Читать книгу Любовь заказывали? (сборник) - Иосиф Гольман - Страница 4

А в общем – не так уж он и испугался.

Сидя сейчас в затрепанном салоне «Газели», в котором ушлый водитель явно поставил лишние кресла – Глеб великаном не был, а ноги вытянуть не мог, – он смотрел в грязное окошко, совсем не замечая пробегавших за ним заснеженных подмосковных красот.

…Вот пилот вывел двигатели на стартовый режим. Вот, мгновенно ускоряясь, понеслись под колеса шершавые плиты бетонки. Вот машина, потряхиваясь и покряхтывая, пошла вверх.

Круто. Очень круто пошла.

Он снова и снова проигрывал в мозгу ситуацию, пытаясь вспомнить свои истинные ощущения. Не те, которые он сейчас, сидя в «Газели», себе представляет. А те, которые в тот миг заняли его всего. Ощущения всегда в такие моменты вытесняют мысли.

Да. Ушла душа в пятки, это верно.

Точнее, не в пятки, а куда-то в низ живота. Некстати вспомнилось недавно прочитанное: оказывается, там находится огромное скопище нервных клеток, своего рода примитивный древний мозг. Вот он и реагирует.

Однако затапливающей волны паники не было.

Может, потому, что рядом, вцепившись в его руку, сидела Тоня?

А может, потому, что ему особо нечего терять? Мелькнула вдруг обидная такая мыслишка.

У той хамоватой бортпроводницы остался дома больной сынок. Вот кто наверняка любит эту покойную мымру, упокой, Господи, ее душу. Любит вместе с ее вздорным советско-аэрофлотским характером и рыхлым, рано состарившимся лицом. И она его тоже любит. И, умирая, наверняка думала не о себе, а о нем. А он, когда узнает, годами по ночам будет плакать по ней.

А кто бы поплакал о Глебе, достанься ему место поближе к самолетному носу?

Нет, Тамарка, конечно, поплакала бы, ради справедливости уточнил Железнов. Конечно, она его любит. Как тогда к рукам прибрала, так с тех пор и любит без остановки. Грех обижаться: и красива его жена, и умна. А активности хватит на трех Глебов. По крайней мере, его классная работа – ее заслуга, так же как и их классная квартира, машина, дача и тому подобные материальные свидетельства уровня жизни.

Благодаря Томке он не стал лесником и поменял глушь на благородную Остоженку.

Вспомнил о лесе – и потянуло в тайгу. Весеннюю, просыпающуюся, с запахами и звуками, понятными ему с детства. Он вдруг физически, босыми ступнями, отчетливо ощутил мягкое и упругое сопротивление мха на Малой Болотине. Правда, всплывшая картинка получилась скорее осенней. Сплошной ковер из маленьких зеленых растений, никем не воспринимаемых по отдельности, из которого, возвышаясь, торчат большие – сантиметров по десять в диаметре, – правильно-круглые шляпки черноголовиков. Абсолютно, как следует из названия, черные. На абсолютно белой крепкой-крепкой ноге.

За ними и ходили на Малую Болотину. Брали несколько мешков, лошадь и затаривались на зиму. Сушить.

Лошадь Машка, кстати, тоже не прочь была пожевать чистейшего белка. Раз – и схавала, аккуратно выцепив из зеленой подложки огромными мягкими губищами. Ну, может, еще жевнет пару раз – не смог точно припомнить Глеб.

На Большой Болотине грибов было еще больше. Но туда не ходили. Если только Глебов отец покойный. Остальные – боялись.

Не то чтобы Большая Болотина была сильно больше Малой. Однако столько в ней сгинуло людей – и ведь неплохо знавших лесную жизнь! – что стала эта полужидкая недотвердь тем, чем по деревням пугали озорных ребятишек.

А вот Глеб и там не боялся. Дважды пересек Большую Болотину по обманной, вконец сгнившей гати. Шел – не боялся. Больше тревожило, чтобы друзья не догадались, как это он, выйдя позже их, незамеченный всех обогнал. Как только не выкручивался тогда Глеб! Потому что если бы не выкручивался и про его походы узнал бы отец…

Даже сейчас Железнову, мужчине тридцати шести лет, только что пережившему авиакатастрофу, стало страшновато.

Узнай отец, был бы ужас. Огромный, молчаливый, абсолютно седой, батя до сих пор внушал изрядно повзрослевшему сыну сильные чувства.

И именно там, около Большой Болотины, он увидел эти острые желтые глаза.

А вот об этом лучше сейчас не думать. Оставим это на потом. На когда-нибудь. На длинные зимние вечера, когда, подражая любимым литературным героям, можно будет сесть перед камином – имеется и это в его неплохой квартирке, – закурив хорошую пенковую трубку, набитую хорошим, опять же английским, табаком.

А сейчас – лучше не надо.

Микроавтобус уже мчался по трассе, приближаясь к повороту на аэропорт, откуда полтора часа назад столь неудачно стартовал Глеб.

«Может, заехать, тачку забрать?» – подумал он. Но тут же отказался от этой мысли. После всего происшедшего сидеть за рулем быстродвижущегося предмета не хотелось.

«Потом заберу. Или Томку пошлю», – решил он.

Хорошая у него все-таки жена, подумал Железнов. На нее действительно можно положиться. Он вспомнил, как три года назад Томка лечила его погано сломанную – с поворотом кости – ногу. Затащила на горный курорт, поставила на лыжи – сама, кстати, каталась как ветер, – вот он и съехал, по пути сбив тренера их группы, плакат «Осторожно, крутой спуск!» и – уже в конце этого крутого спуска – деревянный столбик временного освещения.

На обратном рейсе он занимал три сиденья сразу, столько на нем было гипса.

Лечился долго, больше трех месяцев. И все это время Томка была рядом, организовывая полностью его жизнь – от визита каких-то особо умных эскулапов до операций с гигиеническим судном, поскольку Глеб долго был неходячим. Глеба, кстати, возня с судном напрягала. Томку – нет. Даже странно, как это в ней уживалось: в Греции закатила скандал из-за неприятного запаха в туалете. Что жена там унюхала, он так и не понял, но так орала на трех языках сразу, что хозяин их отеля счел за лучшее выделить даме люкс – вместо просто очень хорошего номера, – лишь бы заткнулась.

А тут таскала судно, делала все, что положено, чтоб пролежней не нажить, и еще посмеивалась при этом.

Да, Томка – человек неоднозначный. Не уверен Глеб, что без ума влюблен в свою жену – он вообще слабо представляет себе это чувство, – но то, что она вызывает у него теплые чувства, уважение, ну и, может быть, самую чуточку страх, – это точно.

Водитель «Газели» оказался покладистым малым и за довольно небольшие деньги довез свежеспасенного Глеба прямо до дома. Въезжать в ворота не стали: дольше объясняться с привратником, чем пройти.

Открыв ключом калитку, он зашел в не слишком просторный внутренний двор. Машин, как всегда, было мало: у большинства – места в подземном паркинге, стоимостью с хорошую квартиру в новостройке. Глеб не хотел тратить такие деньжищи, но Томка настояла. В принципе имеет право. Она и сама со своей посреднической фирмешкой зарабатывает долларов поболе высокооплачиваемого муженька.

Глеб скользнул взглядом по автомобилям и… замер! Вот это да!

Ситуация становилась острой.

Похоже, его начальник, Николай Иванович, которому Глеб был многим обязан, лично прибыл к Тамаре сообщить о гибели мужа. И ведь наверняка уже сообщил! Железнов встретился глазами с протиравшим заднее стекло «Лексуса» водителем Петрухой. Тот смотрел на подходившего Железнова именно тем взглядом, которым смотрят на ожившего покойника! Кивнул, что-то беззвучно произнеся, и кинулся в машину.

Уже входя в подъезд, Глеб обернулся и увидел, как Петруха тычет большим пальцем в клавиатуру мобильника.

«Не дай Бог, Томка померла!» – вдруг всерьез испугался Железнов. У нее же порок сердца, обычно жить не мешает, но он помнит пару приступов, когда буквально прощался с женой.

Поэтому и ребятишек не нажили. Она отказывалась, а он боялся настаивать, не желая стать нечаянной причиной ее гибели.

Но как они быстро узнали! Впрочем, удивляться здесь нечему: связь в их конторе всегда была на высшем уровне. Спутниковых телефонов побольше, чем во всей Российской армии.

Надо скорее ее успокоить. И не напугать при этом – вот ведь задачка!

Глеб прошел перед окошком консьержа и, не дождавшись шикарного лифта, рванул по лестницам вверх.

Семь этажей для лесного человека, хоть и бывшего, – тьфу. Даже не запыхавшись, вбежал на маленькую лестничную площадку, на которую выходило всего две двери. Зато за каждой было по пять комнат, не считая холлов и зимнего сада!

Дверь в его квартиру была не закрыта.

На Глеба во второй раз за день пахнуло смертельным холодом.

Замирая от страха, он осторожно зашел в родной дом и, отчего-то стараясь не шуметь, пошел по ковровой дорожке вдоль длинного коридора.

Никто не кричал, не причитал, не плакал. Ну и – слава Богу.

Может, еще не сказал? Тогда Глеб успел вовремя.

Он хотел свернуть на кухню – именно там по старой привычке Томка любила принимать гостей, – как вдруг остановился.

Удивленный? Пораженный? Потрясенный?

…Пожалуй, скорее усталый и обессиленный.

Он стоял в темном коридорчике и судорожно соображал, что делать.

Двустворчатая дверь в большую комнату была открыта, и Глеб отчетливо видел на белом пушистом ковре – сам тащил выбранную Томкой экзотику – две пары неподвижных ног. Одна из них – внешняя, раскинутая, – несомненно, принадлежала Томке. Вторая, несложно догадаться, Николаю Ивановичу, его доброму гению.

Вот почему так напрягся Петруха.

Глеб стоял, не в силах ни сказать что-нибудь, ни даже шевельнуться. И смотрел, смотрел…

Никакой порнографии, кстати, не наблюдалось: взору Железнова были доступны конечности от колен и ниже. Причем у Томки лишь одна нога была голой, на второй гармошкой болтались наполовину скинутые джинсы и колготки. Ноги его начальника и вовсе были приличным образом прикрыты.

Неприличные образы, если не входить в комнату – а Глеб не хотел входить (он и сейчас боялся до смерти напугать жену), – можно было только додумывать. Зато додумывались они легко.

– Не надо было тебе приезжать, – тихо сказала Томка. Глеб вздрогнул, не сразу сообразив, что это сказано не ему.

– Не переживай. Он уже на подлете, – хохотнул Николай Иванович, что-то невидимо, но старательно делая.

– Не надо было, – повторила она. – Я боюсь, когда так…

– Со мной ничего не бойся, – жестко сказал Николай Иванович, и две пары ног ритмично задвигались.

Еще с минуту Глеб как зачарованный смотрел на это чудовищное движение. Потом медленно, по-таежному неслышно развернулся и ушел тем же путем. На выходе все-таки не удержался, хлопнул дверью сильнее, чем хотел.

Бегом спустился по лестнице.

Снова кивнул консьержу – отставному полковнику.

Снова прошел мимо совсем слившегося с рулем Петрухи.

Перейдя улицу, машинально посмотрел на свои окна. Увидел бледное пятно лица за тонированным трехслойным стеклопакетом. Жива, значит, дай Бог ей здоровья.

И даже машинально – как каждое утро – помахал ей рукой. Правда, не дождался ответного жеста.

Уже подходя к метро, вытер глаза. Две катастрофы в день – это много.

Перед глазами плавали раскинутые ноги с наспех стянутыми джинсами. Что ж они так торопились?

Жгла обида. Злость. Ощущение предательства.

Но повеситься не хотелось.

Может, он просто недостаточно сильно любил свою жену?