскажешь парторгу! Знаем мы вас – бывших разведчиков не бывает.

– Тогда – без комментариев – твердо ответил Семен.

– Поня-я-я-тно – хитро улыбнулся Профессор.

– И сам ты об этом деле помалкивай. Да охране своей скажи, если заинтересуются вдруг, чтоб не трепались. Они, я смотрю, у тебя люди серьезные, хватит одного намека.

– А то! Я так понимаю, о делах, по которым ты пришел, мы уже поговорили.

– Пожалуй, да – усмехнулся Семен.

Профессор позвал секретаршу, которая живо принесла «Реми-Мартен» с конфетами. Остаток дня собеседники провели за коньяком и школьными воспоминаниями. Перед расставанием они договорились о дате следующей встречи для поездки к загородному дому.