Читать книгу Князь Александр Невский - Ирина Измайлова - Страница 9

Месяц спустя князь Ярослав Всеволодович стоял перед раскрытым, несмотря на зимнее время, окном, в ярости потрясая зажатой в кулаке бумагой:

– Вишь, матушка-княгинюшка, что пишут, аспиды ночные?! Дескать, они княжичей от себя не гнали и мне, мол, ничего худого не делали, а я, мол, и сам уехал, и люди мои княжичей тайком из Новгорода увезли. А посему им другой князь надобен. И знаешь ли, любезная моя, кого звать на престол свой хотят? Мишку Черниговского! Того, что у них уж два раза княжил да ими же и выгнан был! Ну пускай, пускай зовут! Погляжу, каково у них нынче будет!

Княгиня Феодосия поднялась со стула, на котором сидела за столом, подошла к мужу, сзади обняла его, с трудом достав ладонями до его широких плеч.

– Из Новгорода ещё трое тебе верных бояр убежали, – тихо проговорила она, прижимаясь лбом к плечу мужа. – Рассказывают, что после давешнего веча, на котором решали, кого звать на княжение, перебранились они там все. С два десятка теремов друг другу спалили, лавки купеческие пограбили да пожгли. И людей немало поубивали.

У князя вырывался ожесточённый смех:

– Вот-вот! Ну и чего стоит воля эта их разлюбезная? А?!

Феодосия в ответ только тихо усмехнулась:

– Да какая ещё воля, Ярославушко? Человек в себе никогда не волен, а свобода есть только во Христе. А они в злобе своей про Христа-то и забывают.

Князь сердито захлопнул окно, шагнул к столу, перекрестясь, взял с блюда большой блин, макнул в чашку со сметаной. Откусил кусок и, хоть хороши были и блин, и сметана, поморщился:

– И блины-то в рот нейдут! Смурно на душе…

Феодосия засмеялась:

– Ничего – блины кончаются. Завтра – Прощёное воскресенье, а за ним и Великий пост. Вот и забудем про блины.

Князь Ярослав гневался не напрасно. Если б случившееся в Новгороде было впервые, можно было бы просто посетовать на неразумность любителей вольности и подождать, когда те одумаются. Впрочем, что одумаются, Ярослав Всеволодович и не сомневался. Только вот этакие выходки новгородцы вытворяли нередко – то звали к себе того или иного князя, то прогоняли, как того же Михаила Черниговского. И при этом были уверены, что верно поступают: мол, пускай князь делает, как мы хотим, а не наоборот!

Он твёрдо решил не отвечать на новгородское послание, второе кряду, хотя не сомневался, что в покинутом им городе уже царит волнение.

Так оно и было.

Исчезновение юных князей, их наставника и княжеских дружинников, обнаруженное лишь к полудню следующего за их отъездом дня, обескуражило новгородских заговорщиков. Они поняли, что уже не смогут ставить условия Ярославу Всеволодовичу, а значит, настаивать на своём им больше не придётся. Князь не слал в город гонцов, не предлагал переговоров, и бунтари всё яснее понимали: ему это ни к чему…

Прождали пару недель. Отправили письмо: дескать, что ты, княже, нам свой норов являешь? Кто ж тебя либо сынов твоих, молодых князей, трогал? Не так уж много хочет вольный град Новгород. И не так уж трудно с нами, новгородцами, договориться.

Ответа не последовало. Тогда написали снова, то самое письмо, что пришло в канун Прощёного воскресенья. И вновь князь Ярослав не ответил.

Попробовали ещё выждать. Ждали неделю, ещё одну, ещё. И тут на границе новгородских земель, будто зная, что там произошло, объявилась большая печенежская рать. Разграбив и предав огню с десяток селений, печенеги неспешно, но уверенно двинулись к Новгороду.

Выбора не оставалось. Тотчас было отряжено большое посольство, состоявшее из бояр и купцов. Явившись в Переславль, послы клятвенно уверяли князя: мол, обижать молодых князей и в мыслях не имели, об их же безопасности думали, чтоб самим, мол, охранять – оттого и намеревались позвать их с наставником в одном из богатых теремов жить. А коли то намерение князь за дурное посчитал, так прости, не карай за глупость!

Ярослав, не то чтобы думавший, а твёрдо знавший, что в конце концов произойдёт именно это, не стал тем не менее попрекать да стращать новгородцев. Обронив всего несколько слов, вскочил в седло, кликнул дружину и велел боярину Фёдору ехать вслед с княгиней и сыновьями.

Сам он поспел навстречу печенежской рати прежде, чем печенеги успели, получив известие о его возвращении, покинуть новгородские пределы. Сеча была яростной, но короткой. Враги сдались, объявив, как нередко делали, оправдание, глупее не придумаешь: забрались, князь, в твои владения случайно, по ошибке – не туда, то есть, заехали…

А в Новгороде уже ждали, с приветствиями и поклонами, с узорными караваями и расписной чашей, до краёв полной медовой браги.

– Слава нашему князю!

– Здрав буди, Ярослав Всеволодович!

– Премногая лета тебе, княгине и молодым князьям!

И тотчас, даже не скликая веча (всё порешили заранее), пообещали и рать для похода на Ригу.

Битву с рижскими крестоносцами Ярослав выиграл, привёз из побеждённого города богатую дань и много отбитого у врагов оружия, и новгородцы искренне возликовали, тут же уверовав, что с самого начала хотели помочь князю и донельзя рады его торжеству…

А дальше вновь собиралось вече, и вновь вольным новгородцам казалось, что их волю в чём-то да ущемляют, и они грозили неповиновением, но стоило князю лишь напомнить о тогдашнем своём отъезде, как недовольство быстро стихало…

Хотя Ярослав Всеволодович отлично понимал: рано ли, поздно ли, но однажды вновь найдёт коса на камень, княжьи интересы столкнутся с интересами здешних толстосумов, и снова придётся их учить уму-разуму.

Молодым князьям Фёдору и Александру по-прежнему приходилось подолгу заниматься со своим наставником и если воинская наука давалась им пусть не легко, но скоро и была в радость, то с историей и чтением было труднее. Но оба понимали: без наук князь не князь – надобно учиться. И они учились. Как ни хотелось лучше лишние пару часов пострелять из лука или порубиться в потешном бою.

Потом пришла весна, за нею лето, и искушений стало больше. Хотелось покататься верхом по округе (зимой тоже хотелось, но снега кругом лежали глубокие – по плечи, не дай Господь – кони увязнут). Хотелось половить рыбу в богатом ею Волхове и в нём же искупаться. На всё времени не хватало, а боярин Фёдор Данилович оставался непреклонен: наука всего прежде, а баловство да удовольствия остались там, в детстве, которое закончилось с принятием княжеского пострига.

Беда пришла нежданно-негаданно…

Однажды боярин отпустил всё же юных князей на реку искупаться, и оба, едва не возопив от восторга, ринулись наперегонки к реке.

Александр, даром что младший, как обычно, обогнал брата, и, пока тот по некрутому, заросшему травой скату берега спускался к узкому галечному пляжу, Саша уже разделся и с небольшого берегового уступа ласточкой кинулся в воду.

День стоял жаркий, ветер едва пошевеливал траву, и поверхность реки оставалась гладкой, едва ли не как зеркало.

Александр, размашисто загребая, одолел саженей тридцать[13] и оглянулся, лишь оказавшись достаточно далеко от берега. Здесь уже мощно ощущалось течение. Оно толкало плывущего, тянуло за собой, одновременно норовя оттащить ещё дальше от берегового ската, над которым поднималась крепостная стена.

Полоса воды, отделявшая Александра от пляжа и уступа, с которого он прыгал, сверкала и искрилась в лучах солнца. Сейчас, когда вода доставала мальчику до подбородка, казалось, будто кругом него снуют косяки рыбы и их серебряная чешуя переливается искрами и огнями.

Где-то в стороне, где пляж был чуть шире, а течение более мелкой в этом месте реки послабее, купались городские мальчишки, человек двенадцать. Их голоса звенели над водой, они гонялись друг за другом по отмели, вздымая тучами брызги.

И вдруг Александр понял, что внезапно встревожило его, едва он обернулся. Рубашка и штаны Фёдора лежали рядом с его одеждой, на травяной кочке. Значит, он тоже окунулся и поплыл. Но его нигде не было видно!

– Федя! – во всю силу закричал младший брат. – Фе-е-е-дя-а! Где ты?! Отзовись!

Никто не отзывался… В сердце толкнулся холодный страх: что-то случилось с братом? Что? Вот она, река, вот берег, вот крепостная стена – незаметно подкрасться сюда никто не смог бы… Да и кому бы это понадобилось? Предположить, что Фёдор поплыл вслед за братом и обогнал его? Да нет, он не умеет так быстро плавать, да и на поверхности реки его тоже нигде не видно.

– Господи Иисусе Христе, помоги! – прошептал Александр и, набрав полную грудь воздуха, нырнул.

Вода была прозрачна, и, раскрыв под водою глаза, мальчик отчётливо увидал покрытое камешками дно, снующих над ним блестящих рыбёшек, длинные зелёные завитки водорослей.

Александр плыл под водой назад, к берегу, покуда хватало вдоха, потом вынырнул, снова вдохнул и вновь ушёл вниз. У него мелькнула было мысль покричать купавшимся вдалеке мальчишкам – позвать на помощь, чтоб тоже поныряли и поискали пропавшего князя. Но покуда докричишься, покуда приплывут, покуда объяснишь им, что случилось… Нет, надо искать самому. Феде негде быть, кроме как в реке!

Нырнув в третий раз, Саша увидел брата. Фёдор лежал на дне, раскинув руки, будто задремав на гладкой гальке.

На то, чтобы поднять его, вынырнуть с ним вместе и, поддерживая голову мальчика на поверхности, доплыть с ним до берега, ушло ещё несколько минут. Упав на холодное тело, прижавшись щекой к груди брата, затаив дыхание, Александр уловил слабые толчки. Сердце утопленника билось.

– Помогите! – что есть силы крикнул Саша. – На помощь! Князю помощь нужна! Помогите!!!

Невесть откуда рядом появился вдруг человек, которого Александр прежде не видел. На вид лет тридцати, довольно статный, с густыми, вьющимися каштановыми волосами, с короткой, тоже вьющейся бородой, он был как все новгородцы. И одеждой особо не отличался: штаны, заправленные в низкие нарядные сапожки, синяя, с расшитыми воротом и рукавами рубашка. Человек как человек. Уже потом мальчик обратил внимание на то, что глаза незнакомца кажутся старше, чем лицо, – серые, пристальные, отчего-то грустные, окружённые тонкой рамкой морщинок.

– Кому помощь нужна? Какому князю? Этому?

Он указал на распластанное тело Фёдора.

– Да, да! – задыхался Саша. – Мы купались, и он… отчего-то утонул. Я – князь Александр, а это мой брат – князь Фёдор. Помоги! Лекарь нужен! Скорее!

– С Божией помощью без лекаря обойдёмся!

Незнакомец, встав на колени, тоже послушал сердце Фёдора, затем поднялся, подхватил мальчика за ноги и, к ужасу его брата, поднял вниз головой, принявшись что есть силы трясти.

Федино тело дёрнулось, изо рта вырвались струи воды. Он глухо застонал.

Его спаситель резко перевернул бессильно висящее тело, аккуратно опустил на гальку. Мальчик снова охнул, и его глаза открылись.

– Слава Отцу и Сыну и Святому Духу!

Незнакомец перекрестился, переводя дыхание, в то время, как Александр, едва удерживая рыдания, бросился к брату, встряхнул того за плечи:

– Федя! Федюшка! Как ты, а? С чего ты потонул-то?

– Не знаю. – Голос князя Фёдора был слаб. – Нырнул за тобой следом, а тут точно в голову кто-то ударил. И свет в глазах пропал. Саша, как оно так сталось? Ничего не понимаю…

Вдвоём с незнакомцем они одели мальчика, а незнакомец ещё и завернул его в свой кафтан, который по причине тепла давно снял и нёс на плече. Они поднялись по берегу и двинулись к воротам, спеша в княжеский терем.

– Отпусти, я и сам пойду! – попросил Фёдор незнакомца. – Ты кто таков будешь? Как звать-то? Мы тебя не видали.

– Не видали оттого, что я только недавно сюда приехал. Зовут меня Данилой. Люди Заточником[14] прозвали. Князь, батюшка ваш, меня знает. Он сюда и призвал.

– А к реке тебя, стало быть, Бог привёл! – воскликнул Александр. – По Его воле ты брата моего спас!

– А в мире что ни творится, всё по воле Его! – Данила широко улыбнулся. – Ты бы, княже, не противился да ногами не дрыгал. Не стоит тебе покуда самому идти. Придём в терем, полежишь, в себя придёшь… Вон терема уж и видны.

В тереме, при нежданном появлении всей троицы, начался переполох. Ярослав был на дворище, тренируя свою дружину, а княгиня Феодосия, увидав бледного, едва пришедшего в себя сына, охнула, сама уложила мальчика в его покое на кровать, велела позвать лекаря. Тот пришёл, осмотрел Федю и… ничего не нашёл.

– С чего ты, княже, чувств лишился, мне неведомо, – покачал головой костоправ. – И сердце бьётся ровно, послабее только, и жара нет… Я тебе отвара можжевелового сделаю, попьёшь.

Вернувшийся вскоре Ярослав Всеволодович тоже встревожился, узнав о нежданной немочи старшего сына. Данилу он обнял, едва только не расцеловал, однако решил, что надо всё же доискаться причины Фединого обморока. Правда, это могло приключиться и от солнца – жара стояла нешуточная, но оба мальчика клялись, что на солнце успели пробыть недолго.

Данила, знавший многое о многом, благодаря долгим своим странствиям и неустанной жажде читать, предположил, что виной обморока могло стать как раз то, что воздух в тот день был очень тёплым, а вода прохладной. Такое, по его словам, случается с мальчиками-подростками.

На том порешили успокоиться. Князь Ярослав, по крайней мере, сделал вид, что его опасения прошли.