Читать книгу Другая белая - Ирина Аллен - Страница 2

Октябрь 1996

Земную жизнь пройдя до половины, Марина узнала, что живёт не там, где надо. Она и сама давно мечтала перебраться из своего оврага в Черёмушках поближе к центру, где работала, но молодая богемного вида ясновидящая имела в виду другое: не то место на планете.

– А где мне надо жить? – голос сорвался и дал петуха.

– Море… остров – это Англия! Где-то в том районе, и всё у вас будет хорошо! – закончила ведающая, отрываясь от хрустального шара и поправляя позвякивающие на груди цепи.

– А сглаз?

– Нет никакого сглаза. Энергетика у вас добрая и сильная, я ещё в коридоре, когда проходила мимо, почувствовала. Подумайте, над тем, что я сказала. Поблагодарив, Марина вышла из здания научной библиотеки, где занималась, и где в маленькой комнатке под самой крышей за вполне умеренную плату жаждущие и нетерпеливые получали знания, которые не могли отыскать в мудрых книгах. Вообще-то, она пришла спросить о другом, но поставленный «диагноз» так озадачил, что она забыла, зачем пришла.

…Золотая осень, любимое время года, – хорошо на бульварах. Марина шла к троллейбусной остановке, под ногами – мягко от листьев. Скоро их смоет дождь, а потом всё укроет снег и лёд на полгода. Она любовалась многоцветьем вокруг, и думала: «Поменять район на планете – это потруднее, чем поменять его в родной Москве, хотя, возможно, и дешевле. Англия! С моей диссертацией по истории Англии эпохи раннего феодализма. Оксфорд, жди меня! Хорошо бы уехать, но это из разряда пустых мечтаний, и у меня и так всё хорошо, грех жаловаться: мужа в семью вернула, ребята – студенты хороших вузов».

Подошёл троллейбус, она села и поехала на Мосфильмовскую, где в однокомнатной квартирке жили её мама и бабушка. Там ей обрадовались, но от телевизора не оторвались: известные астрологи, муж и жена, вещали, что век грядущий всем готовит. Водя рукой по какой-то карте, астролог-жена вдруг запнулась, потом в недоумении развела руками и обречённо молвила:

– А здесь, я просто боюсь произносить, в начале столетия должно произойти что-то ужасное, какое-то наводнение, затопление. Я вообще не вижу этот остров на карте в следующем веке. Она имела в виду Британию.

Марина засмеялась. Бабушка немного обиженно произнесла:

– Не понимаю, чему ты смеешься? Ты ведь знаешь, как твой прадедушка любил эту страну.

Марина знала эту семейную историю. Прадедушка – поляк, высланный в Сибирь за участие в Январском восстании 1863 года, там не растерялся и начал торговать отборными сибирскими молочными продуктами с самой Англией. Удивительно, что в годы, когда весь семейный архив был сожжён в печке, один документ сохранился. Это был некролог в газете маленького сибирского городка от февраля 1917 года, где с большим уважением перечислялись все заслуги прадеда перед отечеством, в том числе – деловые и дружественные связи с Британской Империей. И ещё в семье жила легенда, что в 1919 году, когда шла гражданская война, к вдове прадеда каким-то чудом добрался его английский друг, чтобы вывести её с малыми детьми в свою страну. Но прабабушка, родившая одиннадцать детей, – большинство из которых уже повзрослело, и было разбросано по городам и весям России, – категорически отказалась уезжать, даже во имя спасения трёх, живших с ней, младших детей. Бабушка Марины была самой младшей из них. Так и остались в Сибири. Отец Марины – тоже сибиряк из крестьянской семьи. Только после войны будущие родители Марины перебрались в Москву учиться, где и встретились.

– Бабуся, но мы же здесь. Участь стать подданными Британской Империи нас миновала. Мы не уйдём под воду, как Атлантида.

Бабуся улыбнулась и, хитро прищурившись, спросила:

– Ты скажи мне, когда стареть начнёшь? Где твои морщины?

Марине исполнилось сорок четыре года. Ненатуральная блондинка роста Венеры Милосской – сто шестьдесят четыре сантиметра. Всю жизнь, знакомясь с новыми людьми, она слышала слова: «Вы мне кого-то напоминаете». Она напоминала всех примелькавшихся блондинок, включая рыжих, вместе взятых. Только после сорока сравнивать перестали: Марина заслужила своё собственное лицо. Двадцать четыре года она была замужем за одним и тем же мужем-инженером. Восемнадцать лет проработала в одном и том же музее. Четыре последних года она была влюблена. В женатого мужчину, живущего за тридевять земель.

Зима 1992

В новогоднюю ночь Марина обнаружила, что у мужа роман на стороне. Можно было бы и раньше догадаться: он переселился в «большую» комнату, якобы, чтобы смотреть телевизор допоздна, часто не возвращался домой, объясняя это тем, что уставал в дороге и оставался в общежитии. Она не догадывалась потому, что в своём долгом замужестве привыкла быть одна: муж работал далеко, уходил из дома рано, возвращался поздно, подолгу пропадал в командировках, откуда не звонил. Отношения у них были дружеские. Мужу Марина никогда не изменяла, и сама его не в чём таком не подозревала. Оказалось, напрасно.

Чуть пьяная и весёлая от шампанского она подняла телефонную трубку, чтобы поздравить подругу, и застала конец явно любовного разговора мужа по параллельному телефону. От обиды сразу протрезвела: он даже не потрудился скрыть свою связь и разговаривал прямо из дома.

…Промучившись неделю, она назначила ему свидание в фойе одного из московских театров, сказала, что любит и хочет, чтобы он вернулся в семью. Он вернулся на следующий день. Марина подозревала – с явным облегчением: она всё за него решила, кончилась его жизнь на два дома.

Примирение было страстным – тело истосковалось. В сорок лет «основной инстинкт» ещё требовал своего. Они даже позволили себе недолгий медовый месяц на берегу моря в промозглой январской Эстонии, где каждый вечер отогревались в сауне. Вернулись и стали жить, как прежде. Марина особенно и не винила мужа: вся её жизнь без остатка была заполнена сыновьями, работой и бытом – из дома на работу, с работы через магазинные очереди или библиотеки – домой. Для мужа оставалось то, что оставалось, – то есть почти ничего. Если ему удалось урвать кусочек тепла и чьей-то любви, – ну, его счастье.

Но что-то, всё-таки, изменилось в ней после этого. Неистово захотелось любви. Не любовника, не другого мужа – бож-упаси, что-то разрушать! – просто, чтобы была эта волнующая тайна в её жизни. Мужчина мечты «по умолчанию» должен был быть нездешним. Не инопланетянином, конечно, но и не соотечественником. Последних она слишком хорошо знала. Не было между ними и ею той необходимой дистанции, куда могло бы втиснуться хоть какое-то эротическое притяжение. Какое притяжение может возникнуть в набитом вагоне? Одно желание высвободиться. Когда она оставалась дома одна, страстно со слезами молила кого-то: «Пошлите мне любовь, мне это очень-очень нужно, я жить без этого не могу».

Март 1992

Накануне Женского дня в доме зазвонил телефон. Старший сын поднял трубку и сразу перешёл на английский. Потом, прикрыв трубку ладонью, шёпотом спросил:

– Мама, это бельгийцы из моей группы. Просят разрешение остановиться на один день. Можно?

– Конечно, что за вопрос!

Фантастическое это было время. Сыновья – студенты. Начались студенческие обмены. В их скромной квартире жили по месяцу и студент из Чикаго, и мальчик из Голландии. Прошлым летом старший сын работал переводчиком в группе голландских и бельгийских учителей, плавал с ними в круиз по Волге. В конце путешествия, когда вернулись в Москву, привёл голландцев к ним домой. Вот уж было веселье! Бельгийцы тогда не пришли: предпочли ансамбль русского народного танца.

Теперь и с ними познакомимся!

С утра сын поехал на Казанский вокзал и к полудню привёз бельгийскую пару. Марина смотрела из окна своего пятого этажа, как высокий мужчина и почти такая же высокая женщина с трудом выбирались из маленькой «шестёрки». Заработал лифт, услышав это, она повернула ключ и стала в дверях. Гости вышли на этаж, и… что-то странное произошло: она и бельгиец встретились глазами, вспыхнул светящийся луч, и острая боль пронзила её сердце.

Гости вошли, сын представил их: Марта, Мартин. Мартин был, безусловно, хорош собой: высокий широкоплечий брюнет, чуть смугловатое лицо, тёмные глаза и брови – похож на испанца. Корсар! На вид – лет сорок с небольшим. Его жена с совершенно седой головой и короткой стрижкой выглядела старше.

Марина ставила в вазу подаренные ей тюльпаны, накрывала на стол, но боковым зрением не упускала Мартина из виду. Она чувствовала, что и он, разговаривая, обращался в основном к ней. За столом речь, конечно, зашла об августовском путче, о том кто и где был в те дни. Марину до сих пор не покидало воодушевление того солнечного августовского дня, когда Большой каменный мост, под которым ещё позавчера стояли танки с раскосыми подростками-солдатиками, был открыт для пешеходов, и она впервые в жизни чувствовала себя одной крови с соотечественниками. И была благодарна Мартину за напоминание. Заговорили о работе. Она вдруг начала серьезно посвящать гостя в то, что её занимало и волновало, и он понял – более того, подтвердил верность её мыслей примерами из своей практики, хотя, казалось бы, что могло быть общего у преподавателя математики и музейного работника!

Мартин рассказал, что до прошлогоднего путешествия на теплоходе уже бывал в Москве и Ленинграде раз пять-шесть, привозил группы учеников. Не все учителя охотно ехали в Россию, а ему всегда нравилось.

– Знаете, какое у меня было любимое место в Москве? ГУМ.

– ГУМ? В советское время? Что же там было интересного, кроме очередей?

– А я и любил смотреть на эти очереди. Поднимался на второй этаж, на мостик, и смотрел вниз. Мог часами стоять – так интересно было.

Марине это признание не понравилось: «Не комплексы ли какие вы лечить приезжали, Мистер-из-далёких-стран? Может быть, скучновато жить в благополучном мире, а так посмотришь на чужое неблагополучие, – и глядишь, начнёшь ценить то, что имеешь. Такая вот терапия: тебе не очень сладко, а многим, очень многим ещё хуже». Своё предположение она, конечно, не озвучила. Сама она в ГУМ того времени ходила только при крайней необходимости, в отдел тканей, да и то выбирала время перед закрытием, когда народу почти не было.

В середине апреля Марина собиралась в Голландию, виза в Бенелюкс была получена. Сказала об этом гостям, те в два голоса:

– А в Бельгию собираетесь?

– Нет, в Бельгию как-то никто не пригласил.

– Мы вас приглашаем: быть в Голландии и не увидеть Бельгии!

– Спасибо, с удовольствием.

Жаль было прерывать разговор, но на вечер были куплены три билета на «Жизель». Гостям надо было немного отдохнуть. Потом сын повёз их в театр.

Муж уселся перед телевизором. Марина начистила картошку, вынула из холодильника уже почти размороженное мясо, присела отдохнуть. Внешне она была спокойна, но внутри… такой напор страстей, что еле сдерживалась, чтобы не совершить какую-нибудь глупость – заверещать, как вождь краснокожих, или запеть в голос: «В этой шали я с ним повстречалась!» Марина открыла кран и начала мыть посуду – это всегда успокаивало и помогало собраться с мыслями. Шум воды заглушал её тихий разговор с самой собой (она предпочитала такие разговоры телефонным излияниям): «Неужели это ответ на мои мольбы… просите и дано будет вам? Если так, мой ангел-хранитель что-то уж очень расстарался. А если это дела не ангела, а его вечного антипода с левого плеча?! Мол, просила? Так вот тебе, что просила, – из стран неведомых, красивый и женатый. Недосягаем – по этой причине в нём не разочаруешься. Люби его и мучайся! Вот и хорошо: предупреждена значит вооружена!» Она закрыла кран.

Часа через два она встречала сына и гостей, вернувшихся из театра.

Взглянула на Мартина мельком – вооружаться расхотелось. И снова за шумным столом – к ним присоединился младший сын со своей девочкой – она и он были одни. Оборачивалась к нему, чтобы предложить «вот этот ещё салат, please.» Это же просто невозможно, чтобы у человека так сияли глаза. Какого они цвета? Должно быть, карие, но Марина видела только сияние под тёмными красиво очерченными бровями.

Утром пришло такси, и бельгийские гости, расцеловав хозяев в обе щеки, уехали.

Тюльпаны, которые Марина приняла из рук Мартина, стояли необычайно долго и, срезанные, казалось, проживали все этапы своей цветочной жизни – от свежих, как бы застывших в строю цветочков-»солдатиков» с одинаково аккуратными маленькими головками и прижатыми к стеблю листьями – до роскошных, полностью распустившихся красных чаш, в буйстве причудливо изогнутых листьев. Каждый день подходила проверить, не осыпались ли? Нет. Застыли в прощальном грациозном танце, но умирать не хотели.