Читать книгу Берег Алисы Скеди - Ирина Галыш - Страница 7

А дети росли и спешили стать взрослыми так же, как спешил слепой за одноглазым в одном бородатом анекдоте на свидание к девочкам через бурелом коротким путём.

Её старшим братьям и сестре пришло время подумать о профессии, и начитанные родители захотели дать своим детям шанс освоить более квалифицированное дело, чем у них самих. Решили покинуть Туву.

Из накопленного за пятнадцать лет с собой привезли коробки с книгами, фотографии, швейную машинку, немного самой необходимой утвари и деньги на покупку квартиры.

Какой трепет наша Алиса испытала в городской квартире дяди!

Центральное отопление, туалет не во дворе и не общественная баня, а ванная… Мебель фабричная, на стенах – картины природы в рамках, в шкафу за стеклом сервиз радует глаз скромными цветочками на крутых боках чайника… На полках – книги, на полу – паркет… Большие окна, за ними слышен стук каблуков прохожих дам по асфальту… Неземной вкус печёных в духовке газовой плиты яблок, с ягодами и сахарной пудрой приготовленных двоюродным братом…

И рафинированные отношения. Полный комплект – мечта обывателя. Сыновья дяди были медиками, советской интеллигенцией. А их родственники – неотёсанными провинциалами без связей.

Много позже лощёная дама на соседнем сидении в туристическом автобусе с табличкой на ветровом стекле: «Данила Маркин. Санкт-Петербург – Париж» проворковала: «Ты чистый бриллиант, но тебе не хватает достойной оправы».

Снобизм что перхоть – заразен и передаётся по наследству. И Алиса видела, как каменеют люди, заливающие себя в его оправу.

На неё вдруг буквально нахлынули запахи официальных мест тех времён: детских садов, больниц, школ, администраций. Смеси белой масляной краски и хлорки, картонных скоросшивателей, чернил и полироли.

В длинных, унылых и сумрачных коридорах контор, без единого звука снаружи и изнутри, скользило привидение благоговения и соблазна.

Там, в очередях, граждане молча и терпеливо ждали своей участи по любым жизненным вопросам. Будь то трудоустройство, получение путёвки в профилакторий, покупка торфа для печи или постановка на очередь на получение кооперативной квартиры… Конвейер сортировал: пропускал «руду», отметая «пустую породу».

Она видела, как на кухне дяди, сидя на табуретке, её брат с упоением онанировал, а она, онемев, заворожено смотрела на лиловый дёргающийся кусок плоти…

И эта сцена, и бездушные отношения, и пафосная картина якобы значимых официальных мест каким-то непостижимым образом смешивались и завершали образ тотального бесплодия…

В большом советском общежитии многие искали, на что бы опереться, страшась заблудиться в лесу лозунгов и противоречий.

Она следовала зову сердца. Находила путеводные крошки в самых обычных местах. Под картонной обложкой незатейливой книжки «Рожок зовёт Богатыря» из дядиной квартиры. Пропагандирующей образ советского человека. Но если опустить политическую канву введения и послесловия, то простой сюжет про опасные жизненные повороты, про человеческую низость, про человеческую же готовность рисковать собой, про милосердие попадал прямо в кровь.

В советское время такое мировосприятие считалось наивным и безопасным: оно же никуда дальше человеческой единицы не выходило. Но власть жадно питалась им. Иногда кусок попадался уж очень большим. «Если, путь прорубая отцовским мечом, ты солёные слёзы на ус намотал, если в жарком бою испытал, что почём, – значит, нужные книги ты в детстве читал!» Голос будил сонное королевство. Власть давилась, и её рвало желчью.

До поры Аля полагала, что училась у авторов несметного количества прочитанных книг и горстки смелых, просвещённых современников.

Теперь знала, что это был зов рода – бесстрашных первооткрывателей, ратников, самых лучших его представителей. Они говорили со страниц тех книг, голосами тех современников.

Казалось, случайно девочка попадала в такт их «неровного дыхания», и душа её, резонируя, развивалась. А тёмные ангелы, что коснулись её крылом, лишь укрепили дух.

Большая часть жизненного пути нашей героини – это упорное карабканье на гору, с которой ясно видно, как всё в мире устроено.

В детстве, юности, молодости и зрелости, будучи ведомой и зависимой, она любыми способами стремилась выйти за рамки обыденности.

Это привело к пониманию того, что она ведома и зависима.

И лишь последние лет пятнадцать, сознавая обусловленность жизни, продолжала рисковать, двигалась вперёд, открывала новые повороты, создавала новые смыслы и осталась должна только себе.

Жить и правда рискованно. Это вечный бой с «драконом» о четырёх головах: признания того, что жизнь конечна, что она в принципе бессмысленна, что ты бесконечно одинок в мире одиноких людей и абсолютно свободен. В этом противостоянии у тебя в руке «меч-кладенец» – человеческая всепоглощающая жажда жить, остаться на земле.

Самое интересное на этой сцене начинается, когда отбрасываешь «костыли» – социальные оковы и надежду. Оберегаешь лишь внутренний нравственный закон.

Есть большой риск сгинуть вместе с теми, кто жаждет выжить любой ценой.

Когда же преодолеешь искушение, пробуждается истинная вера. Тогда через творчество и служение будешь искать и находить лучшее, пусть даже в самом страшном. В себе и в других.

Сегодня Алису волновала только одна мысль:

– Если человеческий род – река, а жизнь – берег той реки, Что Ты сохранишь для рода и Чем Ты укрепишь берег? Прахом, в который превращается всё живое, или своим крестом?..

Её душа выбивает крещендо спицами, словно музыканты смычками в знак признательности исполнителю.

Алиса улыбается и как бы в подтверждение размышлениям ощущает нежное прикосновение тёплых ладоней средиземноморского дня к лицу.

Пальцы непроизвольно погладили шёлковую поверхность переплёта блокнота. Лёгкая тень от маркизы скользнула по щеке.

Пора. Сегодня она едет в Фано. Там ждёт друг. Он-таки заманил её историей и архитектурой древнего города, двумя билетами на вечер живого смут-джаза, километром пустынного пляжа, посещением стеклодувной мастерской и рыбалкой с катамарана.

В её планах – задержаться в этих местах ненадолго и дописать книгу. Можно сказать – творческий отпуск. Почему бы не воспользоваться приглашением, чтобы заодно почувствовать себя не только автором, а ещё и свидетелем жизни.