Читать книгу Рагу из зернистой икры - Ирина Лобусова - Страница 12

СТРАНИЦА НИНЫ В СОЦИАЛЬНОЙ СЕТИ

2 ИЮНЯ 2012 ГОДА

Между машинами сновал безногий калека (на какой-то тележке жуткого вида) и продавал газеты, просовывая пачку в окно каждого автомобиля. Зрелище было настолько жутким и ужасным, что я долго не могла прийти в себя! Я хотела бы помочь ему хоть чем-то (хоть чем угодно), но что я могла? Все в душе замерло от жалости, и, казалось, еще немного, и из глаз моих брызнут слезы! Но больше всего меня поразило другое: то, что никто не воспринимал это зрелище так остро, как я. У всех вокруг были абсолютно равнодушные лица. И у Марины, и у шофера, и у водителей других машин. Как будто несчастный калека, вынужденный продавать газеты между машинами, рискуя в любой момент быть раздавленным, чтобы не умереть с голоду, самое обычное дело.

Неужели никого, кроме меня, не трогало жуткое зрелище этого отчаяния и нищеты? Газеты не покупали. Нищий тщетно пытался просунуть их сквозь окна дорогих машин. А потом… Потом он просунул газеты в раскрытое окно какой-то дорогой иномарки. За рулем была женщина, совсем молодая, явно до тридцати. И она сделала жуткий поступок (настолько страшный, что он просто не укладывается у меня в голове): она протянула руку и ударила калеку, отталкивая его от машины! Несчастный упал на землю. Газеты его рассыпались. Я закричала, рванула дверцу, чтобы ему помочь… Но Марина схватила меня за руку:

– Сиди нормально, дура! Тебе что, больше всех надо?

Несчастный уже собрал свои газеты и быстро уехал на тележке своей прочь. Все вокруг сидели так, как будто ничего особенного не произошло. Лицо Марины не отражало никаких эмоций. Но самым ужасным было другое: ни на одном лице окружавших нас людей я не увидела даже тени возмущения, как будто такой низкий и подлый поступок был самым обычным делом. Мне захотелось обругать эту женщину, ударить ее в ответ… Может быть, хоть как-то пристыдить, напомнив о Боге… Но на светофоре поменялся свет, и машины двинулись вперед пестрой, блестящей лентой. И совсем скоро автомобиль той женщины полностью исчез с моих глаз.

Не знаю, что это за мир. Когда наконец-то сумела прийти в себя, из моих глаз потекли слезы… Если люди все по своей природе такие, как та женщина, то я не хотела быть человеком. Никогда, ни за что.

– Ну и чего ты расквасилась? – надулась Марина, – подумаешь! Да за этого можешь не переживать, он в месяц зарабатывает столько, сколько ты в жизни не заработаешь! Так что нечего сопли распускать!

В тот момент сестра показалась мне каким-то чудовищем. А над городом вдруг пролегла черная тень. Разумеется, я знала, что попадаю в другой мир, но я никогда не думала, что он будет такой. Я молчала. Мне не хотелось говорить, и я вообще не знала, как говорить…. Впереди вдруг показались очень большие и очень высокие светлые дома. И Марина, обернувшись ко мне, вдруг тихо сказала:

– Мы едем в квартиру Димы.

В квартиру Димы… У Марины вдруг стало такое странное лицо, что я предпочла промолчать. Мне вдруг показалось (может, это прозвучит абсурдно и даже глупо, но это было именно так!), что она ждет от меня любого сигнала, любого слова, чтобы тут же броситься в драку. Чтобы напасть и так жестоко поквитаться за мой неожиданный приезд. Если б это выражение в ее глазах увидела мама, она назвала бы его «сигналом к бою». Но мамы здесь не было. А я всегда предпочитала называть бой дракой. Марину пыталась спровоцировать эту драку, но только вот я не понимала, почему… Ну подумаешь, Дима.

Газеты давным-давно перестали писать о Дмитрии Фалееве (еще год назад). Это только мама могла обманываться тем, что Марина просто у него работала (концертным директором, кажется). Я же всегда была уверена, что у сестры с Фалеевым роман. Особенно ясно это было в тот момент, когда Марина однажды прислала письмо и написала в нем о том, что Фалеев завещал ей свою квартиру (то есть подарил в полном смысле этого слова). Постороннему человеку дарить квартиру никто не станет, и это факт. Ну, подумаешь, роман – и что тут такого? Может даже, смерть Фалеева стала для Марины ударом. Вполне возможно, что у нее к нему были чувства и она мечтала выйти за него замуж (вполне допускаю, что чувства были большей частью со стороны Марины – вряд ли эти кукольные марионетки, эти разукрашенные павлины со сцены способны хоть на какие-то чувства, если только эти чувства не касаются их рейтингов и гонораров). Ну и что? Совершенно нет причин, чтобы впадать в такое странное состояние – как то состояние, которое я читала на лице сестры.

Впереди появился красивый белый дом (высотный дом, как и все в этом районе) и возле одного из подъездов шофер остановил машину. Марина вытолкала меня наружу, а сама, выхватив сумку, быстро-быстро заговорила с водителем. Говорили они тихо, так, чтобы я не услышала, и мне показалось, что они ругались.

Квартира была просторной, обставленной светлой современной мебелью из стекла, металла и пластика, и совершенно не походила на ту роскошную квартиру Марины, в которой я уже была. Эти квартиры отличались друг от друга настолько, как самые непохожие люди в мире, и мне никогда бы в голову не пришло, что связующим звеном этих «непохожих миров» может быть один и тот же человек – моя сестра. Все, здесь все было другое – и мебель, и оформление, непохожие привычки, вкусы… Но, несмотря на то, что комнаты были просторные, что в них было много света и воздуха, интерьер этой квартиры чем-то напомнил мне больничную палату. Даже не знаю, почему… И еще: было ясно, что в квартире этой никто не жил достаточно давно. Конечно, пыли в ней не было, просто комнаты производили какое-то запущенное, не жилое впечатление, и в воздухе сильно пахло затхлостью.

Марина швырнула свою объемную сумку на какой-то пластиковый диван и первым, что сделала, стала распахивать окна – одно за одним, одно за одним… И все это – в полной тишине, не обращая на меня никакого внимания. Наконец я не выдержала:

– Что ты делаешь?!

Марина обернулась – и лицо у нее было белое, как застывшая гипсовая маска.

– В квартире должно быть много воздуха. В любое время года. А сейчас здесь духота.

– Ты и зимой, в мороз, так окна распахиваешь?

– Разумеется! Я уже привыкла.

– Не хотела бы я с тобой жить!

Она снова посмотрела на меня очень странно, но ничего не ответила. Взяв свои вещи, я пошла в спальню. Там, над широкой кроватью, висела фотография. Я едва успела ее заметить, как Марина, ворвавшись, буквально сорвала фотографию со стены… Затем выскочила из комнаты. Это был очень странный поступок, ведь я даже не успела заметить, кто на ней был! Марина вела себя не так, как обыкновенные, нормальные люди. Но, может быть, этому есть какое-то объяснение?

Я открыла пустой шкаф. Вешалки, пустота. Явно не жилой дом. Внизу было несколько широких, удобно выдвигаемых ящиков. Я открыла один из них. На дне его было широкое масляное пятно. Я провела по дну пальцем. Похоже на машинное масло, только более темное по цвету и более густое по консистенции. Я знаю, как выглядит хорошее машинное масло – видела у Славика, к тому же он постоянно приносил какие-то приспособления и детали, вымазанные им. Интересно.

Что могли хранить в этом ящике? Какие детали? И что понимала в деталях моя сестра? Заинтересованная, я села на пол и нагнулась над ящиком. Выдвинула его. А если вытащить его совсем и посмотреть, что находится возле стены? Я вытащила ящик. Он упал на пол я гулким стуком. Нагнувшись до предела, я вдруг увидела лоскуток какой-то светлой ткани, возле самой стены шкафа. Сверток. Сверток небольшой, с выпуклыми очертаниями. Какой-то предмет, завернутый в светлую бежевую ткань. Я протянула руку…

– Что ты здесь делаешь?!

От неожиданности я вздрогнула и больно ударила руку о шкаф. В дверях возвышалась Марина, и с ненавистью смотрела на меня.

– Ничего… я… – под ее взглядом слова застревали у меня в горе, и я не знала, что сказать… – я… я вещи свои хотела положить, в ящик…

– Почему ты роешься в моем шкафу?! – в голосе Марины были истерические нотки, и я с тоской подумала о том, что вот она, драка – началась.

– Извини, – я быстро поднялась на ноги, чтобы быть в полной боевой готовности, – я не знала, что это будет тебе неприятно. Просто я подумала, что, если буду здесь жить, то могу положить свои вещи в шкаф. А ящик выпал, когда я стала его выдвигать. И, если честно, я сама немного перепугалась…

– А кто тебе сказал, что ты будешь здесь жить?! Кто тебе сказал, что ты будешь жить именно в этой комнате, в моей спальне?!

– Ты…

– Твое место в гостиной, а не здесь. Мало того, что ты мешаешь мне. Свалилась, как снег на голову, так ты еще и роешься в моих вещах! – подскочив ко мне, Марина схватила мою сумку и вышвырнула ее в коридор с такой ненавистью, что мне стало страшно, – вон отсюда! Убирайся! И молись, сука, чтобы я тебя вообще из квартиры не вышвырнула, насовсем! Дрянь проклятая! Стоит тебе чего-то добиться в жизни, как тебе на шею тут же сваливается куча всяких тунеядцев и бездельников, всяких там родственников, а ты изволь их кормить! Где ты была, сука, когда я тут, в этой Москве, кровью харкала, чтобы все это добыть?! А теперь явилась на все готовенькое?! Не будет этого! Дрянь ты проклятая! Жить будешь по моим правилам, делать то, что я скажу! А не то… я тебя, гадину, живо поставлю на место! И даже не дам денег на обратный билет!

С Мариной происходило что-то странное. Она орала так, что стекла тряслись. Лицо ее стало багровым, глаза вылезли из орбит. Губы были перекошены, а руки дрожали так сильно, что на это просто невозможно было смотреть! Мне стало страшно. Что с ней? Неужели все это потому, что я открыла какой-то там ящик?! Но в нем же ничего нет, кроме масляного пятна и сбившейся тряпки возле стены!

– Что с тобой? Что происходит? Почему ты так на меня кричишь?

Мне не стоило это говорить. Мне вообще не стоило раскрывать рта. Потому, что в тот же самый момент, как я это сказала. Марина подскочила ко мне, и, размахнувшись, ударила изо всех сил по лицу, по щеке.

Я охнула – не столько от боли, сколько от неожиданности и унижения…. Потом, прижав руку к лицу, я бросилась прочь из этой проклятой комнаты, и от этой сумасшедшей, в которой ничего не осталось от моей сестры (по крайней мере, от той сестры, образ которой я так бережно хранила в своей памяти). Упав на пластиковый диван, я рыдала без слез. Конечно, проще всего было взять и уехать. Уехать поскорее домой. Деньги на обратный билет у меня были. И меня невыносимо тянуло на вокзал! Мне хотелось уехать, хотелось больше всего на свете, но…

Но это было слишком просто. Возможно, я бы сделала так, если б не одно обстоятельство. Глаза мамы. Ни за что на свете я не смогла бы рассказать ей, во что превратилась Марина, рассказать, глядя в ее глаза. Те минуты были одними из самых страшных в моей жизни. Мне казалось, что темные воды пугающей бездны смывают меня с головой. И я сама исчезаю в этом черном потоке, растворяюсь, превращаясь неизвестно во что… Мне было страшно, нечеловечески страшно.

Закрыв руками лицо, я падала в пропасть, и никто не мог меня оттуда спасти… Время шло, и вскоре прошел первый приступ моего горя. Тем более, что в комнату никто не входил. Марина заперлась в спальне, как будто специально давая мне время прийти в себя. Первая острота приступа отчаяния прошла, и я уже смогла рассуждать логически. Глупо вот так уезжать. Конечно, Марина странная, но, возможно, у нее очень тяжелая жизнь. Я не знаю ничего про эту жизнь, но то, что начинаю узнавать, нравится мне все меньше и меньше. Марина согласилась оплатить мое обучение. Конечно. Если она не возьмет свои слова обратно. Нет, на такую подлость она не способна. В любом случае. Надо попробовать. Глупо вот так, ничего не добившись, уезжать! Я так просто не сдамся. Если она сумасшедшая, я сумею с ней справиться! Меня так просто она не возьмет! В конце концов, я ее родная сестра.

Взяв себя в руки, я пошла в коридор, забрала сумку, собрала все вывалившиеся из нее вещи. Выбирать мне не приходится. В гостиной тоже ничего. Я принялась осматриваться по сторонам. Диван раскладывается, вещь временно можно держать и в стенном шкафу. Зеркало наверняка есть в ванной. Ничего. Приспособлюсь как-нибудь.

Думая так, я медленно ходила по комнате, как вдруг какой-то шорох заставил меня обернуться. В дверях, широко улыбаясь, стояла сестра.

– Извини меня, пожалуйста. Вспылила я – по глупому, конечно. Просто я пару дней тут с тобой поживу. А когда уеду, и ты останешься одна, можешь располагаться и в спальне, конечно. Как захочешь. Не сердись на меня, ладно? Жизнь у меня собачья, сама потом увидишь, какая у меня жизнь…

Ее словно подменили! Я смотрела на нее во все глаза. Теперь это был совершено другой человек – и какой человек: милый, приятный, заботливый! Я так удивилась, что в первый момент совсем не обратила внимания на то, почему она собирается пожить здесь. Широко улыбаясь в дверях, и всем видом выражая приветливость и спокойствие, Марина сказала:

– Хочешь коньяку?