Читать книгу Коридоры НИИМБа. Библиотека судеб - Иоланта Даламбер - Страница 3

– Вот тебе твоя первая жизнь. – Шеф небрежно покачал в воздухе серенькой папкой, глянул на мое отражение в оконном стекле и уже серьезнее добавил. – Настоящая жизнь. Не тестовая.

Вчера утром. Это было вчера утром. Нет, позавчера.… Или… Я посмотрела на свое отражение в оконном стекле – ничего, ни морщинки новой. Как же так? Прожить целую жизнь, и не измениться!

Календарь на стене тоже облегчения не давал – 28 августа, тот же год. Началось задание 26 августа. Значит, все-таки не вчера.

Но как? Как?! Нет, понятно, что во фронтах время течет иначе, и сотрудники НИИМБа научились согласовывать его так, чтобы задание не занимало больше недели. Но, черт бы побрал эту теорию, у меня мозги плавятся, когда я пытаюсь состыковать ее с практикой!

Я закрыла глаза. Воображение услужливо рисовало уже ставшие родными образы. Тугие рыжие косы, упругое тело, глаза-«зеркала бездны», как говорил о ней Поэт.

Поэт! Этот странный мальчишка! Кажется, он был влюблен в нее.… Впрочем, каждый поэт влюблен в свою музу.

Муза… Immortelle… Кто она, эта странная девушка? Я бы хотела увидеть ее старость. Уже не столь тугие пепельно-белые косы, иссохшее тело, но глаза… Интересно, сохранила бы она те же глаза к старости? Те же зеленоватые пропасти, возможно, в мелких лучистых морщинках… Я до сих пор вздрагиваю, вспоминая отражение в зеркале этих глаз… Её глаз… Моих глаз.

Я открыла глаза и посмотрела в оконное стекло. Пепельно-русые волосы короткие, до плеч. Тело не без недостатков, хоть и порядком исхудавшее на новой работе. Глаза, отекшие от слез, каре-зеленые.

Муза была той, кем я мечтала стать. Рыжей фурией, страстной и стремительной, вдохновляющей и стихийной. А я… Кто я? Что я? Результат генетического эксперимента. Нет, не эксперимента, а долгой и кропотливой селекции, которая позволила НИИМБу что-то менять в генах и делать таких, как я, Специалистов. Человек-ГМО! Тьфу! Чтоб вас всех с вашей генной инженерией!

Я вцепилась в волосы, ожесточенно массируя голову и стряхивая слезы. «Тихо, Лен! Ты жива, здорова, не уродлива. У тебя нет проблем с жилплощадью и финансами. У тебя любимый сын и любимый муж». Я до боли сдавила голову и резко уронила руки на стол. Муж. Любимый муж!

Под руками мялась и шуршала копия отчета о моем задании. Предельно сухая и краткая история. «Специалист такой-то преступил к выполнению задания тогда-то, закончил успешно тогда-то. Дата. Подпись».

Тьфу, блин! Любимый муж! Мог бы и постараться ради любимой жены! Мог бы, но не стал!

На стол передо мной не спеша опустился высокий бумажный стакан. Манящий запах горячего шоколада заставил меня оторваться от терзаний и обратить глаза на неожиданного благодетеля.

Тьфу, блин! Любимый муж!

Дин улыбнулся и сочувственно потрепал меня по голове:

– Как ты? Я подумал, что стакан горячего шоколада в середине рабочего дня тебе не повредит.

«Черт бы тебя побрал, Дин! Пошел ты со своим шоколадом и насмешками!»

Я выдавила из себя подобие улыбки:

– Спасибо, Дин.

Он отхлебнул из своего стакана и кивнул на отчет:

– Злишься?

Шквал нецензурщины, взорвавшийся внутри, подбросил меня с кресла:

– Злюсь?! Да, я, бл…! Да… – я обессилено опустилась обратно в кресло и уронила голову на руки.

«Тихо. Четыре такта вальса, а потом говори все, что хотела».

Я мысленно проиграла в голове четыре такта очень быстрого вальса и вновь подняла взгляд на мужа:

– Нахрена было так писать?! Ну нахрена?!

Дин пожал плечами и небрежно развалился на диване:

– Это же отчет. Как я его еще должен был написать, по-твоему? В стихах?

Меня передернуло, когда я вспомнила мои попытки научить Дина писать стихи в нашей глубокой юности. «Нет уж, увольте!» – снова четыре такта вальса и два глубоких вдоха:

– Нет, прозой. Но не так сухо и бездушно.

Дин усмехнулся:

– Официально-деловой стиль не подразумевает экспрессивности.

– Экспрессивности… – эхом повторила я, чувствуя внезапное опустошение. Вот так и губят шедевры, описывая их канцелярским языком.

– Дин. Ты создал эту девушку, Музу.… Такую возвышенно-поэтичную, мечтательную, страстную.… И таким языком о ней писать!

Муж вернулся в сидячее положение и рассеянно посмотрел на отчет:

– Я не о ней писал, а о задании, с которым ты справилась. Весьма оригинально, но справилась. Молодец. Чего ты еще от меня хочешь? – Он поднял на меня светлые глаза.

«Что я хочу, действительно?»

– Хочу, чтобы не было так больно и противно.

– Противно? – Дин вглядывался в мое лицо, явно не понимая, о чем я. – Что противно?

«Ох, как же с тобой непросто!» Я покусала губы, собираясь с мыслями:

– Понимаешь.… Там все было так стремительно и эмоционально. А стиль и язык твоего отчета очень неприятно контрастирует с моим ощущением этого задания.

Дин подошел ко мне, поставил кружку на стол и присел на корточки:

– Понимаю. Но я не поэт, Лен. Не творец. Я просто технарь, который умело управляется с компьютером, способным качественно подбирать оболочки для специалистов.

Оболочки для специалистов. Просто оболочки, которые понятия не имеют, кем на самом деле являются, выполняют какое-то задание, о котором и помыслить не могут.

– Зачем ты создал ее такой?

Дин взял меня за запястья:

– Я не создал ее, а нашел. И именно такой, чтобы она наиболее эффективно справилась со своей ролью, и чтобы тебе в ней было комфортно. Похожей на тебя.

Я вновь глянула на свое отражение в оконном стекле:

– Похожей на меня или на ту, какой ты хочешь меня видеть?

Дин закатил глаза и медленно выпустил воздух, с трудом сдерживая улыбку:

– Дурочка ты моя!

Я резко вырвала у него руки и вскочила, горя от раздражения, но, не зная, как его вербализовать.

Не дожидаясь, пока я найду слова, Дин стиснул меня в объятиях, уткнулся носом в мои волосы и прошептал:

– Глупая! Я люблю тебя такой, какая ты есть, со всеми твоими восторгами и истериками. – Он отпустил меня и кивнул на стакан: – Прогуляйся и выпей шоколаду. Я надеюсь, он скоро вернется.

Последние слова прозвучали настолько неожиданно, что выбили меня из колеи терзания и самобичевания. Бровь моя невольно поползла вверх:

– Кто вернется?

Дин обернулся у самой двери и усмехнулся:

– Роман Геныч.

Действительно, поговорить со штатным психологом было бы неплохо, более того, это было моей обязанностью после возвращения из фронта. Но по каким-то непостижимым причинам Романа не было сегодня в Центре.

Я отхлебнула из стакана слегка остывший шоколад с маршмеллоу и вышла из кабинета прогуляться. Во время разговора с Дином мне немного полегчало, но стоило ему скрыться за дверью, и воспоминания вновь нахлынули на меня, возвращая на путь терзаний. Я долго убегала от них по коридорам, забыв о стакане с шоколадом, который держала в руках, и наконец остановилась у очередного окна. Там шел дождь. Капли стекали по стеклу, рисуя и тут же стирая полузнакомые силуэты.

Было ли это все? Было. И где-то там, в одном из фронтов, все еще остается реальностью. С кем это было? Со мной? Если я помню это «изнутри», значит, со мной. С другой стороны, Я никогда бы не стала делать и говорить ничего из того, что делала и говорила ОНА. Так, я это была или не я?

Скинув надоевшие туфли, я с ногами забралась на диван в небольшом закутке у окна и наконец-то обратилась к стакану с шоколадом. Поздно! Шоколад остыл и стал просто холодной приторно-сладкой жижей с навязчивым запахом. Но и это было хорошо, поскольку отвлекало от тоскливых дум, назойливых, как августовские мухи.

Чертово задание! Чертова работа, если здесь все задания такие! Чертов отчет, если все они такие!

– Эй, чего расселась, работы мало?

Я оглянулась, не дочертив вслед за дождевой каплей силуэт розы. Шеф, широко расставив ноги и уперев руки в бока, стоял за моей спиной и недовольно пыхтел.

«Интересно, если я покрою его матом, меня уволят?» – с надеждой подумала я, вороша словарный запас.

Шеф прицокнул языком и покачал головой:

– И не надейся. – Он прищурился, вглядываясь в мои глаза, и внезапно расплылся в улыбке. – Но все равно не рекомендую. Ибо я пришел к тебе с благой вестью. Пойдем.

Я не спеша поднялась с дивана, стараясь не расплескать шоколад и нащупывая босой ногой туфли:

– Вам никогда не приходило в голову, что, если бы кто-то когда-то давно в одном из небезызвестных фронтов послал на три буквы человека, также безапелляционно заявившего, что он принес благую весть, там не было бы половины войн и невинных жертв?

Шеф, уже развернувшийся в сторону длинного коридора, вновь повернулся ко мне и нахмурился:

– Не хами. Не я повинен в твоих проблемах. А будешь хамить, придумаю новые.

Я захлебнулась от возмущения и стиснула кулаки. Недопитый стакан шоколада слабо хрустнул и стек по моей руке.

– Бл…! – невольно вырвалось у меня.

Брезгливо швырнув останки стакана в урну, я в негодовании воззрилась на шефа.

Надув щеки, он медленно выпускал из них воздух, потом поднял на меня укоряющий взгляд:

– Ну не дура ли, а? И как с тобой работать?!

Я открыла рот, но так и не смогла ничего сказать от возмущения. Шеф покачал головой, схватил меня за руку и быстро потащил куда-то по коридору. На ходу он коротко бросил:

– Там с тобой познакомиться хотят.

– Кто?

– Там и узнаешь. – Он остановился перед большой черной дверью и, не оборачиваясь, буркнул, – Поговорим, когда вернешься.

Я с ужасом посмотрела на дверь, вырвала у шефа руку и в нерешительности остановилась. С одной стороны, я вышла из этой двери вчера вечером и возвращаться туда так скоро точно не хотела (и не имела права по должностным инструкциям). С другой стороны, выбора у меня, похоже, не было. Ибо, раз уж шеф притащил меня сюда, значит ему нужно, чтобы я вошла. А если начальству что-то нужно, даже смерть не избавит меня от необходимости это сделать. И нет ни малейшего смысла бежать, плакать, молить, угрожать, ругаться и убиваться с разбегу о стену. Поймают, откачают и запихают туда, куда нужно. Проверено.

Видимо, все эти мысли отразились на моем лице, потому что шеф сменил гнев на милость и заговорил мягче и спокойнее:

– Лен, я не хочу, чтобы ты входила туда с таким настроем. Это не очередное задание. Это скорее… – он замялся, взглянул на меня исподлобья и слегка улыбнулся, – скорее отдых.

Я удивленно воззрилась на него. Отдых? Я бы предпочла отдохнуть дома с мужем и сыном, а не шататься по Переходу.

Шеф подошел ближе:

– Я понимаю, ты только что вернулась, – Он наклонился к моему уху и почти шепотом продолжил, – Будь моя воля, я бы тебя туда не отправлял. Но воля не моя. Да и далеко идти не придется, даже обойдешься без развертки, – он подмигнул мне и улыбнулся, – Есть шанс, что тебе полегчает после этого визита. Меня уверяли, что должно полегчать.

«Развертка» была аналогией, позволяющей хоть как-то описать уму не постижимый процесс перехода специалиста во фронт, вселенную меньшей размерности. Задача была из разряда перевести кубик на плоскость так, чтобы он соприкоснулся с ней лишь одной гранью. Из кубика в итоге получался квадратик, а все остальные части сворачивались и «упаковывались» внутрь этого квадратика. Этакая слойка, если смотреть из трехмерного мира. Что получалось из специалиста при такой аналогии, мне было страшно подумать, потому что разворачивать и упаковывать внутрь нужной части надо было не только физическое тело, но и психо-ментальную составляющую. По сути, специалист психически и физически сжимался в тугую, почти плоскую (по меркам фронта) гармошку и нужной гранью этой «гармошки» сливался со специально подобранной для него во фронте оболочкой. Это было тяжело физически и психически. Но в разы труднее было «надуть меха» и вернуть «гармошку» в первоначальное состояние. После этого обычно приходилось восстанавливать психику. Кто-то отделывался легкой депрессией, как я, кому-то было тяжелее вернуть крышу на место. Это зависело от многих факторов. Так или иначе, процесс свертывания я прошла недавно и не была еще готова к новому ни морально, ни физически. Поэтому перспектива путешествия во фронт без необходимости сливаться с ним меня немного успокаивала. Значит, этот фронт был, как минимум, такой же размерности. И, значит, я, вероятнее всего, смогу в полной мере осознавать себя в нем. По крайней мере, я очень на это надеялась.

Шеф отстранился от меня и, глядя на дверь, произнес достаточно громко, будто должен был услышать кто-то, кроме меня:

– Но если ты не хочешь, ты можешь не ходить туда сегодня. Это дело добровольное, ведь так?

Последние слова он почти выкрикнул, но ответа не последовало. Я немного постояла у двери и взялась за тяжелое чугунное кольцо.

Раньше меня всегда забавляло, что в качестве кодового стука был выбран компас тангоса. Но побывав во фронте, я подумала, что он дает определенный настрой, некий задор, позволяющий проще преодолеть Переход.

– Кого там принесло? На сегодня заявок не было! – Раздался из-за двери недовольный голос Проводника.

Шеф нервно скрипнул зубами:

– Вань, кончай дурью маяться, сам знаешь, нас вызвали.

Дверь приоткрылась, и рыжая конопатая физиономия с торчащими ушами, щурясь на свет, высунулась нам навстречу:

– А, это ты, Васильич!

Он перевел взгляд на меня:

– А ее зачем привел? Она ночью вернулась, ей еще нельзя.

Шеф развел руками:

– Сам знаю, что нельзя. Ее к Вечу вызывают, потому и привел.

Рыжий Проводник присвистнул:

– Фига се! Прям Сам и вызывает?

Шеф кивнул.

Ваня вновь обратил ко мне конопатую физиономию:

– Ты хоть представляешь, какую честь тебе оказывают?

Я поморщилась и нервно дернула бровью:

– Нужна она мне больно.

Он покачал головой и усмехнулся:

– Ишь, ты! Какая… – он внезапно осекся, потом с подозрением уставился на шефа. – Она у Романа была??

Шеф снова развел руками:

– Его нет на месте.

Иван чертыхнулся:

– Ты рехнулся что ли?! А если она с катушек слетит, где и как мне ее потом вылавливать? – Он нервно мотнул рыжей головой в мою сторону. – Она вон еще не отошла от предыдущего, а ты ее опять куда-то швыряешь!

Шеф вновь надул щеки и медленно выпустил воздух через сложенные трубочкой губы:

– Не куда-то и вовсе не я. Она идет к Вечу. Он сам ее вызвал. Сказал, что справится не хуже Романа.

Рыжий Проводник недоверчиво покосился на меня и хлопнул дверью. Похоже, визит, обещавший унять мою меланхолию, не состоится. Придется вернуться в кабинет и ждать, пока Роман, наш штатный психолог, психиатр и бог знает, кто еще, вернется и вкрутит на место расшатавшиеся болты моей крыши. Я обернулась к шефу. Он пожал плечами и потянулся к чугунному кольцу.

Внезапно дверь снова открылась. Иван неодобрительно воззрился на шефа и протянул ему какую-то бумажку:

– Подпиши. Пущу ее только под твою ответственность.

Шеф надулся:

– С каких это пор Проводник стал перекладывать свою ответственность на других?

– С тех самых, когда эти «другие» стали нарушать должностные инструкции, – в тон ему ответил Иван, забирая бумажку. Потом Проводник повернулся ко мне и кивнул на дверь, – пойдем.

Не оглядываясь на шефа, я шагнула в полумрак Перехода и закрыла за собой тяжелую дверь. Из всего множества дверей светилась только одна, третья слева. Вообще, к каждой двери был привязан определенный набор фронтов, находящихся примерно на одном расстоянии от Центра. К первым двум были привязаны несколько искусственно созданных фронтов для тестирования новоприбывших и их знакомства с самим механизмом перехода во фронт. Мое первое задание относилось к фронту, привязанному к пятой справа двери. Про дверь, которая была мне назначена сейчас, я особо ничего не знала.

Переход (Mesales – его официальное название, но никто из специалистов не называл его так) был создан для «настройки» организма таких, как я, называемых «специалистами», на проникновение во фронт. Говорили, что этот коридор излучал что-то, запускающее в наших организмах определенные процессы, необходимые для успешной «развертки», проникновения и «свертки» обратно. Поскольку процессы эти были во многом завязаны на психике, Переход причудливым образом влиял на нее, вызывая в нашем сознании видения, называемые Призраками Перехода.

Из-под третьей двери выбивался зеленоватый свет. Он постоянно вспыхивал, почти исчезал, потом снова вспыхивал.

Проводник проследил за моим взглядом и усмехнулся:

– Заждался тебя Веч. Не припомню я от него такого нетерпения.

Он подошел к столу в углу бесконечной комнаты и поманил меня следом.

Я послушно последовала за ним. Возле стола стоял высокий фонарь с красновато-желтым абажуром. Я встала так, чтобы на меня падал свет фонаря, и уставилась на Проводника.

Он прокашлялся и искоса глянул на меня:

– Тут конечно развертки не будет, но формальности соблюсти надо. Посему я должен спросить тебя, по своей ли воле совершаешь ты переход в этот раз?

Я усмехнулась, вспоминая мой предыдущий диалог с Проводником. Тогда Проводник был другой, но череда вопросов, видимо, оставалась неизменной. Формула ответа тоже была стандартной. Я решила особо не менять ее.

– Я совершаю этот переход по воле вызвавшего меня, но не вопреки моим желаниям.

Проводник улыбнулся уголками губ, но тут же вновь принял серьезное выражение:

– Я также должен предупредить тебя об опасности как самого перехода, так и нахождения во фронте. И то, и другое, может негативно отразиться на твоем психическом и физическом самочувствии.

Я кивнула:

– Я осознаю опасность сего мероприятия.

Иван вновь не сдержал улыбки:

– Хорошо. Тогда последний вопрос. Доверяешь ли ты ведущему тебя Проводнику? – Иван неожиданно серьезно посмотрел на меня, голос его чуть дрогнул.

Я поежилась под его взглядом и задумалась.

Вопрос доверия был одним из ключевых, поскольку, в случае чего, только Проводник, которому ты доверяешь, мог быстро вытащить тебя из фронта и протащить по Переходу назад, не измяв по пути твою психику.

И сегодня этот вопрос был для меня самым сложным, поскольку с Иваном я еще не работала. В прошлое задание меня проводил шеф, в тестовые – Роман Геныч. Сейчас я впервые работала с абсолютно незнакомым мне человеком, которому должна была доверить не только сохранность моего тела при переходе, но и сохранность моей еще не восстановленной после предыдущего перехода психики. Конечно, это все было формальностью, никакого перехода в полном смысле не будет, поэтому, в сущности, вопрос носил чисто ритуальный характер. Но мне внезапно пришли на ум слова шефа: «В Переходе нельзя пренебрегать ни чем. В нем очень легко оступиться и потерять жизнь. И, скорее всего, не одну».

Я внимательно посмотрела на Проводника и отрицательно покачала головой. Он вздохнул и кивнул:

– Да, я понимаю. Спасибо за честность. Подожди секунду.

Когда Проводник отвернулся к столу, я невольно выдохнула: я боялась увидеть усмешку или другой знак неприятия моего серьезного отношения к этому вопросу. В конце концов, он знал Переход лучше, чем простой специалист с опытом в одну жизнь. Если бы он отмахнулся от моего ответа, я бы с чистой совестью могла принять шевельнувшееся на уровне желудка чувство за простой страх. Но Проводник был серьезен и внимателен.

Пошарив по столу, Иван взял какую-то бумажку и протянул мне:

– При условии отсутствия доверия Проводнику нужно выбрать Поручителя, которого Проводник сможет позвать в случае чего, и который поможет вытащить специалиста максимально целым. Кого ты выбираешь Поручителем?

Очень хотелось выбрать Романа. В общем-то, он почти всегда выступал Поручителем в подобных ситуациях у многих специалистов. Но Романа не было сегодня в Центре, а рисковать тем, что Поручителя не окажется на месте, я не хотела.

Я подняла глаза на Проводника в поисках подсказки или тени усмешки. Но Иван молча указал ладонью на лист бумаги.

Перебрав в голове несколько вариантов, я остановилась на шефе. Конечно, мне хотелось вписать Дина, но поручителем мог быть только человек, имеющий опыт пребывания в Переходе, а Дин ни разу не приближался к черной двери. Я вздохнула и вписала в бумажку имя начальника отдела. Мы, конечно, малость повздорили сегодня, но доверия к нему это, как ни странно, не подорвало. Я еще раз пробежала документ глазами и протянула Проводнику. Тот кивнул и поднял трубку телефона:

– Будешь Поручителем, – пробубнил он в трубку, немного подождал и, довольно хмыкнув, положил ее на место.

– Он согласен, – заверил меня Иван. – Пойдем.

Проводник сделал несколько шагов, потом, пошарив руками по стеклу, открыл незаметную прозрачную дверь:

– Как только ты закончишь, позови меня или Поручителя.

Я снова кивнула и шагнула в проем стеклянной двери. Проводник еще что-то говорил, но я знала, что инструктаж был окончен, и боялась медлить.

В Переходе было холоднее, чем в комнате Проводника. Откуда-то сильно сквозило. Стараясь не задумываться о природе этого сквозняка, я напряженно зашагала к подсвеченной зеленым двери.

Сперва переход показался мне легче, чем предыдущий, По сути, так и должно быть без развертки. Но когда я дошла до череды дверей, тянущихся по обе стороны бесконечного коридора, эта иллюзия быстро рассеялась.

Из первой двери на меня внимательно смотрели глаза сына.

– Мама, не уходи, побудь со мной. Я не могу заснуть без тебя, – всхлипывая, проговорил малыш.

Я с трудом сдержала подступающие слезы и мысленно пообещала сыну, что спою ему колыбельную, когда вернусь. Мысленно, поскольку разговаривать с призраками Перехода было небезопасно, это сбивало настрой на задание и грозило неправильной развёрткой.

Из следующей двери на меня смотрела мама и укоряюще качала головой:

– Опять тебя куда-то понесло! А кто сына воспитывать будет? Он скоро забудет, как ты выглядишь!

Я опустила глаза и быстро двинулась дальше. Две двери слева были пройдены, осталась пара шагов до нужной двери. Кажется, все и правда легче, чем можно было надеяться.

Внезапно с тихим скрипом открылась дверь справа. На пороге, легко поигрывая пастельным мелком, стоял Художник. Безумная улыбка расплывалась на его губах. Какое-то смутно знакомое ощущение встрепенулось во мне, когда я взглянула на него. По телу разлилась неприятная слабость, ноги невольно начали подкашиваться, прохладный воздух Перехода стал густым и тягучим, с трудом заползающим в легкие. Голова пошла кругом. Сквозь пелену наползающего тумана я услышала его тихий вкрадчивый голос:

– Я давно жду тебя здесь, Immortelle. Нам нужно возвращаться к работе. Я слишком долго тебя ждал. Вернись ко мне, моя Муза!

Сердце нервно затрепетало. Я в ужасе отшатнулась от него, но непослушные колени подогнулись, увлекая меня на пол.

Он улыбнулся, облизнул губы и достал из-за спины планшет с бумагой:

– Вот ты и готова к работе. Что ж, этот фон вполне подходящий.

Дышать становилось все труднее, ноющая боль в груди не давала сосредоточиться. «Нет. Я не Муза. Он не имеет надо мной власти!» – Напомнила я себе. На мгновение стало легче.

Художник недовольно оторвался от листа:

– Нет, опять ты все портишь! Потерпи немного, должна получиться очень необычная картина.

Холодный сквозняк внезапно сжал горло, темная пелена заволокла глаза, вызывая непреодолимую тошноту. Откуда-то издалека раздался голос шефа:

– Лен, протяни руку, вытащу.

Но рука стала вдруг неимоверно тяжелой и какой-то чужой. Шеф еще что-то говорил, но мой собственный неровный пульс заглушал его. Художник, не отрываясь от листа, улыбающимся голосом прошептал:

– Да, Immortelle, очень хорошо! Еще чуть больше смерти, и будет прекрасно.

Где-то сзади скрипнула дверь, и недовольный мужской баритон проворчал:

– Вообще-то я тебя вызывал, а не он.

Мое горло резко отпустили. Я закашлялась и, не оглядываясь на Художника, поползла в направлении спасительного голоса. Встать я смогла только у самой двери.

Высокий стройный мужчина с небольшой остренькой бородкой, в клетчатом костюме приветливо улыбнулся и посторонился, пропуская меня в просторное помещение.

Все еще с трудом переводя дыхание и придерживаясь за дверной косяк, я прошла внутрь и оказалась в огромной библиотеке. Старинные шкафы с книгами тянулись вдоль стен, образуя шестигранник вокруг тяжелого круглого стола. Еще миллионы книг в четыре этажа уходили под полукруглый стеклянный свод, из которого лился неяркий золотисто-оранжевый свет. Книги тихо перешептывались друг с другом, вздыхали страницами и медленно моргали тяжелыми веками старинных переплетов.

Это были не просто старые пыльные фолианты, которые веками не открывал никто, кроме иссохшего библиотекаря, нет, это были живые книги, истории которых в нетерпении трепетали под тяжелыми обложками. Казалось, стоит лишь прикоснуться к бумажному корешку, и история сама потечет к тебе, вольется в твое сознание и станет частью тебя, а ты – частью истории. Если и было где-то во фронтах место, которое я бы могла назвать храмом, это было оно. Книги были моей святыней, и здесь я чувствовала себя, как монах в святилище.

Задыхаясь уже от благоговения и восторга, я упала на колени и закрыла лицо руками. Не хватило бы никакой жизни, чтобы прочесть даже сотую долю этих книг, и от этого становилось невыносимо. Хотелось лечь и умереть среди этого моря книг прямо сейчас, пока еще не вкусил ни одной из их историй. Слезы текли из глаз, смывая ужас недавнего Перехода, тяжесть завершенного задания и то глубоко засевшее где-то гадкое чувство, которое вызывало во мне воспоминание об отчете по этому заданию. Книги будто говорили «Какое тебе дело до того, что прошло? Здесь мириады столь же глубоких и проникновенных историй, как твоя. Присоедини свою к ним. Ее место здесь, а не в твоей душе. Отпусти ее. Отпусти себя». И на место страху, сожалению, горечи и неприятию приходила успокоительная пустота.

– Леонтина, ты любишь книги? – вплетаясь в шепот библиотеки, тихо прозвучал голос стоявшего позади меня мужчины.

Я повернула к нему мокрое от слез лицо. Человек улыбнулся тепло и уютно и протянул мне руку.

Осторожно опустила я дрожащие пальцы на его теплую твердую, как свежая книга, ладонь. Без малейшего усилия он поднял меня на ноги и повлек за собой.

На пороге я невольно остановилась, оглядываясь на библиотеку. Как же я могу уйти отсюда? Неужели есть сила, способная заставить меня покинуть этот храм?

Книги ласково махали мне в след страницами. «Иди. Иди,» – тихо шептали они.

Я с жадностью вдохнула теплый и уютный запах библиотеки и, закрыв глаза, шагнула вслед за ведущим меня мужчиной.

Мы оказались в небольшом кабинете, также заполненном книгами. Указав мне на большое кожаное кресло, мужчина сел напротив и стал наливать что-то ароматное в большие керамические кружки.

Вдыхая ароматный отвар, я внезапно вспомнила, что у меня в кармане должна быть так и не открытая плитка шоколада, которую я притащила с собой из фронта Музы. Как она оказалась у меня в кармане в момент перехода назад в Центр? Почему? Как я до сих пор ни разу про нее не вспомнила? Я пошарила по карманам и, краснея сама не зная от чего, достала слегка поломанный шоколад в темно-синей бумажной обертке и золотистой фольге.

Мужчина с острой бородкой удивленно поднял брови:

– О! Шоколад к чаю! Как неожиданно! Мне еще никто не приносил шоколад к чаю. Спасибо.

Он осторожно взял шоколадку и, слегка прищурившись, начал читать надпись на обертке. Через несколько секунд его брови вновь удивленно взмыли вверх. Он посмотрел на меня и потряс шоколадкой:

– Это из того фронта, где ты выполняла задание, не так ли?

Я кивнула.

Мужчина не спускал с меня испытующего взгляда:

– Зачем, а главное, как ты взяла ее из того фронта?

Я пожала плечами.

– А как ты ее сюда принесла?

Я покраснела и опустила глаза:

– Я вообще забыла про нее, и вспомнила только сейчас, когда почувствовала этот запах… – я осеклась на полуслове, потому что внезапно узнала его.

Точно так же пах чай, который пила я… нет, Муза у Художника. И шоколад тоже был тот самый, которым угощал ее Художник в перерывах между работой. Невольная дрожь прошла по всему телу при этом воспоминании. Я отхлебнула ароматной жидкости, узнавая пряный вкус и с любопытством осознавая, что он мне совершенно не нравится. Муза любила этот чай.

Голос человека в клетчатом костюме вплелся в мои размышления:

– Хочешь нормального чаю?

Я подняла глаза от кружки и встретилась с его смеющимся взглядом.

– Ты же любишь чай с мятой, Леонтина?

Я кивнула, поставила кружку на стол и откинулась в кресле. Было легко и почти спокойно, сама того не замечая, я начала легонько покачиваться в кресле и внезапно чуть не упала – кресло оказалось неустойчивым. Мужчина легко подхватил кресло и водрузил на место:

– Осторожно, оно немного расшатано.

Я кивнула и исподлобья посмотрела на человека в клетчатом костюме, который, улыбнувшись мне, направился к двери с заварником в руках.

«Кто он? Зачем он меня вызвал? Наверняка, он хочет поговорить о моем задании. Хорошо бы». Поговорить хотелось сильно. Так сильно, как хочется почесать заживающую ссадину. И не просто излить душу, а услышать чужое мнение о задании. И не с позиции «выполнила – не выполнила», об этом я уже поговорила и с Дином, и с шефом, а с позиции эстетической и этической оценки всего, что там было. А было там многое, что я не могла однозначно оценить. Даже теперь, когда Муза, казалось бы, окончательно ушла в прошлое.