Читать книгу Бестолковая любовь - Ирина Лобановская - Страница 8

Жить стало невозможно. И жизнь стала невозможной. Она искривилась, согнулась кривым старым деревом, изломанным грозами и годами. Думы о счастье упрямо ломались на ветру, как высохшие черные ветки.

Сева напоминал сам себе робота – проснулся, точнее, очнулся, автоматически встал, поел, машинально потопал на работу… В голову назойливо лез тот сон, про какую-то жену по имени Ольга и дочку Женьку. Откуда они взялись?

Правда, капитализм принес немало нововведений, даже неплохих, и на работу ходить каждый день давно стало вовсе не обязательно – за те деньги, что платил журнал своим литературным сотрудникам, требовать от них ежедневного присутствия на службе выглядело бы верхом издевательства. Особенно по сравнению с зарплатами размалеванных по самые ушки девчонок-секретарш крутых соседних фирм. Да и аренда стоила нынче недешево, поэтому сразу три умирающих журнальчика ютились в двух комнатенках на Чистых прудах. А следовательно, и сидеть сотрудникам было негде. Так что – ищите подработки!

Другие сотрудники так и поступали – искали и находили себе вторые, третьи и четвертые работы. Крутились и вертелись. И вроде ничего, какие-то денежки выходили. У всех, кроме Севы. Зато он всегда оставался свободным, и именно к нему обращались в случае неотложных дел.

В детстве Сева сочинил такой стишок:

А Николай тотчас выдал другой, большим смыслом не отличающийся, зато демонстрирующий игру с формой:

Из содержания этих двух детских стишков следовало, что Николай по натуре – менее лихой и более прилежный отрок, нежели Сева, как ни странно. Когда это было…

Позже Сева увидел на улице прототип своего детского стишка – по Москве, догоняя своих, мчалась цыганская девочка лет трех, от силы четырех, с сигаретой в зубах. Прохожие оборачивались, и одна женщина не удержалась и закричала ей вслед что-то изумленное, с легким родительским укором и слезноватым смехом. Впрочем, известно, что дети чукчей тоже с таких же лет курят трубки – от нечего делать.

Цыгане издавна словно преследовали Севу.

– Почему бы тебе не найти другой заработок? – спросил его как-то Николай. – Хотя бы набор текстов на компьютере. Ты ведь неплохо им владеешь. Или что-то еще. Давал бы стране угля! А себе малость денег.

– Это некрасиво, – объяснил Сева. – Совесть не позволяет. Получается какое-то раздвоение или даже растроение личности.

– А-а, ты такой же законопослушный, как наши предки? – ядовито хмыкнул Николай. – Как мать разорялась, когда я вляпался! Прямо готова была отказаться от любимого сыночка! И заявила мне, что жить все равно надо по совести, даже если у тебя, то есть у меня, ее нет. Ты придерживаешься подобного мнения?

– Почти, – сказал Сева. – Но мне действительно кажется, что вторая работа – это подлость, предательство по отношению к первой.

Брат засмеялся и покрутил головой:

– Знаешь, в чем главное проклятие честных? Они окружающим могут говорить лишь правду, но себе они часто лгут. А по-моему, лучше соврать кому-то, чем себе.

В сентябре, когда вечерами прохожих по новой стали продувать навязчивые ветра, а деревья привычно покачивали желто-лысеющими макушками, Сева поехал к Николаю. На лестничной площадке опять слышалось пианино. Брат играл.

– Где-то медведь сдох. Чего прибыл? – хмуро спросил он. Был явно не в настроении.

– Я уезжаю, – сказал Сева. – На работе договорился. Нам все равно зарплату не дают третий месяц.

– Сколько подкинуть? – Николай закрыл крышку пианино. – В отпуск намылился? И куда едешь?

– Катю я поеду искать, – сказал Сева.

– Кого?! – Матрешкиных дел мастер машинально в замешательстве сел мимо стула и грохнулся об пол.

Удар смягчил пушистый ковер.

– Почему у тебя в туалете всегда пахнет едой? – спросил Сева.

– Соседи сверху там готовят. Ради экономии. И едят там же. Устроили там и кухню, и столовую, усвоил? – пробурчал Николай, поднимаясь и потирая ушибленный бок. – Ты чего глупости спрашиваешь, дубина дубиной?!

– Потому и спрашиваю, что дубина. У меня в эту слякотную погоду глючит Интернет. Он словно теряет голову. Осень, она и на искусственный интеллект тоже влияет, ничего не поделаешь. А кран у меня в квартире колет искрой. Причем бьет только меня, и никого больше. Говорят, тут тоже ничего не исправить, кто-то сделал заземление на трубах, и оно невольно доходит до нашей сантехники. А почему один я чувствую? Да сопротивление тела маленькое. Но якобы это не связано ни с возрастом, ни с силой, ни с комплекцией, просто у одних оно большое, у других – маленькое, объяснить нельзя. У меня уже сформировалась своего рода фобия к крану, как у горьковского мастера Григория, которому подкладывали горячие инструменты. Когда подхожу к крану, тяну к нему руку осторожно, аккуратно, иногда делаю несколько попыток, невольно приходится преодолевать искушение вообще никогда в жизни его не касаться. И мне вдруг на днях пришла в голову мысль, как не бояться бьющего током крана: открывать его в резиновых перчатках!.. Долго хохотал, оценивая собственную мысль… Представляешь, пришел руки мыть в перчатках…

– Ты мне зубы не заговаривай! Туалеты, краны… Где ты ее искать будешь?! – трубно взревел обиженным слоном Николай. – Собираешься всю Россию объехать?! Из конца в конец? А деньги? А время? Да и кочуют они непрерывно, эти твои возлюбленные цыгане, у них жизнь без границ. Может, она давно в Румынии, Катерина эта твоя чернокосая. Ей все равно, где не мыться и где наркотики продавать, усвоил? Что же я тебе объяснять все это должен, взрослому человеку?! Ты лучше дай в газету такое объявление о знакомстве: «Молодой привлекательный садист, пишущий стихи, ищет мазохистку для совместной жизни». Как много девушек хороших, но тянет чаще на плохих…

Сева спокойно зажег свет – уже темнело – и сел в кресло, где сразу стал едва заметен: маленький, коротконогий и короткорукий.

– Ты почему редко зажигаешь люстру?

– А чего зря электричество переводить? Мне как-то не в кайф лишние деньги отдавать Чубайсу.

Сева усмехнулся:

– Знаешь, я прихожу к выводу, что очень большие люди – имею в виду и рост, и объем сразу – часто плохо кончают. Например, упоминаемый Рабле легендарный капитан Понтинэ по прозвищу Бернский Бык, который отличался огромным ростом и толщиной и ездил верхом на орудии. Он погиб в битве, когда разгромили швейцарцев. Оно и понятно: в таких легко попасть, а мелочь пузатая – разбежится, пригнет голову, затаится и спасется. А вот тебе еще одна трагическая история огромного человека. Петр Первый увидел в Европе в цирках такого же Бернского Быка. Его там показывали любопытствующей публике. И решил наш император вывезти бугая в Россию и вывести породу громадных людей, подыскав ему такую же женщину.

– Нашел? – справился младший брат.

– А как же! Расстарался… И поженил их… Но у них дети не рождались. И тогда он…

Николай деловито закончил фразу:

– Его расстрелял.

– Кроме шуток, ты почти угадал. Петр из него чучело сделал.

– Ну, закономерно… Хотя и жестоко.

– Да Петр – он диктатор тот еще был, страшный человек. Кстати, и Маяковский, по сути – Бернский Бык, тоже плохо кончил. Я тут пообщался кое с кем… Мне рассказали, где поближе к Москве стоят таборы. Сначала я их все обойду, там, глядишь, кто-нибудь про Катю подскажет. Это не вопрос.

– Да никакая она не Катя! – махнул рукой Николай. – И описать ее сложно – косы у многих, красные юбки – тем более. Какие у нее достопримечательности? Особые приметы?

Сева задумался.

– Вот то-то и оно! Никаких! – торжествующе подытожил Николай. – Как ее отыскать? И потом, Всеволод… Ну, допустим, ты ее найдешь… А дальше что? Настоящее всегда чревато будущим, усвоил? Кроме того, безумные надежды всегда рождают малодушие.

– Про «дальше» я не думал, – честно признался Сева и логично добавил: – Сначала найти надо.

– Вообще я с уважением отношусь ко всякого рода отклонениям от здравого смысла, тем более к твоим, – ухмыльнулся Николай. – Но должны ведь быть и границы допустимого… Хотя чем смехотворнее ошибки, которые совершает человек, тем больше вероятность, что он никого не предаст и не перехитрит. Не сумеет.

– Ошибки, ошибки… – проворчал Сева. – Давай сварим кофе…

– Опять?! Ненавижу я его, этот кофе! Да на что она тебе сдалась, твоя Катя?! – вновь заревел матрешкиных дел мастер, словно бык, оказавшийся перед тореадором.

Сева не ответил.

Он действительно в последнее время, всю весну и лето, общался исключительно с цыганами.

Особенно много их толклось возле Киевского вокзала. Там часто бегал один цыганенок – в джемпере каком-то, а снизу до пояса – совершенно голый. И его пол Сева сначала определить не мог – ребенок все время прыгал к нему попой, не поворачиваясь будто специально.

Сева ждал, что цыганки, по обыкновению, обратят на него внимание, но промахнулся. Как раз, когда ему остро требовалось поговорить с ними, они его словно не замечали. А сам Сева заговорить с ними стеснялся. И грустно побрел через мост к «Смоленской».

На мосту подскочил бойкий цыганенок лет семи и принялся выклянчивать деньги. Две молодые цыганки наблюдали с другой стороны. Сева дал мальчику немного мелочи и опять ждал, что женщины подойдут, но они не подошли. А мальчишка бодро поскакал за другими прохожими.

В подземном переходе на полу спал совершенно голый цыганенок лет двух. Цыгане, цыгане, кругом одни цыгане…

– Вот, и ничего им не делается! – возмущенно сказала немолодая женщина рядом. – Ничем не хворают, как заговоренные! Зато наши дети чуть что – насморк! Едва дунуло – кашель! У меня внук без конца болеет, дочка только и сидит на бюллетене.

– А может, и правда заговоренные, – отозвалась другая, помоложе.

Рядом с ребенком, поджав под себя ноги, сидела худая простоволосая цыганка. Вроде даже и милостыни не просила, и на гадание не набивалась – просто впаялась в пол и терпеливо ждала, пока проснется набегавшийся ребенок. Тоже дремала. Странная какая-то… Или наркоты насосалась? Все они, как говорил Николай… Многое он говорил правильно, только жил наперекосяк, а оттого его истины истинами не казались.

Сева постоял немного в стороне, помялся… Потом осмелился и сделал несколько шагов к цыганке:

– Вы извините…

Она подняла на него хмурые вопросительные глаза.

– Я ищу одну женщину… Цыганку… Ее Катей зовут… – несмело продолжал Сева.

– Ну и ищи себе! – Цыганка зевнула и вновь опустила острые ресницы, не желая разговаривать дальше.

Да и что в нем для нее, в этом пустом разговоре?

– Мне очень нужно ее найти… – безнадежно повторил Сева.

– Иди своей дорогой! – неласково отозвалась цыганка.

Сева последовал ее совету. Но когда он уже ступил на лестницу, цыганка внезапно взметнулась с пола и бросилась за ним. Ребенок по-прежнему безмятежно спал на кафельной плитке.

– Ты если милицию на нас наведешь, плохо тебе будет! – зашипела она Севе прямо в лицо, обдавая горячим и несвежим дыханием.

Сева сразу вспомнил дурацкую рекламу «Рондо». И подумал, насколько разными могут быть синонимы по своей лексической и эмоциональной наполненности. Можно сказать, как любят утонченно выражаться в рекламе: «У нее несвежее дыхание». А можно о том же самом сказать иначе: «У нее изо рта воняет, как будто ей туда на…» И сам устыдился своих мыслей.

– Мы тебя не трогали, и ты нас не трожь! – вопила цыганка, размахивая руками.

– Да вы не поняли… – начал Сева.

– Все я поняла! – крикнула цыганка. – Все! Навести на нас хочешь! Катю ищешь! Какую Катю?!

Сева вздохнул и пошел дальше. На него посматривали прохожие, а один мужчина сказал:

– Никогда с этими пестрыми бабами не разговаривайте! Обходите их за версту. У них тут табор неподалеку.

– Табор? А где?

– Да в Мичуринце. – И мужчина махнул рукой в сторону Киевского вокзала. – Прямо возле станции.

На следующий день Сева с утра отправился в Мичуринец.