Читать книгу Товарищ Анна (сборник) - Ирина Богатырева - Страница 10

Товарищи вместе с Анной собирались в своем подвальчике два раза в неделю. Валька послушной молчаливой тенью следовал за ней, после провожал до перехода на «Крестьянскую заставу», довольствуясь товарищеским рукопожатием. Сопротивления такому раскладу вещей он не выражал. Со стороны казалось, что он восхищается Анной, что он влюблен в нее преданно, до самозабвения, как могут любить только простые люди недосягаемый идеал, барышню, девушку из высшего общества, вдруг на волне общего порыва осознавшую унизительное положение народа и обернувшуюся к нему, к народу, с улыбкой милосердного ангела. Наверное, так думали все, кто видел их вместе, и сам Валька осознавал, что вдвоем они вполне справляются с этим сценарием. И у него, и у Анны, и у всех остальных товарищей из подвальчика эти роли укладывались в некое общее представление об эпохе, они были как тот абажур с бахромой, как старые фотокарточки с желтизной, как самый дух их собраний. Такие соответствия предметов и моделей поведения выискивались не столько в документах, сколько в собственном бессознательном, и они следовали им инстинктивно.

Все это Валька видел и понимал и даже молчаливо соглашался играть свою роль, продолжая выслеживать ту, другую Анну. Активистка, партийный товарищ казалась ему налипшей маской на той, настоящей. Он ждал, когда она вынырнет. Он все еще был уверен, что внутреннюю Анну тянет к нему гораздо большая, непреодолимая сила, нежели держит рядом эту, в маске. Иначе кто мешал бы ей давно все порвать?

Валька порой даже не совсем понимал, откуда эта Анна взялась. Она рассказывала, что реконструкция была ее увлечением со школы. Сергей Геннадьевич был ее учителем истории, товарищи в подвальчике – его выпускниками разных лет. Круглолицая отличница Лиза, оказавшаяся беспечной и смешливой девчонкой, заканчивала школу в этом году.

– Клуб большой, – рассказывала как-то Анна, когда возвращались к метро. – Сергей Геннадьевич строит его наподобие ячеек, как тогда было. Он один знает всех членов клуба. Остальные и не знают даже, сколько всего ячеек. Есть между ними связисты, но они знакомы только друг с другом и не имеют права говорить, сколько человек в их группе. В группах не знают даже, кто связист, знает только один еще человек. В случае потери связиста он занимает его место. Все материалы по контактам друг с другом связисты хранят в тайнике, известном этому второму.

– Как все серьезно, – ухмыльнулся Валька. – На фиг?

– У нас все должно быть, как тогда, – уверенно ответила Анна.

– Но зачем? Ведь не следит же за вами никто. Можно было бы и упростить все, если это только игра.

– Игра. Но в ней такие правила. В игре нет ничего серьезней правил.

– А у тебя роль какая? – спросил Валька. – Ты, случаем, не связист?

Он смеялся, но Анна обдала его холодным взглядом и сказала глухо, что, будь она связистом, не призналась бы все равно, потому что Валька вообще пока в ячейке никто. Он не обиделся. У него было легкое настроение.

– Я же вижу, что у тебя роль какая-то особенная, – продолжал он шутливо допытываться, – не верю, что ты так просто.

– Почему? – поинтересовалась Анна аккуратно.

– Ты активистка. Комсомолка-спортсменка-отличница! И Геннадьич тебя Анечкой зовет и не как ко всем относится. Дураку ясно, что ты не на последних ролях. А может, ты организатор всего этого?

Анна молчала. По глазам Валька догадался, что не ответит, бесполезно пытать. Он посмеялся и отстал, но ее недоверие задело сильнее, чем он сам ожидал. Разговор засел в голове, и постепенно стало казаться, что не просто свою роль в ячейке, свою роль в игре скрывает Анна. За молчанием показалось что-то большее – что-то между ней и Сергеем Геннадьевичем. Почему показалось так, Валька не понимал сам, но это вдруг засело внутри как заноза и не хотело выходить. Ему стало казаться, что Анна ходит в группу только ради Сергея Геннадьевича, что она влюбилась в него любовью отличницы-дурочки еще в школе, вот и ходит, не может отлипнуть до сих пор. Поверить, что Анна действительно думает так, как говорит, как говорят все в подвале, Валька почему-то не хотел, подобное объяснение казалось ему проще. Геннадьич стал неприятен, он не мог спокойно слышать его негромкий усталый голос, не мог спокойно смотреть на лицо с мелкими чертами, стареющее, с отечными глазами и щеками, на очки в старомодной круглой тонкой оправе, которыми он поблескивал в подвальной полутьме.

Вальку стала мучить ревность, но она не находила себе предмета, и он цеплялся за всех, кто оказывался подле Анны. Все в подвальчике благоговели перед Анной, это было видно, к ней тянулись, но ее внешняя холодность и отстраненность не подпускали никого ближе чем на рукопожатие. Был только один – Станислав, парень высоченный, сутулый, длиннолапый, с громовым голосом и выболевшим, как после оспы, лицом. Если они с Анной приходили раньше, чем начиналось собрание, он подходил к ней со словами: «Барышня, можно ручку?» – и целовал, переламываясь со своей высоты пополам. Анна всегда при этом негромко мелодично смеялась. Потом они садились рядом и говорили о чем-то, что не касалось ячейки. Больше ни с кем Анна не говорила о жизни вообще, вне этого подвала и тех идей, которые витали здесь. Валька видел, что Стас Анне приятен, что с ним она становится веселее и проще, чем с самим Валькой, все это его задевало, он сидел рядом молча, стараясь не слушать их разговор и смех, а внутри все клокотало.

Но когда приходил Геннадьич и начиналось занятие, ревность притуплялась, и Валька медленно засыпал. Беседы велись про историю, а он не смыслил в этом и не хотел смыслить. У каждого члена ячейки была своя тема, которой он занимался. У Станислава – первые годы после гражданской войны, у Лизы – партизанское движение в Сибири и на Дальнем Востоке, кто-то увлекался отдельными фигурами вроде Чапаева, Буденного, Фрунзе, кто-то фанател на оружии. Анна была специалистом по культуре начала века: архитектура, живопись, в том числе агитплакаты, песни. Получалось, что каждый реконструировал свой кусочек того мира, чтобы в будущей игре все было правдоподобно, по-настоящему. Игра была намечена на лето, пока только разрабатывался сценарий. Они обсуждали работу друг друга, последние книги по своим темам, причины каких-то событий, поведение их участников и итоги. Очень часто начинали говорить все вместе, с жаром спорили, вели себя, будто были на сцене, и сыпался из них язык газетный, пафосный, звонкий, как медь. Во флегматичном Вальке все тогда напрягалось. Он просыпался, откидывался к стене и смотрел с напряженной улыбкой, как человек, столкнувшийся со стихией и пережидающий ее. Сам он никогда не спорил и вообще в подвальчике молчал.

В тот вечер, когда они опять расшумелись, Валька не выдержал, потихоньку встал и вышел на улицу покурить. Недавно прошел дождь, воздух был холоден, влажен, во дворе под фонарем одиноко гуляла женщина с черным пуделем. Вальке хорошо дышалось, он немного помечтал о доме, а потом сигарета докурилась, и он, как привязанный, поплелся обратно в подвал.

Товарищи еще не угомонились. Из прошлого их снова вынесло на современность, и теперь они, похоже, не спорили, но говорили почти хором, подхватывая мысли друг друга, будто перекидывали мяч из скомканных старых газет, языком которых они говорили.

– Современный мир с его глобализацией, с потребительским отношением к человеку…

– …с фантастическим социальным неравенством…

– …с ложью, с бессовестной манипуляцией обывательским сознанием…

– …с поголовным бесправием, с ксенофобией…

– …с растущим бескультурьем, невежеством, с превращением людей в ходячие машины без ума и совести!

– Такое общество не может развиваться и требует…

– …ему просто критически необходим!..

– …передел на всех уровнях.

– С непременным переделом собственности!

– С новыми законами, с новым обществом!

– Уже наши сверстники становятся послушными, бездумными рабами этого строя, а тех, кто придет за нами, будет уже не спасти!

– Люди думать разучились! Думать! Одни компьютеры вместо головы! – крикнула громче всех Лиза.

Глаза их горели, лица были одухотворены гневом, и все обращались в сторону Сергея Геннадьевича. Он один сидел молча, спокойно, и лицо его и руки, сцепленные на столе, казались желтыми под рыжим абажуром.

– Товарищи, – сказал он, когда все наконец выпустили пар. – Успокойтесь. Я понимаю ваше молодое горячее устремление. Ваши выводы относительно общества жестоки, но справедливы. Но поверьте мне, товарищи: пока что, на данный, так сказать, момент предпосылок к революционной ситуации в России нет.

Товарищи, переводя дыхание, уставились на Сергея Геннадьевича, как на дырку в Красном знамени. Они словно не верили своим ушам.

– А если дальше так дело пойдет, в смысле глобального отупения и пофигизма, так они и не появятся, – громко проговорил Станислав из своего угла.

– Я вижу, что у вас болит сердце за Родину, – сказал Сергей Геннадьевич. – Но реальность такова, что сейчас нет класса, на который можно было бы опереться в революционной деятельности, а значит, и революция невозможна.

Товарищи молчали, как на панихиде. Потом Лиза с какой-то недетской злобой пискнула:

– Сытые все, гады. Хоть крохи имеют, а сытые, и за это трясутся. Вот и не рыпаются.

– Ну, можно и так сказать, – согласился Сергей Геннадьевич с усталой улыбкой. – Но я говорю о другом. Для революции думать надо, а думать сейчас некому. Молодой, новой, мыслящей интеллигенции сейчас мало. Вот что страшно, товарищи. Не бросайте своих сверстников, не дайте им стать, так сказать, окончательно рабами системы. Говорите с ними. Научите их мыслить широко. Если хоть десять человек, десять молодых, только начинающих жить человек, задумаются благодаря вам, в какой ситуации мы живем, – это уже немало и может, так сказать, привести к постепенному смещению ориентиров в обществе. Духовных, так сказать, ориентиров. Я считаю, что ваше дело, как и дело любого мыслящего человека, способного проанализировать современную ситуацию, – пропаганда. Революцию делала интеллигенция. Рабочие – так сказать, руки, а интеллигенция – голова революции. Это такой орган, с помощью которого русское общество рефлексирует и осознает само себя.

– А потом эта же интеллигенция разрушила собою же созданный строй, – тихо сказала Анна.

– Я тебя породил, я тебя и убью, – буркнул Стас на всю комнату.

– Так что, нам агитаторами стать? Газета, листовки? – заволновались другие.

– Газета не только коллективный пропагандист и агитатор, но и организатор. Владимир Ильич Ленин, – процитировал Станислав своим громовым голосом, и все оживились, стали выкрикивать идеи, какие-то нелепые и смешные.

– Сейчас у вас возможности гораздо шире, товарищи. Пофантазируйте. Ведь не всему вас учить, – говорил Сергей Геннадьевич, но его голос уже тонул в гвалте.