Читать книгу Две недели в другом городе. Вечер в Византии - Ирвин Шоу - Страница 14

Наступило время прилива, и Средиземное море медленно наступало на пляж. Джек и Вероника сидели у подножия дюны, защищавшей их от порывов ветра. Погода была не по сезону теплая. Близилась полночь, и в стоявших на побережье домиках, большая часть которых пустовала зимой, светилось лишь несколько окон. После шума и суеты вечеринки Джеку показалось заманчивым предложение Вероники пообедать во Фреджене. Они поели в небольшом загородном trattoria[33], выпили графин сухого красного вина, а потом отправились на край сосновой рощи, тянувшейся вдоль пустынного песчаного пляжа. Джек обнял Веронику за талию; опьяненные запахами морской воды и сосен, они любовались лунной дорожкой.

Картина называется, умиротворенно подумал Джек, «Влюбленные у берега моря». Сейчас Делани, Барзелли, Стайлз и Браттон, все конфликты и проблемы казались ему бесконечно далекими.

– Я вот что подумала, – сказала Вероника, – наверно, мне следует переехать в Париж.

Она замолчала, прижавшись головой к Джеку; он знал, что сейчас Вероника ждет его слов: «Да, тебе следует переехать в Париж». Но он не произнес их.

– Я устала от Рима. Не могу же я постоянно скрываться от Роберта. В конце концов он отравит мне жизнь.

– На приеме Деспьер сказал мне, что однажды Брезач ударил тебя в ресторане. Это правда?

– Да, – смеясь, подтвердила Вероника. – Однажды.

– Что ты сделала?

– Я сказала ему, что, если это повторится, я уйду от него. Он больше так не поступал, а я все равно оставила его. – Вероника снова засмеялась. – Роберт мог бы не отказывать себе в удовольствии.

Девушка зачерпнула свободной рукой песок и стала сыпать его тонкой струйкой.

– Я говорю по-французски. Меня бы взяли в бюро путешествий. Ежегодно Италию посещают миллионы французов. – Вероника на мгновение задумалась. – Мне всегда хотелось жить в Париже. Я бы нашла маленькую квартирку, а ты бы навещал меня.

Джек смущенно пошевелился. Он увидел себя торопящимся поскорее покинуть свой офис, проклинающим за рулем автомобиля вечерние парижские пробки, взбирающимся наверх по шаткой лестнице дома, находящегося где-нибудь в районе Сен-Жермен-де-Пре; вот он занимается любовью с Вероникой, стараясь не смотреть на часы, затем покидает ее, замечая на лице девушки огорчение и укор. Потом спешит домой, чтобы поцеловать Элен, пожелать детям спокойной ночи, пока они не уснули, по дороге сочиняя, что ответит Элен, когда она, подавая предобеденную рюмку, спросит его: «Сколько часов длится твой рабочий день, дорогой?» Cing a sept[34] – так называют это французы; многим из них, как мужчинам, так и женщинам, подобные свидания не осложняют жизнь и приносят удовольствие.

– Ты не хочешь, чтобы я переехала в Париж, – произнесла Вероника.

– Конечно, хочу, – почти не кривя душой, заверил ее Джек. – С чего ты это взяла?

– Ты так странно молчишь.

«О господи, еще одна женщина пытается угадать, что скрывается за моим молчанием», – подумал он.

– Я глупая. Не хочу принимать правила нашей игры.

– Что ты имеешь в виду?

– Все кончится в ту минуту, когда я посажу тебя на самолет в Чампино. – Она улыбнулась в темноте. – В учебниках географии это называется естественной границей: Рейн, Альпы. Чампино – наш Рейн, наши Альпы, верно?

– Послушай, Вероника, – тщательно подбирая слова, произнес Джек. – У меня в Париже жена. И я ее люблю.

«Для данной беседы эта фраза достаточно точна», – мысленно заметил он.

Вероника пренебрежительно фыркнула:

– Я устала от мужчин, которые спят со мной и говорят мне о том, как сильно они любят своих жен.

– Упрек принят. Отныне я никогда не стану говорить кому-либо о том, что люблю жену.

– Тут ты отличаешься от итальянцев, – заметила Вероника. – Они всегда говорят, что ненавидят своих жен. Часто это правда. В Италии разводы запрещены, поэтому мужчины могут позволить себе говорить любовницам, что ненавидят своих жен. Американцам приходится быть более осторожными.

Они замолчали, испытывая неловкость и некоторую враждебность друг к другу. Затем Вероника начала тихо напевать.

– Volare, oh, oh! Cantare… oh, oh, oh, oh, nel blu, dipinto di blu, felice di store lassu…[35] – Она резко, грубовато рассмеялась. – Любовная песня для туристического бизнеса.

Вероника нарочито вялым голосом пропела с иронической интонацией еще две-три строки, затем освободила свою руку из руки Джека и замолчала.

Джек почувствовал, что его начинают раздражать переменчивые и растущие претензии Вероники, ее внезапно насмешливый тон.

– Ты кое-что сказала минуту назад, хочу тебя спросить об этом.

– О чем? – небрежно промолвила Вероника.

– Ты сказала, что устала от мужчин, которые спят с тобой и говорят тебе о том, как сильно любят своих жен.

– Верно, – согласилась Вероника. – Это тебя обидело?

– Нет. Но, по словам Брезача, до встречи с ним ты была девушкой.

Вероника рассмеялась.

– Американцы готовы поверить во что угодно. Это проявление их оптимизма. Ну и что? – с вызовом в голосе произнесла она. – Ты бы предпочел, чтобы до встречи с Робертом я была девушкой?

– Мне это совершенно безразлично. Просто стало любопытно. Ты недовольна, что я заговорил об этом?

– Вовсе нет. – Вероника взяла руку Джека и нежно поцеловала его пальцы.

– Деспьер сказал мне, что Брезач однажды пытался покончить жизнь самоубийством. – Джек почувствовал, что Вероника замерла. – Это правда?

– Можно сказать, что да.

– Из-за тебя?

– Не совсем. Он ходил к психоаналитику еще до знакомства со мной, чтобы избавиться от стремления к смерти. К какому-то австрийцу из Инсбрука. Доктору Гильдермейстеру. – Вероника произнесла фамилию врача, насмешливо имитируя немецкий акцент. – Мне пришлось тоже сходить к нему, когда я переехала к Роберту. Вот что он мне сказал: «Должен предупредить вас – у Роберта весьма неустойчивая психика». Тоже мне, открыл Америку.

– Что еще он сообщил?

– По его мнению, Роберт склонен к насилию, жертвой которого может стать он сам или я. Volare… cantare… – запела она.

Вероника повернулась, обняла Джека и притянула его к себе; потом откинулась спиной на песок, не выпуская Джека из объятий.

– Я приехала сюда с тобой, – прошептала она, – не для того, чтобы говорить о ком-то другом.

Девушка поцеловала Джека и коснулась пальцами его щеки.

– Знаешь, чего я хочу? Я хочу, чтобы ты любил меня. Сейчас. Здесь.

Джек едва не поддался соблазну. Затем он представил их лежащими без одежды на холодном песке; на пляже могли появиться люди. Нет, подумал он, это забавы для молодых. Ласково поцеловав Веронику, он сел:

– В другой раз, дорогая. Какой-нибудь теплой летней ночью.

Вероника лежала, не двигаясь, подложив руки под голову, глядя на небо. Затем внезапно поднялась:

– Какой-нибудь летней ночью. Смотри, когда-нибудь я перестану проявлять инициативу.

Ее голос звучал недовольно, сердито; она поправила юбку, стряхнула песчинки, не глядя на Джека. Он нерешительно встал, уже начиная жалеть о своей осторожности. Вероника молча повернулась и быстрыми шагами направилась к оставленному под деревом автомобилю. Джек неторопливо проследовал за ней; несмотря на раздражение, он любовался легкой, раскованной походкой девушки; Вероника шла по песку босиком, держа туфли в руке.

Они сели в машину. Джек завел мотор. Когда Вероника предложила поехать к морю, он отпустил Гвидо на весь вечер. Зажженные фары выхватили из тьмы зловещие деревья, которые окружали автомобиль. Дорога была узкой, ухабистой, Джек вел «фиат» медленно, молча; он заметил, что Вероника прижалась к правой двери, держась от него на максимальном расстоянии.

Лишь когда он вырулил на шоссе, ведущее в Рим, девушка снова заговорила:

– Скажи мне, сколько раз ты был женат?

– Почему тебя это интересует?

– Если не хочешь, можешь не отвечать.

– Три раза.

– О господи, – сказала она.

– Вот именно. О господи.

– Это нормально для Америки?

– Не совсем.

– Какой была твоя первая жена?

– Зачем это тебе?

– Я хочу знать, как ты будешь говорить обо мне, когда мы расстанемся. Она была хорошенькая?

– Очень.

Фары встречного автомобиля ослепляли Джека; выждав, когда машины разминутся, он продолжил:

– Но характер у нее был несносный.

– Обо мне ты тоже так скажешь? – спросила Вероника.

– Нет. Я никогда не говорил так о других моих женщинах. Только о первой жене.

– Почему ты женился на ней?

– Мне не удавалось получить ее иным способом, – пояснил Джек, глядя на дорогу и вспоминая прошлое с его странными решениями, бессмысленными жертвами, неодолимыми, гибельными желаниями.

– Тогда ты не знал, что у нее несносный характер?

Вероника подложила одну ногу под себя на сиденье; она с интересом смотрела на Джека, охотно слушая его признания; в ее глазах горела женская страсть к сплетням.

– У меня были некоторые подозрения, но я заставил себя забыть о них. К тому же я думал, что мне удастся переделать ее после свадьбы.

– А какой она была?

– Глупой, ограниченной собственницей, ревнивой, бездарной…

– Ты добился успеха?

– Нет, конечно. – Джек еле заметно усмехнулся. – Она стала только хуже.

– И она действительно отказывалась спать с тобой до свадьбы? – недоверчиво спросила Вероника.

– Да.

– Она что, была итальянкой?

Джек громко расхохотался и похлопал Веронику по колену:

– Ты забавная девушка. По-твоему, все плохое – обязательно итальянское.

– У меня есть основания так говорить, – заявила Вероника. – Так она правда была итальянка?

– Нет.

Вероника удивленно покачала головой:

– Я считала, что в Америке такого не бывает.

– В Америке бывает все, – возразил Джек. – Как и в других местах.

– Твоя жертва не была напрасной? – с любопытством спросила Вероника. – Я имею в виду женитьбу ради…

– Конечно, была, – ответил Джек.

– Что ты сделал, влюбившись в другую женщину?

– Сел в самолет – я находился тогда в Голливуде, а жена с ребенком оставалась в Нью-Йорке – и, прилетев к ней, сказал, что встретил другую женщину и собираюсь завести с ней роман.

– Погоди, – изумленно произнесла Вероника. – Ты хочешь сказать, что предупредил ее заранее?

– Да, – ответил Джек.

– Но зачем?

– У меня были своеобразные представления о чести, – сказал Джек. – В те годы.

– И она сразу дала тебе развод?

– Нет. Я же сказал тебе, что она была глупой, ограниченной собственницей. Она согласилась на развод спустя шесть месяцев, когда сама собралась вновь выйти замуж.

– У вас был ребенок. Мальчик?

Джек кивнул.

– Где он сейчас? – спросила Вероника.

– В Чикагском университете. Ему двадцать два года.

– Какой он?

Джек помедлил с ответом. Ну и вопрос, подумал он.

– Он очень умный, – уклончиво сказал Джек. – Пишет диссертацию по физике на соискание ученой степени Д.Ф.

– Д.Ф., – повторила Вероника. – Что это значит?

– Доктор философии.

– Он тебя любит?

Джек снова заколебался:

– Вряд ли. Доктора философии в наше время не любят своих отцов. Поговорим о чем-нибудь другом.

– Почему? Разговор о твоем сыне причиняет тебе боль?

– Наверно, – ответил Джек.

– А что скажешь о той женщине из фильма? – спросила Вероника. – Как ее зовут?

– Карлотта Ли.

– Ты был на ней женат?

– Да.

– Она принесла тебе счастье?

Джек улыбнулся – фраза, произнесенная Вероникой, казалась дословным переводом с итальянского.

– Да, она принесла мне счастье.

– И все же ты развелся с ней, да? – Вероника удивленно покачала головой. – Должно быть, очень трудно разводиться с такой красивой женщиной.

– Не так уж и трудно. К тому же, когда мы разводились, она уже не была так красива. Это ведь случилось после войны. И она была старше меня…

– Тем не менее…

– Она постаралась облегчить мои страдания, – сказал Джек. – Для этого она спала со всеми моими друзьями, врагами, моими знакомыми, чьими-то знакомыми…

– Она, наверное, была очень несчастна, – тихо промолвила Вероника.

– Наоборот, – возразил Джек. – Это делало ее очень счастливой.

– Ты ее ненавидишь?

– Возможно. Во всяком случае, тогда, помню, я ее ненавидел.

– А твоя теперешняя жена?

– Кажется, ты не хотела, чтобы я говорил о ней.

– Я передумала. Не говори мне о том, как сильно ты ее любишь. Просто расскажи, какая она.

– Она миниатюрная, красивая, с нежным, музыкальным голосом, а еще волевая, ловкая, женственная, заботливая. Она опекает меня, управляет мной; дети слушаются ее беспрекословно. Когда я впервые встретил ее, мне показалось, что в ней соединены все типично французские добродетели и лучшие черты французского характера.

– А теперь? – спросила Вероника. – Какого ты сейчас о ней мнения?

– Оно не изменилось очень сильно.

– И тем не менее ты спишь с другими женщинами, – с вызовом произнесла Вероника.

– Нет, – возразил Джек.

– Ну, Джек. – Вероника впервые назвала его по имени. – Не забывай, с кем ты говоришь.

– Я не забываю. Ты – первая.

Вероника изумленно тряхнула головой:

– Давно ты женат?

– Восемь лет.

– И все это время ничего не было?

– Ничего, – ответил Джек. – До тебя.

– А потом, всего через полтора часа после того, как мы познакомились?..

– Да.

Из темноты вынырнул старик, ехавший на велосипеде по краю дороги; Джек аккуратно объехал его, сбросив скорость. Он не попытался объяснить ни Веронике, ни даже себе, что случилось с ним на девятом году брака дождливым днем после ленча с Деспьером и мисс Хенкен. Все происшедшее казалось естественным, правильным, необходимым; события развивались помимо его воли, он не предвидел их.

– Всего через полтора часа после того, как мы познакомились, – повторил Джек.

Он не мог сейчас обсуждать отношения с женой – свою неспособность отдавать себя полностью, тягостное чувство вины, обусловленное тем, что он недостаточно сильно любил ее, скуку, нередко посещавшую его, ощущение несвободы, опутанности сетями домашнего уюта, которые она ловко набрасывала на него. Джек не собирался рассказывать девушке об облегчении, которое испытал, расставшись с Элен в аэропорту, о том, что в последние две недели перед отъездом в нем ни разу не вспыхнул огонек желания, о других подобных серых периодах в их жизни. Он смутно сознавал, что эти факты сами по себе свидетельствовали не в его пользу; заговори Джек о них сейчас, он упал бы не только в глазах Вероники, но и в своих собственных.

– Ты расскажешь обо мне своей жене, когда вернешься в Париж?

– Вряд ли, – ответил Джек.

– Теперь ты уже не столь благороден, как в молодости?

В голосе Вероники звучала ирония.

– Да, – согласился Джек. – Это не единственное изменение, которое произошло со мной с тех пор.

– Твоя жена ушла бы от тебя, если бы узнала?

– Не думаю. – Джек усмехнулся. – Не забывай, она француженка.

Вероника помолчала несколько секунд.

– Наверно, было бы замечательно, – с нежностью в голосе сказала она, – встретиться с тобой молодым.

– Не уверен, – произнес Джек. – Я страдал высокомерием, самоуверенностью и так старался быть честным с самим собой, что с легкостью причинял людям боль…

– Ты хочешь сказать, что был похож на Роберта? – Вероника сухо рассмеялась.

– Возможно. Чем-то. Правда, я никогда не угрожал никого убить. И никогда не пытался покончить с собой.

Вероника придвинулась к Джеку, внимательно разглядывая его лицо, ненадолго освещенное фарами встречного автомобиля.

– Я хотела бы понять, что с тобой произошло.

– Я сам часто спрашиваю себя об этом.

– Ты разочаровался в себе? – поинтересовалась она.

– Нет, – ответил он, помедлив. – Не думаю.

– Если бы ты смог снова стать молодым, ты прожил бы жизнь иначе?

Он засмеялся:

– Что за вопрос. Да, конечно. Как и любой другой человек, верно?

– Ты думаешь, она сложилась бы удачнее?

– Нет. Наверно, нет.

– Но ты круто изменил свою жизнь, – заметила она. – Начал как актер, а теперь ты – нечто совсем иное… чиновник, политик…

– Сегодня один пьяный актер, – Джек вспомнил Стайлза, – назвал меня клерком.

– Кем бы ты ни был сейчас, – настаивала Вероника, – ты отказался от своей первой профессии, которая приносила тебе успех, известность…

– Это не совсем верно, что я отказался. Скорее она отказалась от меня. После ранения, которое я получил на войне, у меня испортилось лицо. Оно стало асимметричным. Во всяком случае, таким оно выглядело на экране. И я долгое время не снимался. Зрители почти забыли меня.

– И все же, – заметила она, – со временем для тебя нашлись бы роли… Я в этом уверена.

– Наверно, – согласился Джек и добавил более твердо: – Да. Я мог остаться актером при желании. Но оно пропало. Божественный голливудский огонь погас, – с иронией произнес он. – После войны, двух лет, проведенных в госпиталях, после Карлотты…

Он пожал плечами.

– Война пробудила во мне новые интересы. Прежде я никогда не был в Европе; после победы меня потянуло туда… И вообще, тут нет ничего необычного. В молодости мы все отчасти актеры. Позже многие актеры понимают, что игра для них – всего лишь дар молодости, вроде способности быстро бегать или бодрствовать семь ночей подряд, и расстаются с профессией.

– Без сожаления? – спросила Вероника.

– За всю жизнь я не совершил почти ни одного поступка, – задумчиво произнес Джек, – о котором ни разу бы не пожалел. Ты устроена иначе?

– Да, наверно.

– Ты не жалеешь, например, о разрыве с Робертом? Или знакомстве с ним? Не будешь позже жалеть о встрече со мной?

– Нет. Не в том смысле, в каком это понимаешь ты. – Вероника провела острием ногтя по его руке. – Ты жалеешь о том, что встретил свою первую жену?

– Конечно. По сотне причин.

– А о Карлотте?

– Несомненно.

– Тоже по сотне причин?

– По тысяче.

– А о встречах с другими женщинами? Сколько их у тебя было?

Джек засмеялся:

– Бесчисленное множество.

– Ты был испорченным мальчишкой в свое время, да?

Девушка вытянула губы, напомнив ему о том неприятном впечатлении, которое произвела на него при знакомстве.

– Когда-то я был очень испорченным мальчишкой, – подтвердил он, – но об этом я тебе не расскажу.

– Ты не сердишься на меня?

– Нет, конечно.

– Знаешь, почему я задала тебе все эти вопросы? – еле слышно спросила Вероника.

– Почему?

– Чем больше я узнаю о тебе, – серьезно сказала она, – тем дольше ты сохранишься в моей памяти. Станешь для меня более реальным, и все это превратится в сон гораздо позже… Это плохая причина?

– Нет, моя дорогая, – ласково сказал Джек. – Очень хорошая.

– Я не стану сердиться, если ты тоже будешь задавать мне вопросы. Даже обрадуюсь. Я бы хотела остаться в твоей памяти надолго. Спрашивай о чем угодно.

Вероника замерла в ожидании; он понял, что по содержанию вопросов она будет оценивать его отношение к себе. Джека охватило чувство вины, поскольку до настоящего времени он не воспринимал ее как личность и не испытывал потребности узнать о ней нечто сверх того, что она сама рассказывала о себе без каких-либо просьб с его стороны. Знание порождает эмоциональную вовлеченность, привязанность. Вероника, очевидно, догадывалась об этом, движимая вечной женской тягой к осложнению отношений, она хотела, чтобы он узнал ее получше.

– Вчера за ленчем, – сказал Джек, – у меня появилось желание задать тебе один вопрос.

– Какой?

– Ты сказала, что, когда тебе было два года, ты находилась в Сан-Себастьяне, в Испании…

– А, да.

Ее голос прозвучал тускло, разочарованно. Она явно ждала иного вопроса.

– Я догадываюсь, что это было во время гражданской войны.

– Да, – нетерпеливо, без интереса произнесла она.

– Как ты оказалась там во время гражданской войны?

– Мой отец был кадровым военным, – небрежно пояснила она.

– Он служил в испанской армии? – недоумевающе спросил Джек.

Вероника засмеялась:

– Ты что, не читал в 1937 году американских газет? В итальянской армии. Она помогала Франко. Ты не забыл об этом?

– Конечно, нет, – ответил Джек. – Просто мне не приходило в голову, что можно воевать, не расставаясь с семьей.

– Мой папа был очень домашним человеком. Он обожал свою семью. Он был полковником, и нас доставили к нему в Испанию.

– Как это все происходило? Ты что-нибудь помнишь?

– Все знакомые американцы, когда я говорю им, что мой отец сражался на стороне Франко, проявляют большой интерес. Я думала, люди забыли те времена. С тех пор столько людей убито…

– Это была очень интересная война для американцев, – сухо сказал Джек. – Если хочешь знать правду, она до сих пор мучает нас.

– Странно, – удивилась Вероника. – А нас – нет.

– Возможно, тот, кто сам участвует в войне, быстрее ее забывает. И все же, какой она была?

Вероника пожала плечами:

– Я мало что помню. Помню пляж. Прекрасный детский пляж. В центре залива – остров. Меня привозили туда на лодке. И дыни. Дыни были восхитительные. Сейчас, когда я ем в ресторане дыню, я вдруг снова становлюсь маленькой девочкой, живущей в Испании.

Война ассоциируется у нее с дынями, подумал Джек; у него же с теми годами были связаны горестные воспоминания об одноклассниках, погибших в Испании. Убитых, возможно, отцом Вероники, этим домашним человеком.

– Где сейчас твой отец? – спросил он.

– Он погиб, – упавшим голосом произнесла Вероника.

«Наша маленькая победа», – подумал Джек. Почему-то образ полковника, с комфортом ведущего войну на прибрежной вилле в Сан-Себастьяне (Он качал тебя на колене в промежутках между перестрелками?), уничтожил жалость, которую Джек испытывал ко всем погибшим, на чьей бы стороне они ни воевали.

– Его убили в Испании?

– Нет, – ответила Вероника. – Там отца ранили, но не слишком тяжело. Второе ранение он получил в Эфиопии. Он всегда был на переднем крае. Многие люди рассказывали мне о его мужестве. Отец был одним из первых итальянцев, убитых во время Второй мировой войны. Мы находились вместе в Триполи. Его генерал только что вернулся от Муссолини, дуче поклялся ему в том, что Италия не вступит в войну. Это происходило тем летом, когда пала Франция. Моя мама устроила прием в саду по поводу того, что мы не будем участвовать в войне. Надев розовое платье и белые перчатки, я обносила гостей пирожными и напитками. Затем, конечно, начались боевые действия, и через неделю отца не стало. Он летел осматривать позиции англичан на самолете, который не имел вооружения и был сбит.

Три войны, цинично подумал Джек, и тройное невезение. Отец Вероники явно занимался не своим делом. Чрезмерное увлечение приемами в саду.

– Мой отец ненавидел Муссолини, – продолжала Вероника. – Конечно, он никогда не говорил об этом ни мне, ни моей сестре. Мы были слишком малы. Но он вел дневник. Позже я прочитала его.

Ведение дневников – болезнь полковников, подумал Джек.

– В ту пору генерал отправился к Муссолини, чтобы сообщить ему о том, что в Северной Африке итальянцы не располагают достаточным для отражения англичан количеством техники и живой силы. Они с отцом вместе составляли рапорт. Все это описано в дневнике отца. Характерная для итальянской армии история, – с горечью заметила она. – Нехватку техники восполнили людьми, и они погибли. В вашей армии такого не бывает.

– Ну, – возразил Джек, – наша армия тоже понесла кое-какие потери.

– Ты меня понял. Мы увлекались демагогией и пропагандой, эффектной формой, парадами, речами; Муссолини вдохновенно лгал и лицемерил. А позже выяснилось, что снаряды не подходят к орудиям, танки стоят без бензина; офицеры вместо того, чтобы учиться чтению карт, устраивали танцы. В Африке англичане убили и моего брата. Ему было восемнадцать. Он тоже был на приеме, который мать устроила в саду после того, как Муссолини пообещал командиру моего отца, что Италия не вступит в войну.

Вероника вытащила сигарету из сумочки, чиркнула спичкой о коробок и закурила. Джек бросил взгляд на руки девушки и заметил, что они дрожат, хотя голос ее звучал тихо, ровно, спокойно.

– Говорю тебе, – прошептала она, – когда-нибудь я уеду из Италии. Куда угодно.

Когда они подъехали к отелю, где жила Вероника, было уже поздно; здание возвышалось на безлюдной маленькой площади. Сквозь приоткрытую входную дверь виднелась часть узкого, ярко освещенного вестибюля. Едва погасив фары автомобиля, Джек заметил ночного портье, сидящего в деревянном кресле спиной к входу; служащий рассматривал свое отражение в зеркале, висящем на дальней стене вестибюля. Молодому красивому портье, наверное, требовалось полчаса, чтобы привести свои блестящие черные волосы в тот идеальный порядок, в каком они сейчас находились. Задумчиво любуясь густотой своей шевелюры, чистым смуглым лбом, умными темными глазами, полными чувственными губами, мощным подбородком, прекрасно вылепленной римской шеей, портье не скучал в часы ночной смены; созерцание своего яркого, всегда одинакового отражения приносило ему удовольствие и развлекало. Сейчас немецких священников не было видно.

– Посмотри на него, – гневно произнесла Вероника. – Где еще в мире ты увидишь такое? И он не испытает ни малейшего смущения, когда я войду и застану его за этим занятием. Он вручит мне ключ с таким видом, будто это две дюжины роз; не успею я пройти половину лестничного марша, как он уже снова будет сидеть в своем кресле.

Джек усмехнулся:

– Действительно, это одна из самых забавных картин, какие мне довелось увидеть в Риме.

– Меня она не забавляет, – заявила Вероника.

Она потянулась к ручке дверцы и начала открывать ее, собираясь выйти из машины. Джек задержал девушку. Он обнял Веронику и поцеловал ее. Несколько мгновений она оставалась напряженной, скованной, неуступчивой, потом прильнула к нему, взяла его лицо в свои ладони, жадно поцеловала.

– Что я сейчас хочу, – сказал он, – так это зайти к тебе.

Вероника покачала головой:

– Он тебя не пропустит.

– Я суну ему в лапу.

– Он боится потерять место. Священники снуют по коридору, как мыши.

– Ну, – произнес Джек, – тогда поедем ко мне.

– Готова поспорить, Роберт караулит нас там.

– У меня появилась блестящая идея. Я попрошу предоставить мне здесь комнату на ночь. Прямо сейчас.

Вероника на мгновение задумалась. Потом улыбнулась:

– Вот он, американский натиск. Неудивительно, что вы выиграли войну. Идем.

Выйдя из машины, они направились в гостиничный вестибюль. Медленно, неохотно оторвавшись от зеркала, портье поднялся на ноги, поклонился им и произнес:

– Buona sera, signorina[36]. – Легкой, величественной походкой он прошел за стойку, чтобы снять ключ с крючка.

– Скажи ему, что мне нужна хорошая просторная комната с ванной, – произнес Джек.

Вероника перевела его просьбу на итальянский. Лицо портье приобрело грустное, беспомощное выражение. Он склонился над планом отеля, приколотом кнопками к столу, и принялся изучать его с таким видом, словно это была карта, указывающая место, где зарыт клад. Портье отрицательно покачал головой. Сокровища оказались уже выкопанными. Голосом, исполненным сочувствия, он обратился к Веронике по-итальянски.

– Не получится, – сказала она. – Свободных комнат нет. Он с радостью забронирует номер на завтра…

– Очень мило с его стороны, – огорченно произнес Джек. – Завтра ты переезжаешь к подруге, верно?

– Да.

Вероника улыбнулась; разочарование Джека радовало девушку, тешило ее тщеславие.

– Не переживайте, – сказал Джек портье.

– Scusi, signore[37].

Неискренняя печаль появилась на красивом лице портье, который чувствовал себя помехой для ночи интернациональной любви.

– Desolato[38].

– Я тоже desolato, – сказал Джек. – Вы даже не представляете, в какой степени я desolato.

Он повернулся к Веронике.

– Когда мы увидимся?

– Я позвоню тебе завтра утром, когда перееду на квартиру.

– Я уйду из гостиницы рано. Давай пообедаем вместе.

Вероника кивнула.

– В том же ресторане. «У Эрнесто». Я его полюбил. В четверть второго.

– Хорошо. – Вероника пожала его руку; портье с интересом следил за ними. – Мне очень жаль, что так вышло. Я тебя предупреждала, верно?

– Да, ты меня предупреждала.

Вероника усмехнулась:

– Сам виноват. Упустил шанс на пляже.

– Спокойной ночи, – сказал Джек.

Не обращая внимания на портье, он поцеловал ее в щеку. Мужчины проводили взглядами поднимающуюся по лестнице девушку; она покачивала бедрами чуть сильнее, чем обычно. Ее каблучки дразняще застучали по мраморным ступеням, Джек посмотрел на портье; служащий отеля следил за ногами Вероники, и его лицо светилось нескрываемым юношеским вожделением.

– Спокойной ночи, дружище, – сказал Джек.

– Buona notta, signore[39], – вздохнув, отозвался портье.

К тому времени, когда Джек сел в машину и включил фары, портье уже занял деревянное кресло, стоящее в вестибюле перед зеркалом, и снова с благодарностью и восхищением уставился на свое отражение.

Священники опять победили, подумал Джек, заведя мотор и быстро набрав скорость. Чего еще ждать от Рима?