Читать книгу Другая белая - Ирина Аллен - Страница 4

Марина вышла из поезда и ступила на землю Бельгии, точнее, её северной части – Фландрии. Мартин и Марта встречали её на вокзале в Антверпене. Поцеловались, Мартин взял у неё тяжёлую сумку. Сели в машину и поехали в их городок, расположенный где-то неподалеку.

Сразу почувствовала – всё другое. Дома вдоль дороги не тянут вверх к небу свои треугольные крыши, а прочно, по- крестьянски, укоренены в землю и смотрят на мир исподлобья – из небольших окошек под почти плоскими крышами. Марина не преминула поделиться этими сравнениями, на что Мартин ответил как отрезал:

– У нас всё лучше!

Заткнулась, приказала себе: «Держи язык за зубами, а!», – почему-то перейдя на кавказскую интонацию.

Голландцы и фламандцы говорят на одном языке, но друг друга не особенно жалуют. «Два народа, разделённые одним языком», – Черчилль сказал о британцах и американцах, но подходило и к голландцам с фламандцами. (Позже Марина узнала, что фламандцы терпеть не могут валлонцев, живущих на юге Бельгии, а французы, ммм… не очень любят бельгийцев и потешаются над ними, примерно, как мы над чукчами. Ну, нет мира под оливами!)

И вот, наконец, Дом, который построил Он. Дом одноэтажный, добротный, большой. Окошки не маленькие, но, конечно, не в полстены, как у голландцев. Мебель тяжёлая, основательная, как будто рубленная из бруса. Подумала, вот и ещё контраст с «лёгкой» Голландией: Манилов – Собакевич. Губы при этом сжала, чтобы не выпустить мысль. И кто бы её понял?! У них не Гоголь, а толстенная в старинном кожаном переплёте Библия лежит на самом виду.

Над низким, сделанным на века, буфетом висело настоящее деревянное воловье ярмо на две персоны – библейский символ супружества. Такой патриархальности Марина нигде и не видела. «Так вот как он живёт! Дом построил, троих детей родил-вырастил, дочь замуж выдал, внуков ждёт. Извечное жизни предназначение…»

Была суббота. К вечеру все вместе поехали на мессу: семья католическая. Удивило, что старый собор переполнен, никакого сравнения с полупустыми соборами Голландии. Марина была совершенно не сведуща в ритуале церковной службы, поэтому, когда Мартин неожиданно встал, пошёл к алтарю, взошёл на возвышение, открыл лежащую перед ним Библию и стал читать своим потрясающе глубоким и проникновенным голосом, она ничего не поняла и застыла, зачарованная. Он не священник, почему он в алтаре?! Его голос возносился к сводам готического собора и уже с тех запредельных высот спускался к ней. «Где он, и где я!.. Если бы я верила! Не так – во что-то и про себя, а родилась бы с верой, как он, как его жена, как все эти люди вокруг, в церковь бы с мужем ходила. Да что уж теперь-то…» Вот он уже и не на возвышении, а бегает с корзинкой по рядам, собирает пожертвования, или как это там называется. Вот все начали петь. Марта подсовывает молитвенник со словами. Сама- то все знает наизусть, голосок приятный. «А я что тут делаю? Какое право я имею тут быть?! Туристка! Родилась без веры, труда себе не дала, чтобы веровать, а это ведь труд, и долг, и работа над собой. Диссертацию десять лет вымучивала. Экономика феодализма! Какая экономика без веры?! Между прочим, диссертация-то про то время, когда вот такие соборы строились. Как можно это без веры построить?! Это же человеку не по силам, не соразмерно с человеком!. С ума схожу. Иль восхожу [7]… Ушла бы, да не выбраться».

Кончилась служба. Вышли на улицу. Дождь. Хорошо! Опомнилась: «Что это было со мной? Устала я кататься по заграницам – домой хочу».

Домой – в его дом – приехали быстро. О том, чтобы вернуться к лёгкой беседе, Марина и думать не могла. Сказавшись уставшей, ушла к себе.

* * *

На следующий день в городок приезжала группа дам из Англии. Визит планировался давно, но точная дата определилась только перед приездом Марины, которой и предстояло делить комнату с одной из англичанок.

Утром к ней подошла озабоченная Марта:

– Что делать?! Мартин не хочет ехать со мной в аэропорт, говорит, твоя гостья, встречай сама. А я ещё никогда не ездила одна так далеко, я только учусь водить.

Марина сочувственно пожала плечами и с напускной ленцой потянулась:

– А я запрусь и отосплюсь наконец-то, накопилась усталость.

Ей охватило подозрение: «Хозяин дома хочет воспользоваться правом первого утра? Так просто? Пусть у меня задержка в женском развитии, но этот номер не пройдёт! Вот так романтических дур надо учить: все просто – в койку! Прямо под супружеским воловьим ярмом», – Марина нарочито громко закрыла дверь и повернула ключ в замке.

Мартин действительно постучал минут через десять и весёлым голосом настойчиво пригласил её в гостиную слушать музыку. Марине пришлось встать, одеться, причесаться. Она вошла и села за стол, на котором стояла бутылка вина и два бокала. Что-то щелкнуло, и комната наполнилась страстными гитарными переборами. «Я это очень люблю», – сказал «любовник» и встал за спиной Марины. Она внутренне напряглась, опасаясь его прикосновения. Ничего, кроме неловкости, не испытывала, пожалуй – ещё злость на саму себя: а не ввязывалась бы в этот проект! Через полчаса он вздохнул:

– Я вижу, вы очень устали.

– Да, я пойду к себе, если не возражаете.

К полудню Марта привезла невысокую англичаночку, примерно своего возраста, похожую на учительницу начальных классов. Как выяснилось, «учительница» служила надзирательницей в женской тюрьме. Марине и Джейн – так её звали – предстояло делить одну комнату с белым шкафом, умывальником и двумя узкими кроватями, разделёнными тумбочкой. Марина вспомнила никогда не любимый ею пионерский лагерь и с иронией подумала: «У соседки наверняка другие ассоциации».

Джейн сразу же развесила в шкафу всё содержимое своего чемодана. Когда она вышла, Марина заглянула в шкаф проверить, в порядке ли её собственные костюмчики. Те висели, но не вольно, как раньше, – их потеснили шесть одинакового фасона, но разных цветов юбок в складку и шесть одинаковых, но разных цветов кофточек. Жёлтый, красный, синий, зелёный, голубой, розовый… «Женщина суровой профессии на отдыхе», – хихикнула Марина.

За торжественным ужином Мартин ознакомил всех с планами на предстоящую неделю: с утра он работает, а во второй половине дня – поездки по городам Фландрии. Марина затрепетала от одних названий. Джейн смотрела на Мартина влюблёнными глазами.

И…«на дальнем Западе, стране святых чудес» (А. С. Хомяков, стихотворение «Мечта»,1835 г.) в подлинных исторических декорациях началось театрализованное представление с участием четырёх действующих лиц. Фламандец – обаятельный и неотразимый хозяин дома-страны. Фламандка – преданная жена, во всем послушная мужу. Влюблённая немолодая дурочка-англичанка, над которой и муж, и жена добродушно посмеивались. Какая же роль предназначалась Марине? Она не была статисткой. Она чувствовала, что что-то значила, и без неё весь спектакль развалился бы в одночасье. В старом театре было амплуа «немец». Марина выступала в амплуа «русская». Ей полагалось ходить за «гидом» и слушать с открытым ртом, что она и делала, – роль давалась легко.

Проехали Фландрию вдоль и поперек: Брюссель, Антверпен, Брюгге, Гент, Мехелен. В Брюсселе долго ходили по главной площади, которую Мартин назвал «Большой Рынок», а Марина про себя – «Великое Соседство». Огромное пространство было огорожено постройками разных эпох и стилей: сплотились – не разорвать! Оставшиеся полдня провели в соборе Святого Михаила. Там Мартин рассказал никогда не слышанную Мариной историю о Святой Гудуле, в честь которой собор был освящён. Что-то из седьмого или восьмого века. Набожная девочка проводила ночи за чтением религиозных книг, но назойливый бес то и дело задувал свечу, а та не ленилась зажигать её вновь и вновь. За своё постоянство в вере она была канонизирована. Её всегда изображают с Библией и фонарём. Глядя на тонкий готический абрис лица святой, Марина думала: «Хорошая девочка, я такой же была в её возрасте – читала взахлёб». Грех, наверно, так думать, но неистребима эта человеческая потребность рассматривать высокое «в призме бытовизма». Себя сравнивать. А, может быть, и не такой уж и грех? Святая помогла ей бабушку, живую ещё, добрым словом вспомнить.

Бабушка работала заготовителем сельхозпродуктов в маленьком провинциальном городке и благодарила судьбу за то, что ей, жене «врага народа», удалось избежать ареста и найти «хлебную» работу. Стендаль, Бальзак, Золя, Диккенс, Куприн, Чехов, Александр Николаевич Островский, Лесков и прочие писатели были знакомы Марине с детства. Подписки на собрания сочинений, бывшие тогда дефицитом, выдавались бабушке в качестве премий.

Посмотрели на остатки романского собора одиннадцатого века через стеклянные окна в полу, потом спустились вниз, где веками хоронили почётных горожан. При реставрации был сделан срез захоронений – останки сотен и сотен людей. Зрелище не для слабонервных… Земля, где время спрессовано, – и всё тут, ничего не исчезло, никуда не ушло.

В Антверпене пошли в Дом Рубенса. Марина не верила своим глазам: художник, на полотнах которого – роскошь цвета, света и плоти, жил скромно, почти как бюргер! Череда небольших комнат, мебель дорогая (тёмное дерево, тиснёная кожа), но простая, основательная, как и в доме Мартина. Она переходила из комнаты в комнату, ей дела не было до того, что сам дом – реставрация. Хорошо бы реставрация всегда была такой: во всём подлинность, достоверность и пища для воображения. И вещей из настоящего дома Рубенса много: картины, книги, утварь, даже кресло старейшины гильдии св. Луки[8], которое подарили Рубенсу антверпенцы и в котором художник отдыхал от трудов. В этом доме он любил, здесь он играл с детьми, сюда приходили знатные гости, чтобы посмотреть его удивительное собрание картин, и он говорил с ними по-фламандски, испански, итальянски. Роскошным в доме был только Кабинет Искусств – не сейчас, при жизни Рубенса.

И всюду малиновый колокольный звон… Оказывается, «малин» – не от малины, а от французского произношения сказочного фламандского городка Мехелен с великим множеством соборов и колоколов.

Марина была очарована стариной, вернее, она воспринимала её не как старину, а как жизнь, которая не имеет времени. Она пребывала в каком-то волшебном состоянии отсутствия временных границ. Была земля, и в ней всё было здесь и сейчас: Мартин, его дом, Рубенс и его дом, узкие улочки и просторные площади, которые являлись своими для фламандского художника и для фламандского учителя.

«Что, и это вневременно?» – засмеялась про себя. Забрели в Квартал красных фонарей. В больших окнах сидели, стояли дамы topless – ни одной привлекательной! Тут уж Марта не выдержала и повернула назад к машине. Джейн нехотя поплелась за ней. В машине обе возмущались громко: и по-фламандски и по-английски, а Марина – и что ей в голову игривые мысли полезли?! – с драматической интонацией актрисы из погорелого театра произнесла:

– Горек хлеб их!

На что Мартин, прыснув, ответил:

– Они его обильно шампанским или водкой запивают.

Они были союзниками, а Марта на заднем сиденье снова разразилась гневной речью на фламандском языке, – то ли против их союза, то ли против местных нравов. Мартин не перевёл.

Успокоилась она только у необычного готического собора Антверпенской Богоматери. Её английского хватило, чтобы рассказать гостьям: древний собор строили два века, но денег, чтобы достроить вторую башню, не хватило, так он и остался с разными по высоте башнями. «Спасибо, Марта, Вы защитили честь и достоинство своей Фландрии, подмоченные кварталом красных фонарей».

Вошли в собор. Тут роль гида взял на себя Мартин и стал показывать полотна Рубенса, которые тот писал специально для собора. Какая чувственность… Христос на кресте – атлант.

– Здесь можно фотографировать, – сказал «гид».

Марина сфотографировала. Его вытянутую руку с указующим перстом. Мартин посмотрел и расстроился – испорчено фото! Марина думала иначе.

Эпизод в Антверпене немного подпортил игру слаженного дуэта хозяев, и в расстановке персонажей произошла небольшая путаница, но всего представления это не испортило. Не могло испортить! Как хороша Фландрия! Как хорош Мартин! Крепкие корни, твёрдая вера, жизнь – как жили отцы и деды, как те фламандцы, которых писали Рубенс и Ван Дейк, а до них Брейгель-Мужицкий и Ян ван Эйк. Ни с одним мужчиной в своей жизни, включая мужа, Марина не провела столько времени вместе. Ни с одним не делила столько счастья узнавания. Побеждена ль?[9] Побеждена!

А он? Даже под пристальным вниманием двух дам – жены и англичанки – Мартин не обделял вниманием Марину. Это ей предназначались мимолётные взгляды, лёгкие, как бы невзначай, прикосновения. Пошли пить пиво в огромный… амбар – или что-то в этом роде. Сортов пива было множество, и каждому, как объяснил Мартин, полагался определённый бокал, кружка, стакан, а иногда и вообще – странная загогулина. Один из этих сосудов издавал при употреблении не совсем приличные звуки. Его-то и подсунули Марине, а потом долго и дружно смеялись над её смущением. Смеяться-то Мартин смеялся, но вот рука его при этом лежала на… нет, не на её колене, но на её плиссированной юбке… очень по-хозяйски лежала. Когда выходили, он пропустил дам вперёд, а сам поотстал и обнял Марину. Как- то она вышла из своей комнаты в узкий коридор, в ту же секунду открылась дверь из гостиной, и Мартин, пошёл на неё, как матадор на быка, не отрывая глаз. Не дойдя одного шага, свернул в другую комнату. «Он играет со мной, дразнит и знает прекрасно эти проделки страсти нежной!» – смеялась Марина про себя. Она и сама была не прочь похулиганить: порой бросала на него мимолетный женский взгляд, загадочно улыбалась, а однажды в переполненном пабе – под столетней, может быть, давности столом – слегка, будто случайно, коснулась ногой его ноги. Но самым сильным оружием в её игре была непринуждённая «прохладность». Она знала это и, наслаждаясь лёгким флиртом, думала: «Откуда что взялось? Не бурлит ли во мне кровь польских прабабушек?!»

От обилия дневных, не то что впечатлений – потрясений! – вечером голова шла кругом. К тому же Марина постоянно была голодна. Она видела, что и Джейн недовольна «питанием»: утром пили чай-кофе, днём перекусывали взятыми с собой бутербродами, когда возвращались домой, не ужинали. Она просила чай и кусочек хлеба с маслом. Англичанка однажды потребовала суп, углядев кастрюлю в холодильнике. Хозяева пили кофе. Кофе перед сном?! Не утерпев, Марина однажды все-таки спросила довольно игриво:

– Что вы собираетесь делать ночью после такого крепкого кофе?

И покраснела.

Мартин, не поддержав её шутку, спокойно пожал плечами:

– Спать.

Ночью во всём доме с грохотом закрывались ставни, воцарялась кромешная тьма. Марина и Джейн оставались вдвоём. Обе не спали. Джейн ворочалась и вздыхала: она влюбилась не на шутку. Марина лежала затаившись, не разрешая себе шелохнуться, и думала: «Похоже, что мы с ней в одной лодке: радости семейной жизни давно забыты и хочется любви». Открыть бы окно, вдыхать запах сирени – всё равно ведь не спала! В конце концов засыпала…

И приснился Марине сон. Она и Мартин шли по лесу. Она была в старой любимой ночнушке, с порванным и залатанным на груди кружевом. Зябко. Время от времени Мартин ставил перед ней ладони, как экран обогревателя, – тепло его рук проходило в самое сердце, но не это занимало её мысли. Они куда-то спешили, и когда впереди появился тот самый дом-амбар, в котором она была с Хенком и Ине, Марина поняла, что спешили сюда. Они вошли, и она сразу стала искать место, где спрятать Мартина, – как будто что-то грозило именно ему, а не ей. Они оказались на самом верху, под крышей, и здесь она сказала: «Сиди тихо», – и набросила на него какой-то серый ветхий платок. Такой же взяла и для себя, и побежала вниз с одной только мыслью: здесь есть подпол, из него можно выйти наружу незамеченной, чтобы не выдать Мартина. Действительно, выбралась наружу, и почти ослепла от белого снега, который лежал под ногами – его же не было, когда входили! Оглянулась – а это целая деревня из похожих амбаров-домов со снегом на крышах. Людей много, все кричат, плачут, собаки лают, она хочет спросить, но к кому бы не подошла – к ней поворачиваются головы без лиц. «Чем же они кричат и плачут?», – спрашивает себя Марина и догадывается: «У них есть лица, только они спрятаны – от ужаса лица опрокинулись!» Вдруг рядом крик становится просто невыносимым: какая-то женщина в таком же, как у неё, сером платке, пытается заслонить своим телом ребёночка, на которого солдат в тяжёлом доспехе уже направил своё копьё… Марина усилием воли вытолкнула себя из этого сна с мыслью: «Какое счастье – это только сон!» Вторая мысль: «А как же Мартин?!» Медленно-медленно, всё ещё пребывая между сном и явью, приходила в себя…

А придя в себя окончательно, поняла, что ей приснилось. Она знала ту деревню. Это её написал Питер Брейгель-Старший в «Избиении младенцев»[10]. Новозаветный сюжет он поместил во Фландрию своего времени. И дом похожий она недавно видела в Голландии, даже чай в нём пила. Она была там, среди объятых ужасом фламандцев, и спасала самое дорогое, что у неё было. Но Мартин не младенец. В толковании снов Марина была не сильна, подумала только, что именно дети были самым дорогим в её жизни.

– Марина, вас давно ждут завтракать! – недовольным голосом разбудила Джейн.

«Не любит она меня, и я её не люблю», – всё ещё во власти своего сна подумала Марина.

Общество Джейн тяготило, и в последний день своего визита Марина отпросилась погулять одной. Ей нарисовали план… Шла по узким улочкам, пыталась вообразить, что она местная жительница, что всё здесь ей родное и привычное. Поздоровалась с несколькими людьми, и ей с улыбками ответили. Наткнулась на дверь парикмахерской, там ей вымыли и уложили волосы – настроение прыгнуло вверх. Зашла в маленькую кофейню, ей тут же принесли чай с вкуснейшими местными булочками и пожелали приятного аппетита. Марина посмотрела в окошко и увидела машину Мартина, проехавшую мимо: «Меня ищет». Вышла, замахала рукой. Он остановился. Села в машину и насторожилась: будут ли предприняты какие-либо действия? Действий не было, он смотрел только на дорогу. «Не любишь? Не хочешь смотреть? О, Как ты красив, проклятый!»[11].

В воскресенье группа британских дам покидала Бельгию. Вечером перед отъездом говорили об ответном визите бельгиек осенью. Радушный хозяин Мартин с улыбкой произнёс:

– А следующим летом, кто знает, может быть, мы вместе с Мартой приедем в Англию и с вашим мужем на двух машинах поедем куда-нибудь на юг. У Марины сжалось сердце: в его планах ей не было места.

Билет Марины был только на следующую среду.

После отъезда Джейн всё вдруг изменилось. «Что это – смена декораций или конец спектакля?» – всё ещё иронизировала Марина.

Мартин был подчёркнуто деловит и сосредоточен: начало недели, в школе большая загрузка. В очаровательный городок неподалеку Марину повезла Марта. Понравился и городок, и маленькие сувениры – книжная закладка из бельгийского кружева и коробочка бельгийского шоколада. Всё очень мило, но без Мартина – бесцветно. Во вторник он работал до часу дня, а вернувшись домой, предложил никуда не ездить: завтра – в аэропорт. Целый день провели по-семейному спокойно. Посмотрели фильм об истории Фландрии, купленный когда-то давно для детей. Полный трагизма фильм завершался показом картины Брейгеля «Слепые». Библейская притча: «Если слепой ведёт слепого, то оба они упадут в яму».

Комментатор не сомневался, что эта работа художника была призывом к фламандским правителям, игравшим в политические игры с испанскими завоевателями: «Подумайте о судьбе своей страны!»

Помолчали. Мартин сказал:

– Я «Слепых» с детства помню. Дед купил картинку, вставил в рамочку, и повесил над моей кроватью как наказ: будь хорошим католиком, не тянись к плохой компании. Я смотрел, и мне всегда хотелось крикнуть тем, кто ещё не упал: «Стойте! Поводырь- то сам слепой! В другую сторону поверните, пока не поздно». Я в детстве верил, что они услышат.

У Марины перехватило дыхание. Она сделала вид, что рассматривает кассету, а сама думала: «Как ты мне близок»… Она сама – не в детстве, гораздо позже – вычисляла возможность для пятерых, ещё не упавших в яму слепых, остаться в живых: второй упадет точно, он уже падает, но третий, идущий следом, должен же своей палкой почувствовать неладное, остановиться и остановить других.

После ужина смотрели семейные альбомы с фотографиями. Зашёл разговор о том, как познакомились Мартин и Марта. Он, смеясь, сказал:

– Я тут совершенно не при чём: она была моей учительницей, старше на четыре года, и сама же первая написала мне письмо. Что мне оставалось делать? Я был сиротой, в этой деревне чужак, вот и пошли под венец.

В каждой шутке, как известно. Но Марина испугалась, что это признание обидит Марту.

– Да вы же созданы друг для друга, у вас даже имена одинаковые! – она взялась исправлять ситуацию… и покраснела – так фальшиво это прозвучало. Мартин взглянул на неё без улыбки. Но Марта, казалось, обрадовалась поддержке и выдвинула аргумент в свою защиту:

– До того, как я написала тебе письмо, ты похвалил мои волосы.

– Это было, не спорю. Марина, вы можете представить, что эта строгая на вид седая дама была кудрявой весёлой пампушкой? Да вот и фото, посмотрите. Действительно, пампушка…

Когда стемнело, пошли гулять по хорошо освещённым окрестностям. Вокруг большого зелёного поля для отдыха расположились солидного вида особняки. Три из них, как выяснилось, принадлежали семье Марты: богатой в их семье была она, а не «чужак» Мартин. Он вдруг погрустнел:

– Сколько ни живи, а раз не родился в этом месте, своим уже не станешь, и на похороны только семья придёт.

Марине стало его ужасно жалко. Подумала: «Может, он и чужой для этой деревни, но он свой на своей земле, чудесной и многострадальной. Деревня – она "деревня" и есть: за забором леса не видит. Он – Белг из племени белгов!»

…В день отъезда они молча сидели по углам трёхместного дивана. Место между ними пусто не было. Марина почти физически ощущала плотность пространства, заполненного любовью. Её учуял и старый хозяйский пёс Бонзо. На протяжении получаса он совершал один и тот же манёвр: подходил к Мартину, клал морду в его руки, замирал на минуту, потом, обходя журнальный столик, подходил к Марине и делал то же самое. После чего садился напротив, положив морду с большими грустными глазами на журнальный столик, смотрел на них обоих и громко вздыхал по-человечьи. Потом вставал и повторял всё снова.

Появление Марты вернуло их в реальность. Пора ехать. Марта – наверняка счастливая от того, что Марина наконец уезжает, – захотела сделать прощальное фото. «Можно с Бонзо?» Марина наклонилась к умной собаке, утопила руки в его густой шерсти – отдала всю нежность, предназначавшуюся его хозяину, шепнула по-русски «спасибо». Потом повторила это уже громко – для всех, по-английски.

Вернувшись в Москву, знала, что влюблена и не думала сопротивляться – она была счастлива.