Читать книгу Зигзаги жизни. Проза XXI века - Ирина Артамонова - Страница 6

В Челябинске, в центральной части города нас ждала просторная двухкомнатная квартира в многоэтажном доме. Очевидно, дом имел пять этажей, так как лифта в нём не было. Хотя, может быть, дом был выше и лифт в нём был, но не работал. По лестнице всегда ходили пешком. Квартира была обставлен простой казённой мебелью: железные кровати, несколько тумбочек, шкаф для одежды, книжный шкаф, большой обеденный стол и диван, обтянутый чёрным дерматином. Кажется, было два балкона – на кухне (точно был) и в большой проходной комнате. В доме имелся водопровод и канализация, паровое отопление, которое до нового года не работало, в квартире – туалет и кладовка.

К нам вернулась бабушка Фрося, а мама устроилась работать в ближайшую поликлинику участковым врачом. Рудик осенью пошёл в третий класс. Что касается питания, то, как говорится, ничего лишнего, но всё необходимое было. На каждого ежемесячно выдавали продовольственные карточки, маме – рабочую, мне и Рудику – детские, бабушке – иждивенческую, а у папы был спецпаёк. Из подсобного хозяйства строительства время от времени нам привозили овощи. Беда в другом – у нас было очень мало посуды, в эвакуацию взяли минимум, всё остальное осталось в московской квартире, в доме, который разбомбили. Купить необходимое негде – война. Папа с утра до ночи работал, и его хозяйственными делами старались не обременять.

На рынке посуду не продавали, только меняли на продукты питания, в основном на хлеб. Бабушка, втайне от папы, но с согласия мамы, ходила на рынок, когда удавалось сэкономить буханку хлеба, и меняла на посуду. Постепенно, кое-что у нас появлялось, только не удавалось приобрести бидон и нормальные кастрюли. Суп варили в чайнике. Потом чайник мыли и кипятили воду для чая.

Однажды бабушка попала в одну из облав, которые довольно часто на рынках проводила милиция. Бабушку арестовали, отвели в отделение и стали допрашивать: где она украла буханку хлеба? Бабушка говорила, что это часть семейного пайка, дочка работает в больнице, получает рабочую карточку. «Ваша дочка крадет у больных хлеб! – закричали на неё. – Сейчас мы её арестуем!» Бабушка совсем перепугалась и сказала, кто у неё зять. Куда-то позвонили и отпустили бабушку, отобрав буханку хлеба. Бабушка вернулась домой сама не своя.

Вечером с работы папа вернулся сердитый и строго, не повышая голоса, потребовал от мамы и бабушки, чтобы такой самодеятельности больше не было, и они его не позорили. Кстати, я никогда не слышала, чтобы дома, в семье, папа разговаривал с кем-то на повышенных тонах или использовал грубые слова. Он был доброжелательным, спокойным и весёлым человеком, но, когда считал нужным, умел быть строгим. Через несколько дней нам привезли трёхлитровый бидон и три кастрюли (на семь литров, четыре и на два литра), сделанные из нержавеющей стали. Всё это очень долго служило нашей семье. Средняя кастрюля ежедневно использовалась и лет через двадцать все-таки прохудилась. Бидон висит в кухне на дочкиной даче, иногда им пользуемся, а самая большая кастрюля до сих пор служит – мы на даче греем в ней воду на плите, когда надо много горячей воды, и варим грибы после походов в лес.

Война шла далеко. В Челябинске не было воздушных тревог и, тем более, бомбёжек. Но город жил трудной жизнью. Все напряжённо слушали последние известия по радио, переживали. Были очереди за хлебом и другими продуктами, которыми отоваривали карточки. В октябре не включили паровое отопление, обещали затопить через месяц-полтора. Зима началась с сильных морозов. Кухня у нас была большая с кухонной плитой, которая топилась дровами. Нам сделали в кухне двухъярусные кровати, мы с бабушкой спали внизу, а Рудик – на «втором этаже». Папе привезли самодельный электрический обогреватель – асбестовая труба на ножках, обмотанная спиралью (как на электроплитке). Папа с мамой спали в спальне и на ночь включали это чудовище, которое на день прятали под кровать и чем-то ещё прикрывали, так как пользоваться в квартирах электрообогревателями категорически запрещалось, и бывали проверки. В большой комнате температура воздуха опускалась порой ниже нуля… Я, одевшись как на улицу, ходила туда днём гулять – меня одну ещё во двор гулять не пускали, а бабушке гулять со мной было некогда. Ещё в этой комнате после стирки вешали сушиться бельё, оно замерзало, как на улице, но через несколько дней высыхало.

С дровами были сложности. Держать дрова в квартирах запрещалось, во дворе стояли общие сараи для дров, но дрова там долго не лежали – куда-то исчезали. У нас на кухне над плитой была глубокая ниша, не знаю для чего. Когда нам в очередной раз привезли дрова, решили их сложить в эту нишу. Завесили нишу занавеской. Через некоторое время прибежала комендант дома, ей кто-то сообщил, что в квартиру носили много дров. Она кричала, что дрова надо отнести в сарай. Бабушка ей сказала, что никаких дров в квартире нет. Комендант обежала всю квартиру, заглянула в кладовку, под кровати, но дров не нашла. За занавеску над плитой она заглянуть не догадалась.

Ванных комнат в квартирах нашего дома не было. Меня обычно мыли на кухне в корыте. Мама и бабушка раз в неделю ходили в баню. Чтобы купить билет в баню, следовало представить в кассе справку, что отработан час на пилке и колке дров во дворе бани. Иногда мама одна отрабатывала два часа, иногда они с бабушкой ходили туда вдвоём и брали меня – я крутилась рядом, играла со щепками. Как решался вопрос с мытьём папы и Рудика, я не помню.

Мне кажется, ещё до Нового Года в нашем доме была организована платная прогулочная группа для детей дошкольного возраста (5—7 лет). Меня в эту группу записали, и я ходила на прогулки до весны. Мы, около десяти детей, живущих в доме, собирались во дворе и в сопровождении руководительницы группы шли гулять на два часа. Недалеко от нашего дома (минут 10 ходьбы) располагался большой городской парк. Чаще всего мы ходили гулять в этот парк. Дорожки там были не чищены, но люди протоптали тропинки, по которым мы и ходили. До парка мы шли парами, в парке нам разрешалось побегать по снегу, поиграть. Там имелись мелкие строения, беседки, и мы часто играли в прятки. В середине парка стоял большой дворец пионеров – зимой 1942—43 года он не работал.

Мне это здание казалось сказочным дворцом. Может быть, это была перестроенная церковь или, действительно, бывший дореволюционный дворец. Во дворце за огромными окнами виднелись разные макеты кораблей, самолётов. Мне это так нравилось. Однажды, ещё зимой, на обратном пути я остановилась у окна дворца и засмотрелась на модели. Наша руководительница не заметила, что я отстала. Когда я спохватилась, группы было не видно. Я испугалась, так как не знала дорогу к дому, просто не обращала внимания на дорогу, когда шла в паре с кем-то из ребят. Очевидно, я побежала не в ту сторону, куда было надо, и вышла из парка через другие ворота – всё было незнакомым. Из моих глаз потекли слёзы, я заревела в голос. Ко мне подошла женщина, стала расспрашивать. В это время откуда-то появилась руководительница нашей группы, за ней бежали дети. Оказывается, они хватились меня, когда при выходе из парка стали вставать в пары. Все были рады, что я нашлась, и просили меня не рассказывать маме об этом приключении. Я пообещала и своё обещание выполнила.

Папа обычно обедал дома, он приезжал около 6-ти часов вечера, мыл руки, обнимал меня и маму, и мы все садились за стол. Это было святое. После обеда папа немного отдыхал, полчасика дремал в спальне, потом немного играл со мной, разговаривал с мамой, бабушкой, спрашивал, как дела в школе у Рудика, и опять уезжал на работу до ночи – по вечерам у них были какие-то селекторные совещания. Возвращался папа, когда я уже давно спала.

Мы вечером собирались в кухне, там всегда было тепло. Мама, иногда бабушка, читали вслух. Читали разные книги. Я плакала над «Хижиной дяди Тома», с удовольствием слушала детски книжки Чарской. Как-то мама прочитала нам статью из газеты о подвиге Зои Космодемьянской, что-то читали о лётчике Валерии Чкалове и много всего другого. После чтения мы пили чай и меня отправляли спать. Рудик доделывал уроки, мама с бабушкой занимались хозяйственными делами.

За несколько дней до Нового Года включили паровое отопление. Стало сразу веселей. Мы в срочном порядке принялись по вечерам клеить ёлочные украшения из цветной бумаги: цепочки, гирлянды разноцветных флажков, хлопушки и т. д. За день до Нового Года привезли ёлку, мы нарядили её в большой комнате, теперь там было тепло. На ёлку мама повесила немного конфет, но до Нового Года трогать их не велела.

Накануне Нового Года мама и папа ушли в гости, а мы – бабушка, Рудик и я, как обычно попив чая, легли спать. Утром первого января 1943 года я проснулась и увидела на стуле у кровати подарки: игрушечный деревянный набор для стирки белья. В этом наборе была маленькая шайка (литра на 2—3), ведёрко (на 3—4 литра, кажется, из нержавейки), деревянное корыто на подставке, щипцы для перекладывания горячего белья, каток для прокатывания белья вместо глажения – полный набор предметов для стирки в деревенской семье, где и утюга-то не было. Всё в миниатюре, в 2—3 раза меньше. Я потом с удовольствием играла в стирку, стирала кукольную одежду, какие-то тряпочки.

У кровати Рудика тоже был интересный подарок – в аккуратном, деревянном ящике набор маленьких столярных инструментов: разные рубанки, пилы, молоточки и прочие инструменты, которыми можно было по-настоящему пилить и строгать. Рудик тоже изредка что-то строгал и пилил. Наверное, папа заказывал это в столярной мастерской. На завтрак в этот день было что-то вкусное, после завтрака можно было сорвать конфетку с ёлочки.

К обеду ждали гостей, мама с бабушкой что-то готовили, а папа, я и Рудик пошли гулять. Гости (несколько пар с детьми) пришли с подарками, в основном это были предметы женского рукоделья: вышитое крестиком саше, красивая вышитая наволочка на маленькую подушку и т. д.

Жизнь семьи шла своим чередом. Я не помню, каких-либо ярких событий. Весной, когда немного подсохло, мне стали разрешать гулять во дворе дома одной. У меня появились подружки. Во дворе стояли высокие дровяные сараи. К сараям были приставлены длинные деревянные лестницы, чтобы можно было забраться на чердак. Любимым нашим развлечением были игры на этих лестницах: рассаживались на узеньких ступенях-перекладинах и начинали громко рассказывать страшные истории, страшные сказки, но чаще баловались, занимались физкультурой. Мы по очереди висели на лестнице на руках, пытались подтягиваться, висели вниз головой, зацепившись за ступень-перекладину, согнутыми в коленях ногами, и в таком состоянии пытались перебираться от ступени к ступени. Играли в фантики, в стёклышки, в подвижные игры с мячом.

Однажды, когда мы, как всегда, играли около сараев, подъехала грузовая машина, рабочие и водитель стали её разгружать, громко переговариваясь. Я обратила внимание, что они часто произносили какие-то незнакомые слова. Одно слово они произносили особенно часто. Это слово было коротким, звонким и начиналось на букву «б». Мне слово понравилось, я его запомнила.

Когда вся наша семья собралась за обедом, я, что-то рассказывая, громко произнесла новое слово. Рудик захихикал, мама и папа опешили. Мама вскочила и уже открыла, было, рот, чтобы что-то сказать (она, наверное, хотела меня отругать и, может быть, вытащить из-за стола и отшлёпать), но папа мягко остановил её и спросил меня, откуда у меня это слово, где я его слышала. Я рассказала. Папа погладил меня по голове и тихо объяснил, что это плохое слова, что его и другие подобные слова воспитанные люди не должны использовать в своей речи, ведь я никогда не слышала это слово дома, ну, и так далее… Я обещала папе, что больше никогда не буду повторять уличные слова. Все успокоились и продолжали обедать.

Конечно, потом я узнала значение и этого, и других подобных слов. К счастью, в той среде, в которой я жила, никто не пользовался ненормативной лексикой. Может быть, в те времена это было не так распространено, как сейчас? Может быть, мне просто повезло. Но я действительно никогда в жизни не произносила подобных слов. Да и необходимости такой не было, в русском языке так много прекрасных приличных слов…

Первого мая мы все (кроме бабушки) отправились на праздничное торжественное собрание Управления стройки в городской дворец культуры. В большом зале почти все места были заняты. Мы – мама, Рудик и я – сидели впереди, папа сидел на сцене, в президиуме. Сначала руководство стройки говорило речи о Первомае, о военных победах на фронте и трудовых победах в тылу. И папа что-то говорил, у него это очень складно получалось, и он был такой красивый на трибуне… После торжественной части состоялся концерт городской самодеятельности. Пели военные песни, плясали, играли на разных музыкальных инструментах. Всё было красиво, но мне было скучно и хотелось побегать.

Когда концерт закончился, мы вышли на улицу. Ярко светило солнце. Взрослые остановились, о чём-то разговаривая. Я увидела машину, на которой мы приехали, и побежала к ней. Подёргала дверцу, она открылась. Я забралась на водительское место, покрутила руль и с интересом стала трогать и дёргать разные ручки. Одна ручка поддалась, и вдруг машина медленно поехала. Впереди был небольшой спуск и лестница к реке. Я растерялась и, говорят, закричала. Какой-то человек метнулся к машине, на ходу вскочил в неё, дёрнул какую-то ручку. Машина остановилась. Человек схватил меня в охапку, вынес из машины и поставил на ноги. Всё это произошло в считанные секунды.

Подбежали мама и папа. Мама что-то закричала, дёрнула меня за руку и довольно чувствительно шлёпнула по мягкому месту, успела только один раз – папа подхватил меня на руки и прижал к себе. Потом мне долго внушали, что маленьким девочкам нельзя садиться на место водителя в машине и, тем более, трогать какие-либо ручки и педали…

Лето в 1943 году стояло тёплым. Несколько раз в выходные дни мы ездили на природу, на реку Миасс, на целый день вместе с другими папиными сослуживцами и их семьями. Там было очень хорошо. Большой песчаный плёс, недалеко заводь и заросли тростника. Загорали, купались – у берега было мелко, а под ногами – мягкий, тёплый песочек. Мы, дети, много бегали по песку, плескались и брызгались в воде, потом валялись на тёплом песке. Мужчины ловили рыбу. На костре варили из свежей рыбы уху. Уха получалась очень вкусной. На обратном пути в машине я обычно спала, и папа нёс меня домой на руках.

По выходным мама иногда брала меня с собой, когда шла на рынок. Она покупала там зелень, морковь и т. д. Выбор был небольшой, всё стоило очень дорого.

Как-то раз мама увидела клубнику – крупные, яркие, ароматные ягоды. Мы подошли, мама приценилась. Цена оказалась заоблачной. Ягоды продавались не на вес, а поштучно. Мама купила мне пять ягодок, достала бутылочку с кипячёной водой, которую брала с собой на случай, если ребёнок захочет пить, ополоснула ягодки и стала давать мне по ягодке прямо в рот. Как же было вкусно! Я помню эти ягоды до сих пор.

Пороховой завод построили досрочно.

В мамином архиве есть вырезка из местной газеты, где приведён текст телеграммы о вынесении благодарности руководству стройки за подписью Сталина.

Папа получил новое назначение, и в конце лета мы распрощались с Челябинском – поехали в Боровск.