Читать книгу Девочка плачет… - Ирина Рикас - Страница 11

Самолет на Архангельск в сентябре бывал набит под завязку. Архангельск – пересадочный аэропорт для всех, кто летает в один из поселков, прилепившихся на закаменевшем от холода берегу Ледовитого океана: в Амдер-му, Хатангу, Тикси, Диксон, ЗФИ (Земля Франса Иосифа). В основном летали военные, врачи, учителя, строители и метеорологи. Сентябрь – начало зимовки. Контрактники толпами возвращались на «северá», отгуляв свои двойные, сорокапятисуточные отпуска, щедро осыпав курорты Черного моря «длинным» северным рублем.

Многие ехали с детьми: учебный год в Заполярье начинался не первого сентября, как во всех советских школах, а пятнадцатого. Заканчивался же на две недели раньше, пятнадцатого апреля. Так северным, по полгода не видевшим дневного света детишкам, вывозимым родителями «на землю» на время каникул, устраивали возможность на целый месяц продлить лето.

Ванька уже сдал в багаж свой небольшой, полупустой чемодан. Провожавшая его Анька почти висела у него на одном плече. На другом болтался вещмешок, тоже не сильно набитый. Перед самым отъездом мужики в Гидромете, которые «отсидели» не одну зимовку, советовали:

– Не заморачивайся, Иван, со шмотками. Там все есть. Унты собачьи, тулуп из овчины у военных летчиков добудешь, штаны ватные в стройбате есть, а пары свитеров тебе на два года – за глаза. А если хочешь в цивильном, так у Надюши в магазине «Арктика» шмотки получше, чем на «земле». Там и шубы из цигейки, и шапки кроличьи свободно лежат. А если понравишься, она тебе и пыжиковую придержит. А как наедут ненцы – они всегда перед полярной ночью за водкой приезжают, штук шесть саней с собаками каждый раз пригоняют, – так у них шкурок песца купишь для жены, чтобы не мерзла. Шкурка – две пол-литры. Смотри только, чтобы белые были, без желтизны, а то рыбьим жиром провоняет. Ну там тебе подскажут. Там есть такой Костя, алкоголик… его если трезвым поймать, на замок запереть – он такие шапки сошьет, никакому ГУМу не снилось! Будет твоя – как королева.

– Да не едет она, – краснея, бормотал Ванька, – ей в институте аспирантура светит, так что…

– О, плохо, это плохо, тезка, – скороговоркой вступал бывалый полярник, только что сменившийся начальник амдерминского метеоузла, Иван Никитич Кедрован. – Без жены плохо, тяжело. Спиваются, которые без жен, так-то, тезка, – он вздыхал порывисто, замолкал на минуту.

Была в его жизни ситуация, после которой он завязал с выпивкой навсегда. Рассказывать об этом Кедрован не любил, но все в институте почему-то знали, что однажды, сидя в Заполярье несколько месяцев без жены, он вдруг так запил, что дошел до критической точки: очнулся в морге. После того случая – как отрезало: не брал в рот ничего крепче чая – ромашкового, чабрецового или липового – смотря по сезону.

– Да я бы не против, чтобы с женой, Иван Никитич, но куда ей на Север. Она в школе тяжелое воспаление легких перенесла, еле вытащили.

– Ну да, ну да, – бормотал Кедрован. – А вообще, плохо, плохо без жены… Ты как вообще, употребляешь?

– Нет, что вы, – улыбался Иван. – Я же спортсмен.

– Вот, правильно, тезка. Так и держись, так и держись… Объявили посадку. Анька поднялась на цыпочки, прижалась к Ванькиному плечу, зашептала в ухо:

– Ванечка, береги себя, одевайся тепло, ешь побольше. А я здесь все вверх дном переверну, на следующий год и ты в аспирантуру приедешь. И кооператив нам устрою, зацепка уже есть. Ты, главное, деньги экономь, чтобы уже через год первый взнос внести можно было.

Казалось бы: Север, дикий край, а лету до Архангельска из Москвы всего два часа. В Архангельске пересели на маленький Ан-24. Ванька сел у окна. Под крылом лес становился все жиже, скоро деревья совсем исчезли, потянулась бурая пустыня тундры. Потом замелькали голубые блестящие пятна – озера, болота. Их становилось все больше, кое-где они были обрамлены белым. Ванька удивился, спросил соседа:

– Что это, уже снег выпал?

Сосед перегнулся через него, глянул, сказал небрежно: – Может, сентябрь уже. А может, и прошлогодний. Заледенел и лежит.

Самолетик стал заходить на посадку. Мелькнула темная масса океана с разбросанными по почти черной воде белыми пятнами льдов, несколько домиков на берегу. «Это что же, и вся Амдерма?» – подумал Иван.

Самолет коснулся полосы, побежал вдоль темной воды залива и остановился перед крашеным в желтое одноэтажным домиком с аэровышкой, торчащей над крышей.

Встречал его молодой гидролог Толя, из Киева. Он забросил чемодан в буро-зеленый военный «ГАЗик», хлопнул по сиденью рядом:

– Садись, Иван, сейчас экскурсию тебе устрою. Ты первый раз на Севере?

– Ну да, я только что из института.

– Ну что ты! У нас здесь!.. Тебе понравится. Вот, видишь, Карское море! Рыбы полно!.. Ты рыбак?

– Ну так, немного…

– Да это не важно! У нас на станции рыбы полно. Прямо иди в сарай, на лёдник, бери сколько хочешь. Жена пирогов напечет. Жена-то приедет?

– Пока не знаю.

– Приедет, конечно! Здесь жены нужны… Так что рыбу бери. Мы, ну те, кто ловит, там всегда оставляем – для общества.

– Понятно, – промямлил Иван, хотя не очень-то понял.

Толик говорил без умолку:

– Видишь, как дорога идет – по перешейку, между морем и заливом. Красота! А вот и мост. Новый! – Машина прогрохотала по бревнам моста. А вон там видишь, вдали? Ну на берегу черные пятна – видишь?

– Ну да, вижу, – нерешительно сказал Иван.

– Черные скалы! Начало Уральских гор, между прочим! Весной, в апреле, как солнце выйдет, на лыжах там кататься – класс. Я в прошлом году четыре лыжины сломал. Как съедешь с горы – и в море! Катишь, катишь… скорость! Все в ушах свистит! А там – торосы. Ну и обязательно налетишь. Кайф!

Дорога оказалась недолгой, минут через двадцать Толик остановил машину. Метеостанция располагалась на холме, за поселком. Она состояла из двух деревянных построек на сваях: сам рабочий метеоцентр с радиовышкой и длинный барак с высоким крыльцом и несколькими окнами – жилой корпус. Неподалеку от станции, обнесенные высоким забором из металлических прутьев, на бетонированной площадке размещались метеоприборы.

Между этими тремя объектами, тоже на сваях, на метр приподнятая над землей, была проложена дорожка: дощатый настил. Вдоль дорожки тянулся от строений и уходил вниз, в поселок, бесконечно длинный деревянный короб, в котором, утепленные стекловатой, прятались водопроводные трубы и электрические кабели.

Ваньке дали комнату: маленькую, но зато отдельную, и с мебелью. Кровать, этажерка, две тумбочки, два стула, стол, узкий высокий шкаф для одежды. В маленьком закутке, отделенном от комнаты занавеской на резинке, обнаружилась раковина с торчащим над ней латунным краном. Толик положил ключ на стол:

– Ну вот, Иван, тебе и ключ от квартиры, где деньги будут лежать, – он засмеялся: – Тратить-то не на что! У нас, правда, почти никто не запирает. Да никто и не войдет. Только если пригласишь, – он опять посмеялся. – Вот здесь, в тумбочке – белье, полотенца. Кухня в конце коридора, удобства в сенях. Баня бывает два раза в неделю у строителей, машина от станции идет. Ну это по ходу дела узнаешь. Тулуп в коридоре будешь вешать, унты – тоже там. Ты давай пока так, в своем, а на днях я договорюсь, тулуп тебе к зиме справим. Вот здесь, смотри, под окном, видишь? – Дверцы! Как думаешь, что там?

– Батарея, наверное… отопление?

– А вот и не батарея! – Толик засмеялся довольно. – Батарея у тебя вдоль перегородки. Чтобы не на наружной стене, значит, а то тепло зря будет уходить. А это – смотри! – он отодвинул засов и распахнул толстые, утепленные ватой и обшитые дерматином, дверцы. За ними оказался встроенный в толщу стены небольшой шкаф.

– Холодильник! Сюда продукты кладешь – и все холодное! Лучше, чем ЗИЛ. Ну устраивайся и приходи на станцию, познакомим тебя с рабочим местом.

И Ванька начал работать. Зима настала быстро, к концу октября уже все вокруг покрылось снежными сугробами. Под домом, вокруг свай, снег выдувало, он скапливался в длинную насыпь, которая скоро доросла до середины окон, заслонила свет. Но света и без того становилось все меньше, и наконец день съежился до получасовых зыбких сумерек.

Остальное время было темно, но не мрачно: пышный снежный покров поблескивал в свете фонарей, окружающих станцию; а в особенно морозную погоду, когда появлялась низкая луна, или зелеными волнами разливалось по небу северное сияние, снег сверкал колючими искрами.

Внутри их длинного дома – бревенчатого, обшитого снаружи тесом – ярко горело электричество, стены покрывали буйно растущие зеленые вьюны. Жены метеорологов старались, озеленяли как могли. Коллектив был небольшой, дружный. После работы собирались в большой общей кухне, запекали в печке рыбину, ужинали вместе, пели под гитару, придумывали «Огонек» к Новому Году.

Работы было много. Ванька освоил приборы, научился управляться с телеграфом, радиопередатчиком. Основной его заботой были зонды. Ему нравилось выходить ранним утром на площадку, готовить зонд. Снег хрустел под унтами, разбавлял белизной непроглядную тьму неба и морозный воздух казался густо-синим.

Раз в неделю, по субботам, в Ленинградском Институте Арктики устраивали радиосеанс связи для семей полярников. Анька исправно, каждую субботу, приходила в Институт на сеанс. Она быстро, бодрым голосом прочитывала заготовленный текст – о родителях, о своих делах в аспирантуре, перечисляла имена знакомых, передающих ему привет. Потом вздыхала: «Остальное в письме».

Письма тоже приходили часто: рейс самолета, если погода летная, бывал раз в неделю. В письмах Анька подробно рассказывала, куда и с кем ходила, что видела в театре, но больше всего – о кооперативе, о том, как она ищет туда лазейку. Иван опять удивлялся, что Анька оказалась такой пробивной.

Вечерами, лежа на узкой панцирной кровати, он прислушивался к завыванию метели внизу, между сваями. В эти минуты становилось одиноко, тоскливо. Хотелось почувствовать под рукой хрупкие Анькины косточки, доверчиво прижимающиеся к нему, как будто ищущие защиты под его бугристыми бицепсами. Он вспоминал, как школьница Анька лежала на больничной койке, вся опутанная трубками, проткнутая иглами, и гнал от себя мысль о ее приезде. Ему было страшно думать, что Анька – худая, маленькая – окажется здесь, на крайнем севере: будет питаться консервами и сушеной, размоченной перед приготовлением, картошкой, будет носить на своих худеньких плечиках тяжелый овчинный тулуп и выходить на улицу, держа перед лицом «телевизор» – кусок закругленного с двух сторон плексигласа с приделанной к нему палкой-рукояткой. «Телевизором» здесь защищались от ветра, хлещущего в лицо колкой снежной крошкой.

В письмах к Аньке он рассказывал про разные случаи: как артисты приезжали, которые в кино «Земля Санникова» снимались; как ветром девчонку-второклашку унесло в море, и весь поселок искал ее целые почти сутки, и как нашли ее живую, спящую под торосом, почти полностью занесенную снегом; как белый медведь, привлеченный запахом кухни, повадился лазить во двор детского сада, и как для него стали вывозить за поселок бочку с пищевыми отходами – чтобы не лез к людям. Он описывал северную экзотику, шутил и к себе не звал.