Читать книгу Прогулки вдоль линии горизонта (сборник) - Ирина Листвина - Страница 21
Привал в облаках[2]
(«Шансон Дым» и «Шансон Сон»)
II. Шансон Сон
(1966–1972 гг.)
Шансон sans raison[18]
(Чередуясь с циклом Снегопропады)
Часть первая
Из цикла «Моя бездомная любовь»
ОглавлениеПластинка
Ал-ру Ке-ну
I
Золотистый, летучий звон,
луч иглы тебя находит,
«Mon amour, Marion,
notre toujours»[19]… уж на исходе.
Чертит круг начерно,
возвращаясь, луч блестящий.
Обруч, глубь с озёрным дном,
отклик музыки и счастья.
Улетели этажи —
что нам всё же остаётся?
Повтори мне, скажи,
где мы нынче расстаёмся.
Щёлкнув глухо, спираль
вывернула себя всю. Дай
мне руку, печаль,
и уйдём скорей отсюда.
Нет, не будет птенцов,
ни прозрачно-ломких почек.
Лёгким снегом из снов
с зимней тяжестью покончим.
II
Пусть невидимая, из сна,
детский свист, сквозняк и скорость,
станет пробовать весна
на земле искать опору.
Кисти, вёдра, апрель,
солнца влажные заплаты,
непрочна акварель
на снегах голубоватых.
Каплет-колет капель
в горлах труб со ржавью астмы.
…Там, где дремлет метель,
ты со мной навеки, август.
Спи, в золе догорай,
мой шафранный рай…
Как тихо…
Просто – вглубь, в глушь убрать
солнце чёрное, пластинку.
Просто – в шкаф (в пыль) убрать
дно без отблесков.
Пластинку.
Ремарка вторая. О «Снегопропадах»
Тема Снегоземья начиналась с них. Первоначально это были питерские чёрно-белые пейзажи и моментальные зарисовки. Снег – ведь это и рассыпчатая белая краска, то закрашивающая, то засыпающая всё, но по-своему. А снег в полёте – вдобавок и лёгкая завеса, создающая иллюзию. Последняя же не только покрывает собой мир, но и позволяет увидеть его в иных степенях связности и разобщённости.
Ритмы снего-пропадов, то вихреобразные, то плавные, по-другому сближают, раздвигают и связывают явления (притом не обязательно только в пространстве). Летящие снежные точки в своей совокупности смещают и центры тяжести, и саму весомость, значимость отдельно взятых вещей.
Мне невольно думалось при этом: «А если бы они летели так во внутренних пространствах наших душ, миры которых достаточно просторны и, наверное, сообщаются между собой? Тогда они, быть может, создавали бы и там свои летучие зарисовки-разрезы самого разного рода в манере – предположим, пуантилизма? Акварельного ясным днём и чёрно-белого ночью.»
Этот взгляд как бы «сквозь них» расширял возможности «Снегопропадов» как стихо-пейзажей. Да, в этом смысле они могли быть и «лиственными», и «лунными» и даже, как ни странно, «концертными»[20]. Но это всегда и всё же – точечные городские зарисовки, притом характерные для Петербурга, это именно его зимние холод и даль.
Снежный полёт то сокращает, то удлиняет расстояния между вещами (и тени), но даль-то всегда присуствует и кажется непреодолимой, особенно если рисунок и не пытается вместить её. Но это всё та же русская даль, исстари знакомая: – «унеси мою душу в звенящую даль…» и «тоскующая». А зарисовки – днём акварельные, они (хотя слабо, но переливаясь) окрашены, напоминая этим пуантильность[21] мыльных пузырьков, вылетающих из тонкой трубки. Улетев, они всё ещё чуть видны, подобно воздушным шарам в далёкой вышине – в последний момент перед исчезновением.
Но несмотря на это, они и по-питерски каменно-грубы, в них отпечатаны и уличные торцы, и угловые тумбы, и даже булыжники площадей.
Почему же всё-таки «Снегопропады», а не «Снегопады»? Отчасти потому, что авторское я в них уплывает как бы вглубь, оставаясь за кадром.
Отчасти же – из-за чувства тревоги и безнадежности, вызванной тогда Карибским кризисом да и резким поворотом вектора времени в конце 60-х.
С птичье-человеческой фигуркой
1
…Отщёлкнет ключ щепу с сухих поленниц.
Под снегом оперишься ль наконец?
Неприспособленный приспособленец,
питомец, и подзимок, и птенец.
Ты приручён, твои ручьи застыли,
ты окольцован колкий снег клевать,
ищи себе тугие бритвы-крылья,
твоими – стужу не поколебать.
Шеренги крестиков – канва по снегу,
канавки поворот, как бурка, сив…
Дым по оси земной покрыл полнеба.
Кулич со свалки – досыта ль красив?
Бросай же зимний плод, земную тяжесть
на гулкие ладони мостовых.
Бумажный змей застуженный приляжет
всей пестротой под два крыла живых.
(Твой крест небесный в меловом вертепе
чудесной силой чьей-то веры теплой[22]…)
Что ж, небо чернокрылое ушло,
и копья звёзд тебя не пригвоздили.
Сиянье нимбов в голубом горниле
тебя не опалило, не сожгло.
2
Вот только бы не вспомнить как-нибудь
что твердь – тверда. И что тяжёл, как ртуть,
последний из блуждающих трамваев
(другие уж «промчались, завывая»[23]),
тех, с яблоками вмятин на боках
широких… тех, что в послужных бегах
отскрежетали все свои моленья
и оседают медленно в коленях…
Дотла сожжёт подённый луч жестокий
билет в пустом кармане и ключи.
Прощай! Белеет парус одинокий
сквозь пепел-снег…
И белый свет горчит.
Ещё о весне
Ал-ру Ке-ну
(Моя бездомная любовь)
I
Снег за окнами мягко теряется где-то,
время каплет так близко.
Во сне
вдруг разбилась сосулька, бездумная флейта,
что один раз звенит о весне.
…Я бежала, не помня себя от разлуки,
поезд мчался за море, за твердь.
Из прозрачной травы
сквозь замёрзшие руки
я училась на солнце смотреть.
В мире утренней алости нежно и грубо,
плеском вешним окрест обойдя,
пели вóды (наяд[24] мимолётные губы?)
о сверканье и шуме дождя…
II
…Ближе к утру
сольются (с затверженной болью)
стук колёс и следы на песке.
Я не знаю, не жду. Всё, что было – невольно,
снег, серея, твердеет к весне…
Не в своих беловежьих и заспанных царствах, —
глубже голоса, в горле-спине.
А слова – наугад, наизусть? – род лекарства,
чтобы быть наяву, как во сне.
В том немыслимом сне
снег летит вместе с летом,
в луннооком заоблачном сне —
нет разбитой свирели. Эолова флейта[25]
мне бездонно звенит о весне.
Корабельный, кроющий мглой
(но – и молитва)
Из цикла «Снегопропады»
…Сумеречной снастью сводит мир с основ
снег…
Схожу – во власти тысячеоких снов.
Сузилась ли пучина, ширится ли волчком,
бьётся путь в паутине с тонущим зрачком.
Снова Земля проходит точечный зенит,
время натянулось, крови связь звенит.
и до сих… Не ставить нам, не воздвигать,
вёрст во мгле не править, мук не избывать.
только б не покинуть – так легко уснуть! —
этот нитевидный, еле внятный путь.
Помни: «И потомкам странен голос тех,
что в котомках тонких уносили – снег».
Осенним днём
Ал-ру Ке-ну
(Моя бездомная любовь)
1
Вдруг снова днём, – как белой ночью.
Откуда эта тишина?
Ведь осень в городе хлопочет,
недавно началась она.
Да, воскресенье в самом деле,
вот отчего на даль версты
Гостинодворские аллеи
стоят пустынны и желты.
А в Павловске дни как газеты,
(что шрифт смешали с домино).
Там привокзальные буфеты
пыхтят… И в них ещё полно.
Бумагой, а не тягой шмельей,
шуршат оборванно кусты.
И в этом – весь конец недели
до наступленья темноты.
2
Ты помнишь взлёт косых и рдяных,
летучих, как косынки, туч?
Вдоль притолоки покаянно
склонялся к нам последний луч.
А утром дождь по древесине
летел… Что пело сквозь него?
Златой мелодии Россини
улыбчивое торжество?
Нет, кто-то клавиш в дачной сини
касался – до рассветных рос,
заплаканной былой России,
весны и ветра виртуоз.
3
Мне снится плач ребёнка горький.
Да водосточная труба
лепечет, льёт скороговоркой
хлопки невыжатых рубах.
И в пробужденья метке краткой,
когда в глаза метнётся ночь,
знать – явственно, но и украдкой, —
что ничему нельзя помочь.
Что смерклось лето, им покинут
в полях
полёт дождей и птиц.
И время дням слагаться в кипу
никем не тронутых страниц.
Послеполуночный
(Снегопропады)
Одинокий свет и морозный ворс,
листовой воротник-карниз…
И протает ли с жести изморось
иль под утро бросится вниз?
Надвигаясь, плывёт и плавится
Айсбербург[28] накалённых лбов.
В стройных снах со дна надвигается
полк фонарных калек-столбов.
В гололобье крыш
снег бормочет: «Ночь».
На домах туманность рубах,
слуховая и одиночная
с чердака – в водосток труба.
Прилегла душа в тихом холоде,
на глубинной дельта-волне[29],
гаснет Эго (и эхо) города,
воск неоновый в вышине
как сквозь копоть… Сколько их, медленно
тьму светлящих капель в саду?
Шорох? Зов ли? Идти мне велено:
«Слышу, слышу,
спешу, иду…»
Бессонница в чёрных томах
Ал-ру Ке-ну
(Моя бездомная любовь)
I
Бессонница в чёрных томах,
бег
белых полей наяву.
Я в серых и жёлтых домах
жизнь – вместо себя – проживу.
Сны робко нисходят за мной
с глядящих в забвенье зеркал,
Твой облик стал прядью льняной
(заброшенной в лунный овал).
Дрожит, как разбитый фонарь,
древесными гранями сад.
Бьёт в колокол старый звонарь
собора любви и утрат.
Там в узком, как рана, окне
дамасских клинков голубей,
застынут, забыв обо мне,
химеры минувших скорбей.
II
Там в самую раннюю рань
небытия забытьё
шепнёт: «Есть льдистая грань,
легко соскользнуть с неё»
Там время – кормчий впотьмах.
Весь век мой будет оно
нести к тебе на руках,
но – только в это окно.
Лиственный
(Снегопропады)
Белые листья слетают мои,
красные, жёлтые падают с крон.
Белые листья – в четырёх стенах,
Чёрные – по ночи – с четырёх сторон.
Ими заполнена, ширится ночь,
красные, жёлтые не в силах помочь.
В ком[30] – большой, скомканный
(со звуком «клэп-клок»[31])
белый попал, неисписан, листок.
В окна стучит знаки морзе
Мороз,
колет в сознании точки насквозь.
Дом стеклоокий, что наискосок,
красные, жёлтые светят – кому?
Им в голубом – на прощанье – дана
милость: кружась, завораживать тьму.
А за окном
треугольник окна,
сложен, отослан, белей полотна.
Но неопознан его адресат,
Чуть рассветёт, он вернётся назад.
На даче в саду
Ал-ру Ке-ну
(Моя бездомная любовь)
Это пригород,
куст и изгородь,
горе, счастие мимолётные,
скрытных крыл трепетанье лёгкое.
Это иволга – «милый, милая»,
это снегири – «снег с ресниц сотри»
и синичий глаз – «спички свет погас»,
это коростель —
«скоро стлать постель».
У малиновки – мал-малинов сад.
Молния! —
И куст ринулся назад,
но всю ночь в окне плакал, не дыша:
«Ты прости, моя малая душа».
Так и сплыл наш дом
лепестком к луне,
о тебе одном плачу я во сне.
Жаворонка жар с тоненьких небес
только продолжал,
только о тебе.
Ледостав Летнего сада
(деревьев и статуй) ночью[32]
В Элизий улетает
Их лёгкая душа
А. С. Пушкин
Ведь можно жить при снеге,
При холоде зимы.
Как голые побеги,
Лишь замираем мы.
Д. Самойлов
(Снегопропады)
Вспыхнул чиркнувший снег,
лёгкие ресницы,
до утра к дрёме век
каменных – лепиться.
Вспыхнул в камере сад,
чёрно-белый, чёткий.
Статуи стоя спят,
тени на решётке.
В камне – воска ожог,
колебалось, тлело
чуть живое в чужом,
лёгкой тени тело.
Но не вспыхнет извне
ласковое пламя.
И нельзя свет в окне
удержать руками.
На руке мокрый снег
(хлороформа клочья?).
Не пролить – проще б! Нет
слёз и глаз – воочью.
Снег летит… Им дыша,
нежны ль губы статуй?
Свеч прозрачных душа,
пар голубоватый.
1969 г.
19
«Марьон, моя любовь, наше всегда…» (фр.)
20
См. стихотворение из этого цикла в конце сборника.
21
Пуантилизм (слегка изменено).
22
Теплая вместо тёплая, как в церковных текстах, где нет букы «ё».
23
Из строфы забытого поэта 20-х гг. Михаила Голодного: «А трамвай как сдунет ветром, / Он промчится, завывая, / Профиль юности бессмертной / Промелькнёт в окне трамвая». («Снегопропады: С птичье человеческой фигуркой»).
24
Наяды – божества ручьёв (из древнегречеких мифов).
25
Эолова флейта – по аналогии с эоловой арфой.
26
Из «Гамлета» Б. Пастернака.
27
Тронутый – немного не в себе, просторечие.
28
Город айсбергов, срединное «г» стёрто в соответствии с неписаными правилами языка.
(«Снегопропады: Послеполуночный»)
29
Энцефалограмма мозга включает и дельта-волну, соответствующую состоянию наиболее глубокого сна.
30
В снежный ком.
31
Звукоподражание, составленное из двух односложных англ. слов: clap – хлопать, clock – часы
32
Этот снегопропад, названный здесь ледоставом, заканчивает оба цикла «Шансон Сон» – и лирический, и абстрагированный (элегические стихи и основную часть «Снегопропадов» (Написанную одновременно с ними.)).
Он – о застывании любви, которая останется на всю жизнь, но обречена не на естественное, тёплое существование в живой сущности души и тела, а на иную его форму, подобную медленно застывающему воску. И всё же – вопреки всему – живому, потому что затаившему в себе пламя и свет свечи.
«Снегопропады: Ледостав Летнего сада».
33
Известная статуя с разбитой урной, из коей льётся струя воды.
