Читать книгу 300 дней и вся оставшаяся жизнь - Ирина Волчок - Страница 14

Витка позвонил вечером. Номер домашнего телефона она ему не давала, и если бы речь шла о другом человеке, звонок ее несомненно разозлил бы… А, собственно, что тут загадочного – просто взял в бухгалтерии у Полины Георгиевны, она же отдел кадров по совместительству. Ничего умного, как сказал бы сын.

Витка спросил о самочувствии и настроении. Спросил, не поменялись ли планы на завтра. Получив подтверждение, заверил в преданности и пожелал доброй ночи.

Инночка валялась на застеленной кровати с каким-то романом. Чтиво, еще вчера признанное интересным, в голову почему-то не лезло. С мамой, конечно, придется поговорить: жить под дамокловым мечом ее любопытства просто невыносимо. Тут Инночка неожиданно вспомнила, что давным-давно, еще когда они обсуждали с мамой ее скандал с Терпилой, Капитолина Ивановна, предположив, что Инночка связалась с зэком, что-то говорила про ящик стола. Значит, знает? Или знает сам факт, а письма не читала?

– Мам! – Снова, как и утром, Сашкина физиономия просунулась в комнату без разрешения. – Я с тобой поговорить хочу на целых две темы. Во-первых, этот козел, родитель мой, правда, что ли, припрется?

– Шур, если этот человек повел себя по отношению ко мне не совсем корректно, это никак не меняет того факта, что он тебе родной отец. И что он желает принимать участие в твоем воспитании…

– Либидо пусть свое воспитывает! – Сашка почему-то поставил ударение на последний слог.

– Шур, мне неприятно это слушать. Давай так: на тему ваших острых углов – я тебе обещаю, голубая мечта бабушки по поводу нашей дальнейшей с твоим отцом совместной жизни так и останется мечтой. Голубой. А не хамить я тебя просто прошу. В конце концов, он не так уж часто балует нас своим вниманием. Договорились?

– Ладно, – буркнул ребенок. – А во-вторых, расскажи, о чем тебе пишет твой Генка? Ведь там война ведь, да? Ужасно интересно!

Еще пару дней назад сын, вероятнее всего, услышал бы от нее про «наглых подростков, место которым в песочнице», или что-нибудь еще не менее ехидное и абсолютно не информативное, но после утренней чехарды с письмом (а ребенок-то вырос, оказывается) она, заметно поскучнев, ответила:

– Санчо, я даже и не знаю, что тебе толком ответить… Он не пишет про войну, про отрезанные головы врагов, не излагает боевые и технические характеристики снайперской винтовки Дергунова. Про горы пишет – как это красиво. Про то, как они там живут, – в основном смешное, помесь десанта пациентов дурдома и трех веселых смен в пионерлагере. Такое ощущение, что война для него – серия приколов, приключение. С другой стороны, ужасов я и по телевизору посмотрю, в любое время дня и ночи. Может, если бы он ныл и жаловался, я бы эти его письма и вовсе не читала. А так – Жюль Верн в одном флаконе… не знаю, вот с Анатолием Тоссом, например.

– Жюля Верна знаю, а что за Анатолий такой?

– Хм, книги господина Тосса тебе читать, пожалуй, рано…

– Интересное дело, «Эммануэль», значит, не рано…

Инночка вдруг развеселилась:

– Слушай, сын, я знаю верное средство от бабушкиного любопытства, да, собственно, вообще от бабушки: хочешь оставить меня сиротой – выскажи бабушке свои высокоинтеллектуальные мысли о данном произведении и книжечку подсунь! Кстати, где ты эту макулатуру раздобыл?

– Да не раздобыл я… В спортлагере все читали, и я прочитал.

– Шурятина, а если бы все курили или водку, например, пили, ты бы тоже, как все, да?

– Мам, если честно, то я курю. Бабушка давно подозревает, а ты не чувствуешь, потому что сама курить стала.

Инночка задумалась: дать ребенку сейчас взбучку – это надолго, если не навсегда разрушить доверительные, дружеские отношения, которые между ними установились. А возраст у Сашки самый что ни на есть опасный. Промолчать тоже нельзя – что за черт, да ему четырнадцать лет всего!

– Саш, давай с тобой договоримся… Ты вот сколько сигарет в день куришь?

– Две. Одну перед школой, одну после.

– И я где-то штуки четыре. Предлагаю с завтрашнего дня курить по одной. По-честному. Сигареты бери у меня в столе – они, по крайней мере, дорогие и качественные. Проверять я тебя не буду, просто дадим друг другу слово. Так курим две недели. Если получается – начинаем курить через день. И дальше по той же схеме. Шурятина, мне будет намного труднее, чем тебе, у меня стаж, но мы справимся, правда? Вот лично я тебе обещаю. А ты?

– Мам, мам… – Сашка вдруг шмыгнул носом. – Ты такая хорошая! Я думал – ты меня убьешь. Я и признался только потому, что ты ко мне как к взрослому…

– Ладно, не реви, рева-корова. Ты мне не сказал: договорились?

– Да. Обещаю. Клянусь. А если почему-то не получится, обязательно признаюсь!

Сашка вышел из Инночкиной комнаты притихший. Правильно ли она поступила? Сама она начала курить на первом курсе института – так было удобнее общаться с однокурсниками, быть не «молью бледной», а «своей в доску». Поначалу вроде бы и пошло, но через полгода Инночка влюбилась в Славика, подруги перестали ей быть остро нужны, и она отказалась от поиска этих самых подруг «сигаретным» методом. В общем, из затеи ничего не вышло, а привычка осталась. Потом она бросила курить, когда носила и кормила Сашку. А пять лет назад столкнулась с супружеской изменой и закурила снова. Что ж, если сын проникся, у нее аж две архиважные причины бросить курить – и свое здоровье, и детенышево. Второе, конечно, важнее.

И вообще, раз у нас сегодня день откровений, стоит и с мамой пообщаться. Чем дольше она тянет, тем все взрывоопаснее.

Кое-какие детали пришлось опустить: например, сам факт бурной ночи (или половину ночи?) у Генки на квартире, это маму бы шокировало. Инночка «честно» рассказала, что чувства ее угловатого, замкнутого подчиненного были для нее загадкой до первого письма. Что сама она ему не пишет и не собирается. Почему? Очень просто: написать, чтобы выкинул из головы, что он ей не нужен, – бог знает, как он это воспримет, вдруг в какие-нибудь смертники сам напросится. А писать «пупсик, я тебя тоже люблю» – это давать ложную надежду. Вот примерно таким образом.

– Тоже мне, Сирано де Бержерак. А я его, Нуся, пожалуй, помню, он приходил пару раз, когда Сашка с компьютером нахимичил, что-то чинил, чай пил. Ты его и вправду не любишь? Что ты молчишь? Кто истерику по поводу ночных звонков устроил? Кто с этими письмами носится, как дурак с писаной торбой? Ты знаешь, что бывает с женщинами бальзаковского возраста, когда их бросают молодые любовники?!

Инночка не сдержалась:

– Мам, а ты-то откуда знаешь?

Капитолина Ивановна вдруг покраснела и отвела глаза.

– Понятненько… Ладно, мамочка, я ведь ничего еще не решила, ничего, собственно, и не происходит. Ну, пишет мне мой знакомый – ну и что? Так что давай тему закроем.

Уф, а она так боялась, что на слове «знакомый» голос предательски дрогнет, но нет, пронесло.

«Затеяли разговор о девичьей верности и перессорились все. Полный взвод донжуанов, у всех же многолетний опыт, смешно, ей-богу! Я долго молчал, и меня обвинили в нетрадиционной ориентации. Ну, отнес я этого обвинителя к речке и в воду пару раз макнул – чтоб остыл, стало быть. А к чему я это все пишу… К тому, что меня вся эта чушь про ревность совершенно не беспокоит. К тому же ты мне ничего и не обещала, и я это знаю. Впрочем, какая разница, я вернусь и сумею тебя убедить… Я тебя очень люблю. Честное слово».