Читать книгу Мальчик, идущий за дикой уткой - Ираклий Квирикадзе - Страница 8

Сюда мы ходим есть харчо, котлеты, компот из сухофруктов. Напротив кафе – издательство газеты “Заря Востока”. Многие из нас работают там внештатными корреспондентами.

В углу кафе стоит длинный дубовый стол, где собираемся мы, безвестные гении. Алик Бакурадзе – поэт, гений. Серго Саркисов – тоже поэт, гений. Гоча Соселия – философ, гений. Гайоз Барбизонов – певец, буддист, гениально играющий на ситаре. Я – Ираклий Квирикадзе, будущий писатель, конечно же гений. Есть еще писатель Чичуа, и он гений, но он презирает меня, я презираю его. Я всюду ловлю реальные сюжеты, он их ненавидит. Он фантаст. В его сюжетах герои блуждают по галактикам…

Так вот, Лука Месхи, случайно забредший в наше кафе, пьет вино и уверяет меня, что помнит все девять месяцев, проведенных в материнском чреве. Помнит с того момента, когда, победив миллион себе подобных сперматозоидов-головастиков, первым доплыл до финиша. Хотелось спросить: “Лука, врешь же?” И я спросил. Удивила невозмутимость, с какой он продолжал рассказывать эту маловероятную историю.

Вот в это самое время в “Кафе сирот” вошел штатный фотограф “Зари Востока” Гурам Патарая и сфотографировал меня и Луку Месхи – твоего, Чанчур, троюродного дядю, сегодня известного ученого-микробиолога из Болоньи. Он редко приезжает в Грузию. Слушая Луку тогда, в 1963-м, я всё больше и больше входил во вкус его рассказа. Годы спустя написал сценарий “Лунный папа” о необычных приключениях его мамы Лауры Квирикадзе, пока сам крошка Лука рос, креп, плавая в маминых водах. По этому сценарию режиссер Бахтияр Худойназаров снял фильм, получивший призы на престижных фестивалях. Но фильм и рассказ Луки Месхи во многом отличаются друг от друга. Особенно финал.

Мы с Лукой выпили в тот день в “Кафе сирот” три бутылки “Кахетинского № 8”. После того как мы с ним осушили вторую бутылку и приступили к третьей, он сказал:

– Лаура Квирикадзе была наивной шестнадцатилетней дурочкой и не собиралась становиться моей мамой. Однажды ночью она уколола палец об острый шип дикой розы. Лаура возвращалась с концерта артистов, приехавших в нашу деревню Лио. Концерт понравился ей. Она брела в темноте и насвистывала песню из репертуара сестер Ишхнели. Решив сократить путь к дому, Лаура пошла пустырем, заросшим кустами диких роз. Кто-то, кто через полчаса станет моим папой, подошел к ней и назвался актером той заезжей театральной труппы. Дальше они пошли вместе и свистели уже дуэтом. Потом упали в траву. Выглянула из-за облаков луна. Быстро сделав Лауру моей будущей мамой, актер встал с мятых ночных трав и исчез. Исчез навсегда, “словно растворился в лунном свете”, – скажет потом Лаура. И никто – ни мама, ни мой дедушка Иосиф, деревенский милиционер, ни бабушка Натали – никто никогда не узнал, кто он.

Дедушка, бабушка, моя мама девять месяцев ездили в Кутаиси, Поти, Анару, Боржоми – в города, где есть театры, – высматривали, выслеживали актеров-мужчин, пытаясь определить, кто шел за мамой Лаурой в ту лунную ночь по пустырю, заросшему дикими розами.

Дедушка был строг, он носил в кармане револьвер. Бабушка хотела лишь мужа для дочери. Маме же нравились театры, сцены, бархатные занавеси, мраморные колонны, зеркальные фойе, буфеты, пирожные, лимонад и, конечно же, наряды, прически, голоса актеров. Каждый понравившийся актер казался ей тем таинственным лунным незнакомцем.

– Это он, – шептала мама.

Дедушка Иосиф тут же выхватывал револьвер и лез на сцену, гоняясь за испуганными до смерти актерами. После громких разбирательств выяснялось, что ни один из них, увы, никогда не бродил в окрестностях нашей деревни Лио.

У дедушки был мотоцикл с прицепом. На нем мои родственники совершали набеги на театры в близких и дальних городах. Часто в дороге их настигал дождь. В мокром платье Лаура сидела в полумраке кутаисской оперы и слушала “Аиду” Верди. Дедушка спал. Днем он выводил на виноградники арестантов, а вечерами, уставший, расставив толстые ноги, откинув назад мускулистую шею, громко похрапывал на спектаклях.

* * *

Вокруг деревни Лио – холмистая равнина с залежами сланца. Беспрерывно дуют пыльные бури, с водой постоянные проблемы. Лиойцы купаются в песках. Я не оговорился – именно купаются. Для этого они закапывают себя в раскаленный до шестидесяти градусов (по Цельсию) песок. В песчинках сланца с тела, как в парной, катит градом пот. Лиойцы после этой “парилки” обтирают тела полотенцами – и чисты как ангелы. Женщины Лио “купались” у развалин церкви, которую все называли крылатой, вернее, летящей. Подглядывать за голыми женщинами никому из местных мужчин не приходило в голову. Хотя говорили, что военные из мотострелкового полка № 177 Закавказского военного округа, расположенного неподалеку от деревни, разглядывали смуглотелых красавиц в мощные полевые бинокли.

Но теперь нет уже мотострелкового полка, на его месте стоят пустые дома с выбитыми окнами, валяются противогазы, ржавые вилки, учебники по рукопашному бою. Над всем этим высится огромный памятник Ленину (всюду памятники). Эвакуация военного полигона из Лио кое-что изменила во флоре и фауне местности. На аэродроме в трех километрах от деревни военные летчики загружают самолеты овцами, коровами, быками (они ворованные) и вывозят их на продажу. Опасливо озираясь, летчики гонят скот к самолету, стоящему с заведенными моторами. У люка происходит заминка: большой черный бык не хочет влезать, бодается, ревет… После короткой корриды бык загнан в самолет. Ты, Чанчур, еще узнаешь об этом быке. Молодого узколицего летчика Зозо Булочкина, грузина по матери и русского по отцу, тоже постарайся запомнить. Это он завлек быка в самолетный люк и под хохот друзей сел за штурвал и взлетел в красное от восходящего солнца небо.

Лаура, девочка-подросток, любила сдавать кровь заезжающим в деревню Лио работникам общества Красного Креста и Красного Полумесяца. Ей нравился один из двух санитаров, который, когда брал мамину кровь, показывал фокусы с картами или читал любовную лирику Галактиона Табидзе, любимого Лауриного поэта. “Тринадцать пуль отлей мне, оружейник, тринадцать раз я выстрелю в себя”, – читал санитар. (Чанчур, Галактион Табидзе – любимый поэт не только Лауры Квирикадзе. Его переводили на русский язык Пастернак, Ахматова, но читать его надо грузину на грузинском. Помни об этом.)

Мы с Лукой Месхи допивали “Кахетинское № 8”, каждый из нас пьяно прочел строчку из Галактиона, и Лука продолжил свой рассказ:

– Санитар и его напарник были аферистами, разъезжавшими по маленьким городкам под видом Красного Креста. Собранную кровь они выгодно продавали в госпиталях. Думаю, что санитар-кровопийца, как он себя называл, мог стать моим папой, но не успел, его опередил решительный “лунный незнакомец”.

В ночь, когда я был зачат, мама смотрела, как я говорил, в деревенском клубе концерт. В этот раз показывали отрывки из пьес Шекспира. Черный Отелло душил в постели белую Дездемону. Юный Ромео говорил о любви, стоя под балконом Джульетты, потом перебирал струны мандолины. Мама, завороженная, смотрела на сцену, повторяла шепотом монологи влюбленных. После концерта в клуб должен был заехать дедушка Иосиф. Он очень любил свою дочь и следил, чтобы ее никто не обидел, особенно сейчас, в пору ее прощания с детством. Крупные ноги, крупный зад, большие зеленые глаза, пышная грудь Лауры могли свести с ума кого угодно. Даже конь почтальона как-то не удержался и лизнул потный мамин зад, когда та собирала оставшиеся перезрелые виноградные гроздья. Лизнул и не смог оторвать язык от маминых прелестей. Виноградари хохотали.

Дедушка Иосиф не пришел в ту ночь в клуб – он проспал. Лаура ждала-ждала своего отца, потом пошла домой одна. В сухой траве мерцали светлячки. Мама уколола палец. Дальше знаешь, что произошло.

Лаура, завороженная, смотрела на то, что делал актер. Минут через шесть в природе образовалось нечто, что смело можно назвать моим приходом в этот мир.

“Он был бледным”, – сказала Лаура своей подруге Медее, которой первой раскрыла сладчайшую жуткую тайну.

– А если будет ребенок? – спросила Медея.

Лаура разинула рот. Немая сцена длилась так долго, что мне захотелось крикнуть: “Я уже есть!”

– Расскажи еще раз, как это было? – попросила Медея.

– Он уложил меня на траву. Осторожно. Всё делал осторожно. Трусов на мне не было, я их терпеть не могу, ты знаешь. Потом во мне что-то взорвалось, как бомба, нет, как динамит, – помнишь, на Базалетском озере бросили динамит, и рыбы взлетели в воздух? Вот так разлетелись в разные стороны мои ноги, живот, сердце, груди.

Медея закрыла глаза, желая яснее представить этот взрыв.

Девочки ходили по пустой столовой, где Медея помогала своему отцу-буфетчику чистить лук, картошку, потрошила рыбу.

– Я забыла сказать, он нес гуся, мертвого, – добавила Лаура.

– Мертвого?

– Да.

– Тогда это действительно был актер. Они воруют ночами дичь, душат и увозят в город.

– Зачем?

Вошел папа Медеи Титико Лазишвили. Девочки замолчали.

Вскоре Лаура, убедившись, что в ней затаился я, решила от меня избавиться. Она с Медеей тайно поехала в городок металлургов Чиатура, где добывали марганец. Врач-гинеколог тщательно помыл руки, стал кипятить инструменты. Мама сидела в гинекологическом кресле, и я с ужасом всматривался в действия гинеколога. Я хотел кричать, как, наверное, кричат слепые котята, которых несут топить в реке. “Оставьте меня в живых, может, я буду Эйнштейном, Кассиусом Клеем, Гагариным, может, Джиной Лоллобриджидой или… Не убивайте меня!” Удивительно, но меня услышали там, выше облаков…

Ожидая, пока прокипятятся орудия моего убийства, гинеколог вышел во двор покурить. Неожиданно рядом остановилась пыльная машина, из которой раздались три выстрела. На халате несчастного гинеколога появились три пунцовые розы, он упал. Позвал санитарку: “Скажи девочке, что я не сделаю аборт. Пусть рожает, так хочет Всевышний”.

Врач был сван, всем известны их родовые разборки. Язык не поворачивается сказать: спасибо, дорогие сваны! Но что в таком случае можно сказать?

Не буду считать число пощечин, которые надавал дочери лиойский милиционер Иосиф, узнав, что та забеременела. Когда страсти приутихли, Иосиф решил действовать.

– Мы объездим все театры, ты должна узнать этого негодяя!

Иосиф поспешно сунул в пустую кобуру револьвер. Мир театра был для него незнаком, поэтому на всякий случай он решил прихватить верного стального друга. Первое время Иосиф пытался скрыть тайну дочери от родственников, от односельчан, но деревня Лио быстро узнала о случившемся. Строгие вековые традиции не допускали мысли, что у ребенка не будет отца. “Ничьих детей” в Лио никогда не было. Иосифу, олицетворяющему закон и порядок, легче было застрелить дочь, застрелиться самому, чем дожить до дня, когда родится этот “ничейный”.

Иосиф пошел в клуб. Директор клуба Акакий Гугунава был полупридушен в своем кабинете, словно был виноват в том, что среди артистов, игравших в мае, оказался совратитель невинной девушки Лауры Квирикадзе. Акакий, с шеи которого Иосиф не убирал стальные пальцы, разыскал список актеров, посетивших деревню три месяца назад. Прочтя фамилии, сказал:

– Это не мог сделать кто-нибудь из них. В тот раз приехали такие хилые, а с твоей дочкой чтоб справиться, нужен…

– Кто? – спросил Иосиф настороженно.

– Смотри! – Акакий ткнул пальцем на плакат старого фильма с Юлием Бриннером. – Одни мышцы! Этот бы мог, а эти наши… Не знаю. Когда твоя Лаура ходит по улице, в ней всего так много…

Иосиф растерянно смотрел то на обнаженный торс Юлия Бриннера, то на директора клуба, не зная, как реагировать.

Акакий налил вина, велел клубному аккордеонисту принести закуску. Аккордеонист играл душещипательные мелодии.

– Насыпь пепел на мою седую голову, – бил милиционер по своей круглой, как бильярдный шар, голове. – Я опозорен. Мой род опозорен.

И вот мотоцикл с пьяным Иосифом, женой и дочерью уже мчится в дождь, сверкают молнии, гремит гром… Вот они сидят в зале Потийского драматического театра… При входе Иосиф грозно спросил билетера:

– Партугимов сегодня играет?

Фамилия этого актера стояла первой в списке директора лиойского клуба.

– Играет, – подтвердил билетер.

Спектакль уже начался. Иосиф заметил, что в задних рядах пили водку из горлышка.

На сцене шел снег, ветродуй гнал снежинки в зрительный зал. Это было странно, так как показывали спектакль “Отелло”. В Венеции шел снег, и черный мавр ходил в завывающей пурге босиком и спрашивал Дездемону, куда она девала платок, который когда-то он подарил ей. Дедушка Иосиф провалился в сон. Бабушка Натали обалдело смотрела на зимнюю вьюгу, на черного человека, который таким прекрасным голосом страдал от несправедливости белых людей и мелочно ревновал к жене. Крупные слезы покатились у бабушки из глаз. Дедушка громко храпел. На храп обратил внимание венецианский мавр. Он сделал паузу в монологе и попросил Натали разбудить “этого мудака”. Так и сказал прямо со сцены, тыча пальцем в дедушку. В задних рядах засмеялись. Иосиф, услышав слова Отелло, приподнялся на стуле.

– Это ты мне? – спросил он у актера.

– Да, да, тебе, мудак! Там в углу водку распивают, здесь ты храпишь, а я Дездемону душить для кого должен?

В задних рядах снова засмеялись – с пьяным удовольствием. У Иосифа не хватило юмора влиться в общий смех. Он показал на Отелло и спросил Лауру:

– Он?

Мама покраснела:

– Не знаю, папа, вроде он, но какой-то очень черный.

Иосиф встал, пошел к задним рядам и стал пить с ними водку из горла. Парни подначивали милиционера:

– А что этот Отелло тебя при всех мудаком обозвал? Нехорошо, командир, не уважают тебя!

Иосиф молча пил. Вдруг неожиданно для собутыльников вскочил, побежал к сцене, вспрыгнул на нее. В руках его сверкнула револьверная сталь. Он схватил Отелло за горло, стал душить. Началась паника. Иосиф тащил Отелло за кулисы. Дездемона норовила высвободить мавра из сильных милицейских рук, какие-то люди пытались сделать то же самое, но Иосиф отталкивал их револьвером.

Где-то за кулисами Иосиф обнаружил кран.

– Смой с себя сажу! – приказал Иосиф.

– Зачем? – спрашивал испуганный Отелло.

Иосиф выстрелил в потолок, давая понять, что он не для шуток взобрался на сцену. Гримерша вазелином счистила с лица актера грим. Иосиф велел ему стать у стены, опустить руки, открыть глаза и смотреть на Лауру.

– Он? – вновь строго спросил Иосиф дочь.

Лаура внимательно разглядывала вазелинового мавра.

– Вроде не он, – сказала она.

– Вроде или он?

– Не он, папа!

– Пошли, – сказал Иосиф.

И без всяких объяснений покинул театр, ведя перед собой дочь и жену.

Я не буду подробно описывать второй и третий набеги Иосифа на городские театры. Все они были шумные, как и первый. В Кутаисском театре дедушку привязали на сцене к артиллерийской пушке, сделанной из гипса, и оставили на ночь привязанным, как восставшего сикха. Ночью дедушка выволок пушку и с ней протащился по улицам ночного Кутаиса до вокзала, где дежурные развязали ремни, веревки и освободили Иосифа.

В черном списке значилось пять фамилий актеров-мужчин. Иосиф со всеми сделал очные ставки. Лаура говорила “нет”. Последним в списке был певец Мурман Иашвили, исполняющий древние песни. Он в том злополучном майском спектакле выступал отдельным номером, поэтому и оказался под подозрением, несмотря на то что тридцать лет как носил длинную черную бороду с проседью а-ля Фидель Кастро, которую Лаура не могла не приметить на лице мифического лунного папы. Певец был схвачен на окраине своей деревни Эркети, где косил траву. Иосиф посадил его в коляску мотоцикла, связал руки, чтобы не буянил, и повез к Лауре в Лио.

– Он? – спросил Иосиф у дочери.

– Нет, папа! Была луна, а почтенного Мурмана я узнала бы в полной темноте!

Иосифу пришлось отвезти певца назад в поле, вернуть ему косу, извиниться и пожелать удачного сенокоса.

С горя милиционер запил с директором клуба Акакием, и тот сознался, что дал список актеров, которые приезжали не в этом году, а в прошлом. Акакий потерял бумаги, касающиеся майского спектакля. Иосиф рассвирепел: “Так я напрасно год за ними гонялся!” – и выстрелил. Акакий побежал, пули свистели у его ушей. Гипсовый Ленин в фойе клуба от прямого попадания потерял полчерепа.

Шел последний месяц моего пребывания в мамином животе. В глазах жителей деревни Лио милиционер видел нескрываемую издевку: “Ребенок рождается без отца”. Иосиф неистовствовал. Мрачно смотрел на живот дочери.

Бедная Лаура потеряла сон. Она вставала ночью с кровати, шла во двор, садилась на велосипед и уезжала в поля, мерцающие фосфорическими огнями. Если бы у светлячков были глаза, то они с удивлением смотрели бы вслед девочке в ночной рубашке, кое-как умещавшей живот на раме велосипеда.

В нескольких километрах от Лио по равнине тянулась железная дорога. В шесть утра там проезжал скорый поезд. Лаура, спустив с велосипедных педалей ноги, смотрела на пыльные вагоны, потом поворачивала велосипед и уезжала назад, в деревню. Однажды с подножки поезда был сброшен человек. В предрассветной синеве были видны силуэты людей, которые вытолкнули его с криками и хохотом. Следом полетели какие-то мелкие бумажки. Одна из них прилепилась к велосипедному колесу, Лаура увидела игральную карту – шестерку пик. Человек свалился на песчаную насыпь, тут же вскочил и, хромая, побежал за поездом. Лаура узнала его: это был санитар Карл Глонти, которой не раз брал у нее кровь и читал ей стихи Галактиона Табидзе.

Поезд санитар не догнал. Увидел Лауру, утер окровавленный нос. Они вместе пошли к деревне. Глонти рассказывал о себе: ему пришлось забросить прибыльное дело – собирать кровь. Недруги спалили его автобус. Он стал ездить по поездам и обыгрывать простофиль в карты, но и тут не повезло: одиночку-шулера накрыла поездная картежная мафия.

Побитый Карл весело смеялся, тыкал палец в живот Лауры, спрашивая, кто опередил его. Когда узнал, что удачливый соперник – инкогнито, принесший столько проблем в дом Лауры Квирикадзе, задумался и сказал:

– Пусть твой отец оплатит все мои долги, а я женюсь на тебе, мне всегда нравились беременные женщины.

В лучах встающего из-за виноградных холмов солнца санитар смотрелся очень живописно: высокий, плотный, в майке с рисунком шимпанзе, прыгающей с ветки на ветку, с синяком и разбитым носом.

Неожиданно для себя Лаура привела Карла в дом. Иосиф напоил его вином, которое готовил сам, выжимая сок из виноградных гроздьев в большую медную лохань. Карл оценил вино и как-то очень быстро сдружился с отцом Лауры, который, оказалось, прекрасно играл в карты и замечательно шулерничал. После второй бутылки вина они договорились, что с начала следующего месяца будут вместе ездить по поездам и обыгрывать дураков. Иосиф то ли шутил, то ли говорил серьезно. Его погнали из милиции за набеги на театры, вот он и готовился к новой жизни – из милиционера в шулеры.

Но дочке он сказал:

– Мое шулерство – это шутка, я вправлю мозги твоему балбесу, дай срок.

Карл стал ходить каждый день в дом Лауры. Купил себе костюм, Лауре – маленькое золотое колечко с аметистовым камешком. Он был нежен с беременной девочкой. Рассказал ей, что его мама, Зина, была руставской проституткой, что у него не было отца в детстве, что это его очень мучает и он всю жизнь ищет папу. Пригласил Лауру в ресторан – и вот тут случилась история.

Они сидели в зале, вокруг стоял гомон, человек двадцать воинов-десантников праздновали какой-то юбилей. Десантники произносили громкие тосты, забрасывали деньгами поющую на эстраде певицу, на пышных грудях которой сверкали сотни зеркальных осколков…

Кто-то окликнул Карла. Он оглянулся. В углу ресторанного зала у пластмассовой пальмы сидели те, кто скинул Карла с поезда. Карл, увидев “друзей”, встал, подошел к ним, поздоровался. Те усадили его за свой стол, но тут же “случайно” пролили на его голову кетчуп. Никто в зале не заметил этих издевательств, только Лаура, бледная, смотрела, как Карл отошел от столика под пальмой и пошел в туалет смыть кетчуп.

Вернувшись к Лауре, он сказал:

– Слушай меня, девочка. Сейчас я пойду к эстраде, скажу в микрофон два-три слова, после которых ты быстро выходи и иди вот к той машине, – Карл указал в окно на красную машину.

Когда певица кончила петь, на подмостки вспрыгнул бывший санитар, взял в руки микрофон и улыбнулся залу.

– Дорогие десантники! Сегодня, в ваш праздник, поздравляем вас! Вон там, под пальмой, сидим мы, – Карл указал на стол, где только что над ним издевались.

Четверо крупнотелых мужчин, сидевших под пальмой, с напряженными лицами смотрели на говорящего.

– Я хочу вам спеть! Эта песня посвящается нашим доблестным воинам-десантникам!

Карл оглядел притихший зал, прижал микрофон к своей заднице, которая издала громкий, протяжный звук, многократно усиленный динамиками. Зал слушал эту долгую ноту в полном оцепенении. Завершив свою “песню”, Карл передал микрофон певице и исчез с эстрады.

Из немой паузы первыми вышли десантники. Они бросились к столу, где сидели “друзья” Карла. Кулаки их стали сокрушать физиономии “друзей”. Вспомнив про машину, Лаура вышла из орущего матом ресторанного зала.

– Как я их уделал, а? – хохотал Карл за рулем похищенной машины.

Лаура влюбилась в Карла Глонти. Он стал жить в нашем доме, стал целоваться с Лаурой в тех самых розовых кустах на пустыре, где когда-то ее повалил лунный незнакомец. Беременная Лаура была счастлива в руках бережного, внимательного возлюбленного.

Через две недели сыграли свадьбу. Приехала белокурая руставская проститутка Зина – мать Карла. Вся Лио три дня пила, веселилась, а потом случилось то, во что никто не верил, когда им рассказывали…

Утром рано Иосиф, Лаура и Карл поехали в районный центр расписаться, о чем почему-то все забыли. Мотоцикл только выехал за деревню, как Лаура попросила Иосифа остановиться и побежала к кустам. Карл – за ней.

– Ты что, девочка? Тебе нехорошо?

– Успокойся, у меня свои проблемы… Живот…

Карл вернулся к мотоциклу, стал тихо что-то говорить Иосифу. Это видела Лаура, присевшая в кустах. И тут (внимание, Чанчур!) неожиданно со страшным ревом с неба упал бык. Он расплющил мотоцикл, сбил насмерть Иосифа и Карла. Когда к ним подбежала Лаура, она увидела только огромную тушу черного быка, горячую кровь, стекавшую с бычьих ноздрей, и чьи-то ноги, то ли отца, то ли возлюбленного, которые виднелись из-под туши. В эту фантастическую смерть никто не хотел верить. В шесть утра у выезда из деревни Лио с неба свалился бык? Бык с неба?! Разве что Зевс (которого греки изображают в виде быка) покончил жизнь самоубийством… Но при чем тут Иосиф, Карл?!

На девятом месяце беременности Лаура вопреки природе расцвела, похорошела. Девичье лицо обрело черты красивой женщины. Она не могла оставаться в одиночестве. Краткая любовь к Карлу Глонти раскаленной иглой возникала в сердце, как только она оказывалась одна. Ей не хватало веселого шулера с нежными сильными руками, с которым она так глупо договорилась заниматься любовью только после рождения сына. Она пошла помогать своей подруге Медее в столовую. Получала какие-то мелкие деньги.

Как-то вечером в столовую вошли два подвыпивших летчика. Летчики рассказывали Лауре и Медее всякие забавные истории, среди них рассказали и эту: совсем недавно, улетая на север, зная, что там неблагополучно с питанием, они украли из стада двух коров и быка. Только взлетели, бык сорвался с привязи и стал носиться по самолету как сумасшедший. Пришлось срочно избавляться от опасного груза. Они открыли люк, быка вытолкали…

Лаура опрокинула на голову одного из летчиков кастрюлю с горячим гоми. Через два дня в столовую пришел друг летчика, который избежал участи своего товарища. Он принес письмо от лежавшего в больнице капитана Булочкина. В письме капитан просил прощения за то, что стал причиной таких потрясений в жизни красивой женщины, писал, что раскаленный гоми и ожоги второй степени – легкое наказание за его преступление. В конце письма он просил Лауру выйти за него замуж.

Лаура отказала. Вскоре капитан Булочкин сам появился в столовой. Рана на голове зажила, но волосы росли кустами. Лаура выгнала его. Он пришел к ней в дом пьяный. Стоя у порога комнаты Лауры, сказал:

– Девочка, это я. Это я – он!

– Кто – он?

– Артист, который повалил тебя в кустах диких роз.

Лаура рассмеялась.

– Ты не веришь?

– Ты что, дурак, Булочкин?

– Сказать, что ты говорила в ту ночь? “Ой, как глубоко!.. Во мне нет больше места”.

Капитан рассмеялся, увидев растерянность на лице Лауры. Потом в точности рассказал все подробности той ночи и дня:

– Я приехал к друзьям в мотострелковый полк, он расформировался, друзья пообещали подкинуть кое-что. Три дня мы пили, я разглядывал в бинокль голых лиойских девочек, которые закапывались в песок. Приметил одну, классную, сдурел. Потом увидел ее в местном клубе, она сидела разинув рот и слушала Шекспира. После спектакля пошел за ней, китель вывернул наизнанку и представился актером. Я даже сказал: “Я – Ромео”. Ведь так я сказал, помнишь?

Лаура вспомнила. Капитан упал на колени. Лаура молча ходила по комнате. Капитан не поднимался с колен. Лаура нашла на кухне бутыль отцовского вина. Впервые выпила. Вместе с капитаном. Потом была ночь. Мы были вместе: мама, папа и я. Вновь, девять месяцев спустя. Утром Лаура выскользнула из постели, заварила чайник, расставила тарелки, нарезала сыр, помидоры, хлеб. Приготовила завтрак. Пошла в спальню разбудить капитана, остановилась у кровати, где, скинув одеяло, храпел красивый сильный мужчина. Долго смотрела на него и, сама того не ожидая, вынула из комода отцовский револьвер, набросила на спящую капитанскую голову подушку и выстрелила.

Потом пошла в огород и стала рожать меня среди зеленых кочанов капусты, – закончил Лука.