Читать книгу Подсолнух - Ирина Воробей - Страница 5

Впереди Татьяну ждали несколько выходных дней, когда, наконец, в тепле и уюте, на сытый желудок и без нервов можно было подумать о своем положении. Адлия оказалась совсем ненавязчивой, не особенно разговорчивой и деловитой. Она постоянно что-то делала, даже сидя на одном месте, даже если смотрела любимый турецкий сериал. Во время просмотра она вязала. Это ее расслабляло. В свободное от работы уборщицей время она выполняла разные заказы на пошив одежды. Раскраивала ткани, придавая им нужную форму, стучала точной иголкой швейной машинки, создавая ровные тонкие швы, обрезала, подшивала и пришивала. Большую часть ее заказов занимали костюмы для танцовщиков, в том числе, из «Дэнсхолла». Иногда она выполняла коллективные заказы для трупп и детских шоу-балетов. За этими занятиями она, в основном, и проводила время, сосредоточиваясь на работе, не отвлекаясь на Татьяну и не мешая тем самым ей заниматься своими делами. Татьяне такое сожительство показалось идеальным. При этом с Адлией можно было завести интересный разговор. Болтушкой она не была, но рассказывала увлекательно, не тараторя, не путаясь, а последовательно, степенно и с выражением, как будто в прошлой жизни работала сказочником.

Помимо нее в квартире жила молодая семейная пара с котом и еще одна женщина средних лет с хомячком. Татьяну Адлия им только представила по имени без особых подробностей, что девушке было на руку. Все знакомства проходили на кухне совершенно случайно. После нелепого приветствия соседи из вежливости улыбались и тут же теряли к Татьяне всякий интерес.

Адлия даже поделилась с девушкой семейным рецептом плова, в котором, на ее взгляд, не было ничего особенного. Рецепт этот передавался по традиции из уст матери к дочери и укреплялся поколениями. Видимо, в этом и был весь секрет: за долгие годы проб и ошибок удалось прийти к идеальному соотношению всех составных частей, полагала Татьяна. Но в том, как учила ее готовить Адлия, не было никакой точности, выверенности и строгости.

Девушка сидела, прикусив язык, записывая каждый шаг фирменного рецепта, чтобы у нее получилось приготовить точно так же, но повторить точь-в-точь было невозможно, поскольку рецепт содержал много позиций «на глаз». Адлия интуитивно знала, сколько чего в каждом конкретном случае добавлять и всегда получалось вкусно. Это был предел мастерства, к которому Татьяна теперь стремилась. Но пока она записывала примерные пропорции.

– Теперь надо рис выложить сверху, ровным слоем, – говорила Адлия, делая рукой разглаживающее движение, будто проводила ладонью по поверхности воды.

– Вот у меня папа тоже все всегда на глаз делает. Я всегда поражалась, как так получается. И всегда одинаково ведь!

Это был первый случай, когда девушка заговорила об отце после предложения Адлии здесь остаться.

– У тебя отец повар? – поинтересовалась женщина, вручая Татьяне половник и банку с рисовой крупой.

– Нет, – пошла на попятную та и замкнулась, сделав вид, будто ничего важнее, чем наполнение казана рисом, не существует.

– Просто необычно, что мужчина в семье готовит.

– Он меня один воспитывал.

Татьяна не хотела отвечать, но, как это часто бывало, вопреки своему разуму продолжала разговор, просто потому что не могла в себе это сдерживать.

– Почему ты от него сбежала?

Адлия внимательно посмотрела на девушку, вглядываясь в лицо и наблюдая за микро изменениями мимических мышц. Татьяна то хмурилась, надувая щеки, то опускала глаза, расслабляя лоб и скулы, слегка приоткрывая рот, то втягивала щеки внутрь, поджимая губы. Побег от отца вдруг показался ей стыдным, легкомысленным и заслуживающим осуждения.

– Он с тобой жестоко обращался? – уточнила Адлия.

– Нет, что ты, – завертела головой Татьяна, все еще боясь посмотреть на женщину. – Не хотела, чтобы он все за меня решал. Он, итак, всю жизнь за меня все решал, а я думала, что так надо. Пока…

Она осеклась, прикусив губу.

– Сбавь огонь на тройку, – сказала женщина, указывая на круглый пластиковый переключатель режима конфорки. – На, кинь чеснок и накрой крышкой. Только полотенце не забудь.

Адлия протянула очищенную головку чеснока. Татьяна очнулась, приняла его и быстро исполнила указание. Девушка уже видела, как соседка окутывала крышку казана кухонным полотенцем перед тем, как накрыть ей плов, и повторила сейчас то же самое, хоть и неуклюже. Та одобрительно кивнула. Татьяна принялась записывать свои действия по порядку.

– Я тоже в молодости от этого сбежала, – сказала Адлия, помолчав. – В моей стране, вообще, женщины так живут. Не могут ничего решать. Ничему не учатся, замуж выходят, за кого скажут родители, рожают детей, сколько хочет муж, и все делают для него. И так до сих пор. Кто-то так живет и не тужит. Многие и не хотят ничего решать сами. Им всегда легче обвинить кого-нибудь в своем несчастье, чем иметь ответственность за свое счастье. А я все пыталась найти свое сама.

– Нашла?

– Ага, дважды, – посмеялась женщина. – От которых тоже сбежала.

Татьяна слабо улыбнулась.

– Вокруг меня все кричали «Женское счастье! Женское счастье!» – поднимая руки вверх, пародируя базарных баб, продолжала Адлия. – А я, честно, до сих пор не понимаю, что это и почему оно женское? Вступить в брак, родить ребенка – только ли женское счастье? Как будто мужики здесь ни при чем. Вот твой отец, разве не счастлив, что родил тебя и воспитал? Это ведь и мужское счастье тоже, нет?

Девушка задумалась, приложив ручку к губам. Адлия смотрела на тяжелый чугунный казан, едва помещающийся на конфорке. Молчание продлилось недолго, потом она продолжила:

– Или разве женщина не счастлива, когда вверх идет по карьере? Разве только мужики таким вещам радуются?

На лице Адлии проявилась искренняя эмоция удивления, но направлена она была в пустоту, а не на Татьяну.

– Мне кажется, люди слишком простые, привыкли делить мир на черное и белое, не зная, что в природе нет таких цветов, – говорила она задумчиво, подперев ладонью голову и упершись локтем в столешницу. – И черный, и белый состоят из всех цветов радуги. Это ведь физика. Я помню, мне первый муж объяснял.

Встретив любопытствующий взгляд Татьяны, она для убедительности закивала.

– Я многого о мире не знаю. Я школу едва закончила, – женщина выдавила невеселый смешок. – Но знаю, что никто о мире и о других много не знает. Мир слишком большой, чтобы его до конца узнать. А людей, тем более, слишком много, чтоб узнать каждого. Никакой жизни не хватит. Поэтому, я думаю, что для одного женское счастье, то для другого мужское. И вообще, для одного это может быть счастье, а для другого несчастье.

Она развернула левую руку влево, а правую – вправо, как бы показывая двойственность ситуации и докончила.

– А чтобы понять, что для тебя счастье, надо жизнь прожить. Но, я думаю, суть в том, чтобы самому прожить, как сам решишь. Только потом узнаешь, нашел ты счастье или нет, никого не виня.

И они обе надолго погрузились в задумчивое молчание. Адлия глядела на казан, не отрывая глаз, будто боялась, что плов сбежит от них, а Татьяна в окно, за которым летний оранжевый закат погружался в ночь за горизонт.

Когда ужин был готов, они возобновили разговор, но уже в другом русле. Адлия начала говорить про турецкий сериал, который недавно начала смотреть, а Татьяна слушала и внимала, поражаясь перипетиям любовно-драматического сюжета, который там закрутили всего за пять первых серий. После она начала смотреть этот сериал вместе с соседкой, потому что ей хотелось отвлечься от перипетий собственной жизни, да и момент, на котором та остановилась, заинтриговал ее не меньше, чем саму Адлию.

Татьяне было комфортно. Но были и неприятные моменты, которые пришлось постигать с нуля, а именно: уборка. Совместное проживание требовало соблюдения взаимных прав и обязанностей, которые ей раньше не было необходимости чтить. Адлия сразу все разъяснила, причем без права выбора: нужно мыть за собой посуду каждый раз после еды, нужно мыть полы, нужно протирать пыль, а также по графику дежурств убираться в местах общего пользования коммунальной квартиры.

Татьяне сразу повезло, и именно на этой неделе наступила очередь Адлии.

– Так-то здесь все аккуратные живут, – сказала женщина, когда они шли по темному скрипучему коридору коммуналки.

Начать Адлия предложила с кухни. Девушка оглядела небольшое помещение глазами и согласилась с ней. Здесь все было разложено по местам. Никто не оставил даже грязной посуды. Толстых слоев пыли, как в квартире у Вадима, она не заметила. Только на полу остались нечеткие следы из-под тапочек у мойки, а, в остальном, все казалось чистым.

– Вообще, уборку мы делаем раз в неделю, по дежурствам, – продолжала обучать Адлия. – Естественно, если что-то случается, что-то проливается или разбивается, надо убирать сразу, а не ждать очередной уборки. Раз в полгода делаем генеральную. Пыль во всех сусеках протираем, все шкафы и мебель моем, окна. Я тебе это потом покажу, когда черед придет.

Адлия подошла к крайнему узкому шкафу и вытащила оттуда ведро со шваброй. В ванной она наполнила ведро водой на половину и начала учить, как правильно выжимать тряпку, как мыть шваброй пол, в какие закоулки заглядывать. На кухне, пока все это делала она, Татьяна не испытывала особого отвращения. Но, когда они вышли в коридор, и ей пришлось делать все самой, а Адлия просто наблюдала, она начала замечать множество неприятной грязи повсюду, отчего желание убираться совсем угасло. Она ведь и у себя дома никогда не делала уборку, поэтому даже не представляла, как может быть грязно. После первого раза тряпка заполнилась комками пыли, волосами и крошками. Вода посерела. Татьяна водила шваброй по полу лениво, неохотно и неаккуратно, забывая протирать отдельные участки, особенно труднодоступные. Однако терпеливая и строгая Адлия не уставала повторять, что и как нужно мыть правильно, заставляя ее лезть под тумбу или под раковину, стирать засохшие пятна вручную, проводить шваброй по одному и тому же участку несколько раз, чтобы ни одной пылинки после не оставалось. Татьяна поджимала губы и молча исполняла все ее указания, но в душе ворчала.

Впервые придя убираться в туалет, Татьяна не знала, с чего начать. Туалет не был таким грязным, какими порой бывали туалеты в общественных местах наподобие крупных торговых центров, но мыть унитаз после кого-то, да еще и разных людей, ей было противно. Она боялась даже заглянуть под крышку, как будто из сливного отверстия на нее набросился бы страшный обелиск, полностью состоящий из грязи. Даже резиновые перчатки не казались ей надежной защитой от полчища микробов, что водились под ободком. Адлия терпеливо и по несколько раз объяснила ей, как, что, чем и в каком порядке мыть, но Татьяна все равно терялась. Она с отвращением брала моющее средство, с еще большим отвращением поднимала ершик из держателя и, морщась, отворачиваясь и боясь дышать, неуклюже двигала щеткой по стенкам унитаза. Адлия внимательно следила за ней, стараясь скрыть улыбку. Потом девушка слила воду, и унитаз заблестел. Результат был виден на лицо. Сделав это один раз самостоятельно, Татьяна почувствовала облегчение. Она была жива, микробы ее не съели и обелиск из унитаза не выскочил. Жизнь продолжалась.

Оказалось, уборку можно пережить и перетерпеть. Зато не надо было каждый день думать о том, где ночевать. Для комфортного сна Татьяна купила накладки для глаз, безупречно затеняющие солнечный свет. И жизнь показалась совсем налаженной. Только денег все еще не хватало.

В среду днем ей позвонила Лада и пригласила вечером опять выступать с ними, только теперь не на Арбате, а на какой-то площади.

Во второй раз Татьяна волновалась меньше, но сердце все равно прыгало. Они встретились без Арины. Лада с Юрой стояли возле кофейной будки, держа в руках белые картонные стаканчики с черными крышками. Лада что-то воодушевленно рассказывала, а Юра внимательно ее слушал с едва заметными искорками обожания в глазах. Татьяне пришлось громко кашлянуть, чтобы ее заметили.

– О, привет! – тут же отреагировала девчонка и замахала стаканчиком.

Капелька молочного кофе выплеснулась на поверхность крышки. Лада захлебнула ее и сделала глоток. Юра просто кивнул и улыбнулся, а стаканчик выбросил в рядом стоящую круглую урну.

– Сегодня тоже по «Уличному артисту» выступаем? – спросила Татьяна на всякий случай, потому что боялась проблем с документами, которых у нее не было.

– Разумеется, – ответила Лада. – Единственное свободное место едва нашли. Там уже на недели вперед все забито.

Все вместе они двинулись к центру площади, где им предстояло выступать.

– Конкуренция, – протянул Юра.

– Капитализм хренов. Хрен этот капитал с такой конкуренцией заработаешь, – ворчала Лада.

Парень, хрюкнув, усмехнулся. Татьяна улыбнулась. Она всегда была уверена, что, как представителю богемной профессии, о низком, в том числе о деньгах, ей не придется задумываться. Ее делом было искусство. Но, как оказалось, жизнь резко меняла направления. И теперь капитал, конкуренция и безработица стали насущными вопросами, которые хотелось обсудить с товарищами по несчастью.

– Вообще, конкуренция – вещь крайне не справедливая, если у всех неравные изначальные обстоятельства, – с умным видом ворчала Лада. – Вот мне, например, в школе задают кучу домашних заданий, а еще у меня есть факультативы и музыкалка. У меня даже летом куча курсов по всяким языкам и репетиторы по основным предметам. Да и отдохнуть тоже хочется. У меня нет времени часами торчать на сайте администрации города и выискивать свободные площадки! К тому же график такой плотный, что из него трудно извлечь свободный день, когда я могу выступать. Эта программа рассчитана на раздолбаев, которые сутками нихера не делают и потом, как попрошайки, бесталанно исполняют чужие песни. Зато зарабатывают. Просто потому что у других нет возможности эту площадку занять. Это же не значит, что мы фуфло толкаем. Скорее фуфло толкают они. А мы даже добраться до слушателя не можем и предложить ему наш товар. Хотя он лучше. Какая нахрен конкуренция тут!

Лада начала выдвигать множество других аргументов против капиталистической модели экономики, противопоставляя ей все остальные, придуманные человечеством, в общем, не разделяя на те или иные ответвления, как будто мир действительно был устроен просто: либо капиталистически, либо нет. Из своих весьма скудных академических познаний Татьяна помнила, что моделей экономики гораздо больше, чем две, но Лада все равно показалась, на Татьянин ненаучный взгляд, весьма подкованный в этой области. Это она объяснила тем, что учится в школе с экономическим уклоном и будет поступать на экономиста по совету любимой учительницы, хотя и мечтает стать рэп-дивой.

– Именно рэп-дивой? – переспросила Татьяна, потому что две эти вещи не совсем укладывались в ее понимании друг на друга.

– Да, – горделиво мотнула головой девчонка. – А что тебя смущает?

– Да нет, – отвернулась та, скрывая улыбку. – Зачем тогда тебе экономика?

– Денежки свои считать, когда разбогатею, – ухмыльнулась Лада.

Все дружно посмеялись и затихли на пару минут. Каждый задумался о нелегкости бытия, полагала Татьяна, потому что она думала именно об этом.

– На самом деле, учителя говорят, должна быть какая-то опора в жизни, – продолжила Лада спустя две минуты, когда они пришли на место. – Типа, творчеством не факт, что заработаешь. А даже, если заработаешь, то можно так же быстро разориться и кануть в лету. Поэтому должно быть что-то еще, что бы кормило. Я просто думаю, экономика – наименее отвратная вещь из всех наук, которой я более-менее могу заниматься.

– А мама твоя что говорит? – спросила Татьяна.

– Да матери-то что. Ей просто насрать. Вон моим одноклассникам всем родители уже профессию выбрали, с институтом помогли определиться, репетиторов наняли для подготовки к экзаменам, а моя всегда говорит, выбирай сама и делай, что хочешь. Я всех репетиторов себе сама искала. И курсы все тоже. Тоже мне мать.

Девчонка недовольно надула губки и стала очень похожа на Арину. Татьяна невольно умильнулась этому.

– А я согласен с твоей матерью, – возразил Юра, доставая из чехла ноутбук. – Тебе же жить. В таких вопросах надо на себя только и полагаться, а не на училок или родоков.

Парень потряс тощей рукой ноутбук, чтобы сбросить с него чехол, который не хотел сниматься, а потом посмотрел Ладе в глаза и сказал, как отрезал:

– Жить не научить.

Татьяне понравилась эта фраза, потому что отец всю ее сознательную жизнь именно это и пытался делать, но тщетно.

Пока ребята расставляли оборудование, танцовщица отправилась в ближайшее кафе. Переодеваться в туалете было крайне неудобно, особенно с присущей ей брезгливостью. Туалет оказался тесным, дурно пахнущим и без разделения на мужской и женский. Посетители кафе и не только активно им пользовались, из-за чего Татьяне около десяти минут пришлось ждать в очереди, а потом выкручиваться внутри узкой коробки, боясь прикоснуться ко всему вокруг. Но все-таки миссия не была столь невыполнимой, а других вариантов для переодевания на ум не пришло.

Музыка уже играла, когда Татьяна вернулась к ребятам в образе. Лада настраивала микрофон. Рюкзак для денег лежал чуть впереди. В будний летний день народу здесь было не меньше, чем в воскресенье на Арбате, правда, люди выглядели гораздо более занятыми и вовлеченными в собственные мысли, нежели готовыми вслушиваться и всматриваться во всякие уличные представления. Но находились и те, кто останавливался и прослушивал не одну песню. Туристы все равно гуляли и плевали на день недели и время суток. Настроение у Татьяны улучшилось. Этому способствовало теплое вечереющее солнце и особенно отсутствие необходимости беспокоиться о базовых потребностях в жилье и пище. Пообедала она снова наивкуснейшим из всех вкуснейших пловом, который мало того, что радовал, так еще и насыщал хорошо. Девушка чувствовала в себе силы свернуть горы, но достаточно было покорить одну городскую площадь. Вскоре послышались выкрики Лады в микрофон, похожие на самоподбадривание и самоодобрение, которое случайным образом действовало и на окружающих. Татьяна всмотрелась в островок пустого неба между домами напротив, вздохнула и, словив темп, начала двигаться ровно так, как учила начинающих танцовщиц гоу-гоу Света в своих роликах. По ее указаниям, надо было сильно выгибать спину, вертеть попой, выставляя ее напоказ во всей красе, резко откидывать волосы назад. Попробовав это движение, Татьяна услышала возмущенный возглас пожилой женщины «Проститутка!», гулявшей с маленьким внуком, который ненароком стал свидетелем Татьяниных прелестей в полуобнаженном виде. Девушка тут же залилась краской от макушки до пяток. Сперва она испытала гнев, но, осознав неуместность таких танцев на людной площади с сотнями прохожих, среди которых было много детей, застыла в растерянности. Она подождала, пока с лица сойдет жар стыда, и начала двигаться снова, так, как в прошлый раз на Арбате – без излишней сексуальности. После получасового выступления они сделали перерыв.

– Растлеваешь малолеток? – смеялась Лада, напомнив про казус с женщиной и ее внуком. – В наше время тебя за такое и посадить могут.

Татьяне эта шутка совсем не показалась смешной, в то время как ребята, выражаясь на их сленге, «угарали».

– Но было сексуально, – заметил Юра, успокоившись. – На самом деле, пусть эта бабка со своим внуком гуляет в других местах, раз так боится за его нравственное воспитание. Мы же вроде как в свободной стране живем. Ты же не голая тут выступаешь! А он куда более зрелищные картинки и видяхи в любом гугле найти сможет. Завозмущалась тоже!

– Вот именно, почему мы ей должны уступать? – поддержала его Лада, сделав глоток воды из многоразовой пластиковой бутылки бирюзового цвета. – Она имеет право оградить внука от такого, а мы не имеем права на самовыражение? Мы же не криминальной деятельностью занимаемся! И никому не вредим! Она хочет оградить, вот пусть и ограждает! Не знаю, глаза ему закрывает пусть. В конце концов, его воспитанием она должна заниматься, а не все остальные члены общества.

– А как же принцип: «Свобода человека заканчивается там, где нарушаются права другого»? – внезапно вступилась за бабку Татьяна, хотя сама не до конца его понимала.

– Надо сначала очертить эти границы, где чьи права начинают нарушаться, – рационально парировала Лада, красная, запыхавшаяся и потная.– У нас же тоже есть право на самовыражение и творчество. Она своими оскорблениями его тоже ограничивает.

Татьяне осталось только пожать плечами. Оказалось, в жизни было столько вопросов, над которыми она раньше никогда не задумывалась, хотя это напрямую ее касалось. Она чувствовала себя младенцем, новобранцем или дикарем, внезапно очутившимся в огромном мире, формировавшемся тысячелетия до нее и продолжающим это делать до сих пор. Мир стал гораздо разнообразнее, цветастее и противоречивее, чем учил ее отец, чем она себе раньше представляла. И это не было ни хорошо, ни плохо. Это было интересно. Ей нравились такие разговоры с Ладой и Юрой, как нравились и рассказы из жизни Адлии. Ей нравилось наблюдать за течением жизни вокруг, за людьми, которые наблюдали за ней и которые за ней не наблюдали, за изменениями погоды, за перекатами солнца по небу. Все было таким новым, насыщенным и глубоким. Все воспринималось как диковинка, как чудо, как вероятность из невероятного. Все было таким огромным и сложно устроенным. Захотелось в этом разобраться, как механику при обнаружении многослойной детальки с множеством внутренних механизмов. И это любопытство придавало ей сил. Зажигало тело положительной энергией, которую она выплескивала в танце и улыбке.

Они выступали шесть часов к ряду с небольшими перерывами. Растянутое в три раза время компенсировало в три раза меньшее количество людей. Куш получился даже чуть больше, чем в воскресенье. Все устали, но остались довольны.

– Ну, че, ты с нами сейчас? – спросила Лада, когда они выходили из продуктового магазина, где разменяли мелочь на купюры.

Ребята собирались отправиться в ближайший караоке-бар. Шести часов пения Ладе, явно, было недостаточно. У Татьяны на это не хватало денег, хотя ей нравилось проводить с ними время. Юра тоже вряд ли шел в караоке, чтобы петь. Татьяна догадывалась, что он шел туда только ради Лады. Сам же их туда и пригласил, видимо, зная то единственное предложение, от которого девчонка не отказывалась.

– Мне эти деньги для другого нужны, – улыбнулась Татьяна виновато.

– Ну, как хочешь, – безразлично пожала плечами Лада. – Ну, пока тогда. Спишемся.

– Хорошо. Пока.

Юра помахал девушке рукой, тоже не особо огорчившись ее отказом. Но у Татьяны все равно осталось теплое приязненное чувство на душе. Она назвала это чувством «наполненности».