Читать книгу Растревоженный эфир. Люси Краун - Ирвин Шоу - Страница 9

В голосе Френсис Матеруэлл всегда чувствовалось что-то будоражащее, даже по телефону. Низкий, чуть хрипловатый, он, казалось, сулил неземные наслаждения. Ее успех агенты объясняли очень просто: «Секс, господа, голый секс, он из нее так и прет».

Однако в понедельник утром голос этот, пусть в нем и пульсировала скрытая энергия, сообщил достаточно рутинное: «Клемент, дорогой, мне необходимо повидаться с тобой. Tout de suite[30]».

– Как скажешь. – Звонок поймал Арчера в прихожей, когда он уже открывал дверь. Он на мгновение задумался. Воскресенье Арчер потратил впустую – лежал, дремал, что-то читал, короче, так и не позвонил Покорны, хотя и собирался. Что ж, решил он, мрачно усмехнувшись, придется начать с Френсис Матеруэлл. Пусть самая горькая пилюля пойдет первой. – Я к твоим услугам. Как насчет ланча? – Отчего не подсластить пилюлю едой и питьем.

– Извини, милок, – ответила Френсис, – но я жду звонка из Калифорнии. Не мог бы ты прийти ко мне?

– Нет проблем.

– Адрес у тебя есть, не так ли?

– Навеки выгравирован на моем сердце. – «Галантности много не бывает», – холодно думал Арчер, произнося эти слова. Френсис раздражала всех. Женщин, естественно, ведь они чувствовали, что Френсис может увести любого мужчину. И мужчин тоже, потому что они задавались вопросом: а не выпадет ли им счастливый билет?

– Я живу на четвертом этаже. Ты осилишь лестницу?

– Сниму кардиограмму и посоветуюсь с врачом. – Арчер поморщился: видно, дамочка записала его в старики.

Френсис рассмеялась. В ее смехе проскальзывали визгливые нотки.

– Не сердись, милок. – От этого слова Арчера всякий раз передергивало. – Я просто хочу сохранить тебя для более славных дел. Через полчаса?

– Через полчаса, – ответил Арчер.

– Только пообещай, что не будешь смотреть на меня. Я только что встала и еще не красилась.

– Я приду в розовых очках, – заверил ее Арчер. – До встречи.

* * *

Френсис жила в районе Восточных Пятидесятых улиц, в старом особняке, который после реконструкции разделили на маленькие квартирки. Когда Арчер бывал на этих улицах, его не покидало ощущение, что он попал на пересадочную станцию или в лагерь временных поселенцев. Актеры жили здесь по договорам субаренды, готовые по первому зову лететь в Голливуд. Рецензенты издательских домов ютились в клетушках, готовые переехать в более просторные апартаменты, как только их произведут в редакторы. Молодожены жили на нескольких квадратных метрах, спали на разложенном диване в гостиной, пока появление первого ребенка не заставляло их перебираться в пригород. Тем не менее улицы эти Арчеру нравились, особенно в такие ясные дни, как сегодня, когда яркое солнце отражалось от окон, а тоненькие стволы деревьев чернели на фоне чистой мостовой. Молодые женщины с сумочками через плечо решительным шагом выходили из парадных дверей, окрашенных в яркие цвета, словно военные курьеры, спешащие доставить важные депеши в вышестоящие штабы. Молодые люди с непокрытыми головами, которым не приходилось вставать ни свет ни заря и бежать на работу, проводили время после завтрака в аптечном магазине, уткнувшись носом в «Таймс» и всем своим видом показывая, что для них уик-энд еще не закончился.

Арчер нажал на кнопку звонка Френсис, раздумывая над тем, с чего начать. Френсис отличал острый живой ум, за словом в карман она не лезла и в любой компании умела задать тон, перевести разговор на интересующую ее, а не компанию тему. «Больно хорош сегодня день, – с тоской подумал Арчер, оглядывая залитую солнцем улицу. – Не хочется тратить его на то, чтобы принести кому-то печальную весть».

Но тут зажужжал замок. Арчер со вздохом открыл дверь, вошел в подъезд и начал подниматься по темной лестнице. Из-за одной двери тянуло запахом жарящегося бекона, за другой кто-то играл Второй концерт Брамса для рояля. Френсис ждала Арчера на лестничной площадке, наклонившись над перилами. Арчер запыхался, поднявшись на четвертый этаж, хотя, здороваясь с Френсис, и попытался это скрыть.

– Бедняжка ты мой, – проворковала Френсис, закрывая за ним дверь и беря пальто. – Конечно же, мне пора перебираться в дом с лифтом. Твоя милая лысинка аж побагровела. Присядь и пока ничего не говори.

Арчер кисло улыбнулся, усаживаясь в узкое кресло с тонкими подлокотниками, которые, казалось, сжали его бока. Начало ему не понравилось. Первый раунд он определенно проиграл и не знал, удастся ли отыграться.

– Квартирка у тебя очень милая. – Он оглядел крошечную комнатушку, восстанавливая дыхание. – Правда, на такой высоте я бы рекомендовал пользоваться кислородной маской.

– Моя берлога. – Френсис посмотрела на темно-коричневую стену над белым камином. – Тут не так уж и плохо, если приглашать в гости не больше ста человек.

В соседней комнате зазвонил телефон.

– Черт, опять! – вырвалось у Френсис. – Извини. – Она метнулась в спальню, схватила трубку. – Матеруэлл слушает, – отрапортовала она, словно армейский офицер. Деловые нотки Арчеру не понравились.

«Актрисы, – думал он, – если они чего-то стоят, постоянно играют, даже говоря по телефону». В дверной проем он видел Френсис. Она поставила ногу на стул, хмурясь, с карандашом в руке смотрела на телефонный аппарат. Потрясающе красивая женщина, отметил Арчер, и отсутствие косметики ее нисколько не портит. Волосы она зачесывала назад, открывая высокий лоб. На нервном, подвижном лице двумя яркими звездами выделялись большие серые глаза. Стройная фигура, отличные ноги. И пояс она не носила, потому что не было необходимости утягивать живот. В свитере и узкой зеленой юбке, простенькой, но сшитой со вкусом, Френсис чем-то напомнила Арчеру его дочь. Лет через шесть-семь, решил он, Джейн будет выглядеть точно так же.

– Я безумно рада твоему приглашению, милок, – говорила Френсис в трубку, похоже, доставляя безмерное удовольствие своему собеседнику, – и с радостью бы пошла. Но сначала позволь мне заглянуть в маленькую книжечку и посмотреть, что в ней говорится насчет четверга. – Она прикрыла микрофон рукой, повернулась к Арчеру и скорчила гримаску. – Зануда номер один зимнего сезона, – прошептала она. Лежащий на столике ежедневник даже не открыла. Выждала подобающее время, убрала руку с микрофона. – Дорогой, – голос Френсис переполняло сожаление, – в маленькой книжечке записано, что в четверг у меня выступление. Это просто кошмар. Мне так жаль. Но ты не забудешь пригласить меня в следующий раз, не так ли? – Несколько раз она нетерпеливо кивнула, потом положила трубку на плечо, чтобы не слышать чириканья зануды. – Это классно. – Трубка вновь вернулась к уху. – Нам обязательно надо увидеться. И как можно быстрее. Спасибо, что позвонил. – Она положила трубку, быстро взглянула на себя в зеркало и вернулась в гостиную.

Надо принять закон, думал Арчер, регулирующий поведение хорошеньких женщин при разговорах по телефону. Куда только смотрит Федеральная комиссия по связи? И они ведь нисколько не стесняются, полагаясь на отсутствие мужской солидарности.

– Бедняжка, – покачала головой Френсис. – Такой недотепа. Никак не врубится. Ты не будешь возражать, если я на минутку заскочу на кухню? Когда ты позвонил, я как раз готовила себе лакомство.

– Иди, конечно. Я никуда не тороплюсь.

Френсис уплыла на кухню, ловко лавируя в заставленной мебелью комнате. Арчер услышал, как она открыла холодильник.

– Может, тебе что-нибудь принести? – крикнула она. – Я вижу, что у меня есть пять апельсинов, кварта молока и полфунта паштета.

– Нет, благодарю. – Меню вызвало у Арчера улыбку.

– Слушай, – вновь донесся с кухни голос Френсис, – пару дней назад я видела твою дочь. В «Рубан Блу». С Домом. Она выглядела божественно. Эта девочка – настоящая акула.

– Правда? – Арчер не мог понять, осуждают его дочь или хвалят.

– Мужчин она будет пожирать десятками, попомни мое слово.

Френсис замолчала, из кухни доносилось только звяканье стаканов, которые она ставила в раковину. Арчер воспользовался паузой, чтобы с любопытством оглядеть комнату. Занавески в красно-белую полоску на окнах. Над камином – абстрактная картина, уродливая, настоящая и дорогая. Во всю стену, прямо чудеса, – стеллажи с книгами. «Когда она успевает читать?» – удивился Арчер. Он присмотрелся повнимательнее. Много современных романов, одна полка целиком отдана поэзии. Добсон, Донне, Бодлер, Элиот, Оден. О чем сие должно говорить ему? Или тому недотепе, которому хотелось встретиться с Френсис в четверг? На кофейном столике аккуратной стопкой лежали журналы. Сверху – литературный, отдававший предпочтение писателям-коммунистам. Арчер наклонился, прочитал фамилии авторов этого номера. Две узнал. Известные леваки. Арчер отпрянул от журнала, недовольный собой. Большой любитель книг, раньше, приходя в гости, он всегда с любопытством смотрел, что читают хозяева. Теперь же ему казалось, что он смотрит на книжные полки глазами потенциального доносчика. «Наверное, – предположил он, – в доме друзей мне уже не взять в руки книгу без всякой задней мысли. Какое уж тут удовольствие, если во всем ищешь тайный умысел. И вину ощущаешь не за содеянное, а лишь за намерение что-то совершить». Во всем, что касалось гостеприимства, Арчер придерживался старомодных взглядов и не мог не чувствовать, что судить хозяина в его собственном доме есть предательство дружбы. Даже интересно, думал он, каким образом детективы находят общий язык со своей совестью после дня плодотворной работы.

Френсис вернулась с высоким стаканом в руке.

– Что это? – спросил Арчер.

– Шоколадное молоко, – ответила Френсис. – Я на нем помешана. Лучший напиток после бурной ночи. Хочешь попробовать?

– Господи, да нет же. Последняя бурная ночь была у меня году в сороковом.

– Счастливчик. – Френсис села на диван, подсунув под себя ногу, пригубила шоколадное молоко. – Божественно.

«Сегодня она решила сыграть девочку, – подумал Арчер. – И это удается ей безо всякого напряжения».

– Клемент, дорогой. – Френсис смотрела на него поверх стакана. – Я уверена, ты спрашиваешь себя, зачем я затащила тебя сюда.

– Ну…

– Я давно уже собиралась пригласить вас к себе, – прервала его Френсис. – Тебя и твою жену. На маленькую вечеринку. А твою дочь приглашать не стала бы. – Она широко улыбнулась. Арчеру не нравилась привычка Френсис то и дело облизывать нижнюю губу. – После того вечера – никогда. Незачем приглашать к себе конкуренток. В этом городе и так приходится бороться за выживание. Дом обхаживал твою дочь со всех сторон.

– Правда? – Известие это Арчера не порадовало.

– Ты же знаешь Дома. Он никому не причиняет вреда… кроме женщин. – Она вновь широко улыбнулась. Арчеру тоже удалось выдавить из себя улыбку, но ему очень хотелось, чтобы Френсис сменила тему. – На меня он даже не взглянул. А ведь мы долго были друзьями. Хотя, по правде говоря, на мой вкус, Дом не вышел ростом.

Арчеру вспомнилось, что какое-то время Дом и Френсис всюду появлялись вместе. Но с кем только Барбанте не появлялся. Нравилось ему менять женщин. И Френсис, Арчер это знал, крутила романы с разными мужчинами. Но называть ее распутной не стоило. Скорее она не могла усидеть на одном месте. Влюблялась, не желала ничего скрывать, выставляла свою любовь напоказ, буквально прилипала к мужчине, но по прошествии определенного временного интервала внезапно обнаруживала в нем существенный изъян, бросала его, обычно при большом стечении народа, и уходила к следующему. Так что на каждой вечеринке, куда приглашали Френсис, трое или четверо мужчин с опаской поглядывали на нее, стараясь не попадаться ей на глаза. Язычок у нее был острый, и ее любовникам приходилось долго зализывать нанесенные ею раны.

– В более упорядоченном обществе, – добавила Френсис, – таких, как Барбанте, нанимают на ночь, а ранним утром отправляют домой, чтобы служанка не прознала про шалости хозяйки.

– Ну зачем так, Френсис. – Арчеру стало как-то не по себе. – Барбанте – мой друг.

– И мой тоже, – весело ответила Френсис. – В его присутствии я говорю то же самое. Ему нравится. Он думает, что это комплимент.

– Френсис, ты начала говорить… – Арчеру ужасно хотелось сменить тему.

– Да, конечно. – Она глотнула шоколадного молока. – Клемент, боюсь, я сообщу тебе ужасные новости. И я хочу, чтобы ты узнал об этом заранее, до того…

Опять зазвонил телефон.

– О черт. – Френсис поставила стакан на кофейный столик. – Пора менять номер. – Она поднялась и прошла к телефону, по пути погладив Арчера по щеке. – Матеруэлл слушает, – нетерпеливо бросила она в трубку. – Да, да. – Интонации вдруг изменились. Френсис непроизвольно бросила взгляд на Арчера. Он, конечно, понял, что ему уже не рады, что он лишний, Френсис не хочет, чтобы кто-то слышал этот разговор. Арчер даже подумал, а не уйти ли ему в туалет.

– Да, – повторила Френсис. – С этим все ясно. Послушай… ты сейчас где? Перезвони мне. Через полчаса. Хорошо. – Она положила трубку и вернулась на диван. – Извини. – Арчер всмотрелся в ее лицо, но не увидел ничего интересного.

– Ты сказала, что у тебя плохие новости, – напомнил он.

– Да, – кивнула Френсис. – Но, с другой стороны, может, я слишком эгоистична. Может, для тебя они не такие уж и плохие.

– Что случилось, Френсис?

– Я хочу уйти из программы. – Она пристально всматривалась в него, склонив голову набок. Солнечный луч коснулся ее щеки, подсветил волосы. Выглядела она совсем юной, прямо-таки утренняя заря. – Я разбила тебе сердце?

Арчер вздохнул. Слова Френсис вызвали разные чувства. Разные и противоречивые. Раскладывать их по полочкам не хотелось. Но и облегчения он не чувствовал.

– Почему, Френсис?

– Мне предложили главную роль в пьесе, – ответила она. – Прекрасную роль. Ставит пьесу Коули, и ему ужасно хочется заполучить меня. Я никак не могу в это поверить. – Она засмеялась, и вновь в смехе проскользнули истерические нотки. – В конце третьего акта я должна сойти с ума.

Вслушиваясь в ее смех, Арчер понимал, почему режиссер остановил свой выбор именно на ней.

– Это тот шанс, которого я ждала все годы после окончания войны, – с жаром продолжала Френсис. – Я не могу его упустить, хотя мне это будет стоить больших денег. Мне придется уйти с радио, но я думаю, овчинка стоит выделки.

– И когда ты должна уйти? – спросил Арчер, испытывая чувство вины за то, что удача, по крайней мере в этот день, на его стороне.

– Репетиции должны начаться через десять дней. Но я подумала, если ты проявишь ко мне сострадание и отпустишь прямо сегодня, я бы на недельку поехала покататься на лыжах, чтобы к первой репетиции помолодеть лет на десять.

– Контракта у тебя нет, – напомнил Арчер. – Тебя ничто не связывает… по закону.

– Я знаю, – кивнула Френсис. – Но мы с тобой всегда ладили, и мне не хочется подставлять тебе ножку.

– И где ты хочешь кататься на лыжах?

– На Лаврентийской возвышенности. Но только с твоего согласия.

Подозреваемых в совершении преступлений, думал Арчер, можно найти на всех зимних курортах. Они несутся по склонам, выкладывая за это удовольствие по тридцать долларов в сутки.

– Конечно, Френсис, я не собираюсь мешать твоим планам. – На мгновение Арчеру захотелось подняться и уйти. Необходимость в разговоре, с которым он пришел к Френсис, отпала. Для нее, как обычно, все разрешилось благополучно. Если человек молод, красив, талантлив, о нем можно не беспокоиться. А в довершение всего она из богатой семьи. Покорны, конечно, другое дело. И Элис Уэллер… Вот где нужно дорыться до истины. И просто глупо говорить о коммунистах с такой женщиной, как Френсис Матеруэлл. Арчер поднялся. – Удачи тебе, Френсис.

Она вскочила, шагнула к нему, поцеловала. Поцеловала как сестра, но при этом не забыла прижаться к нему всем телом. Целуя ее, Арчер подумал, что негоже ей так вести себя с солидными мужчинами. Но он понимал: никто не скажет этого Френсис, в том числе и он сам. Арчер отступил на шаг. Глаза Френсис сверкали, словно она едва сдерживала слезы, но такая хорошая актриса всегда могла вызвать их в нужный момент.

– Ты очень милый, душевный человек! – воскликнула Френсис. – Когда-нибудь я влюблюсь в тебя без памяти.

Арчер нервно хохотнул и потер лысинку, притворяясь, что он глубокий старик.

– Я не выдержу напряжения. – Он уже собрался уйти, шагнул к двери, но остановился. Сколько можно праздновать труса? В каком он окажется положении, когда Френсис услышит о выдвинутых против нее обвинениях, узнает, что агентство собиралось убрать ее из программы? А в том, что она все узнает, и очень скоро, сомнений быть не могло. Она будет стоять на вершине холма, юная, красивая. Чувствуя, что весь мир лежит у ее ног. Потом скатится по снежному склону, скатится быстро, потому что ей скажут о телеграмме, которая ждет ее внизу, а в эти дни все новости могут быть только хорошими. И что она подумает о нем, вспомнив этот разговор? Милый, душевный человек… Арчер повернулся к Френсис.

– Френсис, дорогая, пожалуйста, присядь. Я должен тебе кое-что сказать.

– Ты не передумал? – В глазах ее мелькнула тревога… и решимость добиться своего.

– Нет. Но ты присядь. Вопрос очень серьезный.

Арчер наблюдал, как она садится, скрещивает руки на груди, в недоумении вскидывает на него глаза.

– Френсис, – он продолжал стоять, – я не знаю, с чего начать. Своим звонком ты опередила меня. Я все равно хотел повидаться с тобой. Задать несколько вопросов. Ты не обязана отвечать на них, потому что вопросы эти помогут скорее мне, чем тебе… – Он покачал головой. – Нет, я начну снова. Изложу тебе факты, а потом, если захочешь, скажешь мне, что ты обо всем этом думаешь…

– Тебе как-то не по себе, – заметила Френсис. – Может, присядешь?

– Если ты не возражаешь, я лучше постою. – Арчер медленно прошелся по комнате. – Значит так… В четверг вечером О’Нил сказал мне, что я должен уволить из программы несколько человек. – Арчер отвел глаза от Френсис. – В том числе и тебя. – Он взглянул на картину над камином. Две или три головы, налезающие друг на друга, множество носов и глаз, все лиловое и черное, со зловещими красными мазками. – Меня попросили уволить тебя, потому что есть мнение, будто ты коммунистка. – Арчер смотрел на картину. – Мне сказали, что не следует называть тебе истинную причину, что я должен отказаться от твоих услуг под любым благовидным предлогом.

– Но ты этого не делаешь, – сухо заметила Френсис.

– Нет. Я так не могу.

– Естественно, не можешь, – донеслось с дивана.

Арчер повернулся к Френсис. Она допивала шоколадное молоко. И, редкий случай, на ее лице не отражалось никаких эмоций.

– Ты пришел, чтобы сказать, что я уволена? – спросила она, ставя стакан на кофейный столик.

– Нет. Я получил от агентства две недели.

– На что?

– На удовлетворение собственного любопытства. – Арчер сухо улыбнулся. – Для проведения расследования.

– И что же ты расследуешь?

– Главным образом пытаюсь разобраться с собой. – Вновь улыбка. – Впрочем, тебя это уже не касается. Ты все равно уходишь.

– А я думаю, что касается, – холодно ответила Френсис. – Очень даже касается. Кто сказал, что я коммунистка?

– Ты слышала о журнале «Блупринт»?

– Да, – кивнула Френсис. – Лживое фашистское издание.

Арчер вздохнул – не нравились ему ярлыки.

– Я этого не знаю. Не читал.

– Поверь мне на слово. И одного обвинения, выдвинутого этим маленьким вонючим журналом, достаточно, чтобы мне отрубили голову?

– В принципе да. Но тебе ничего не грозит. Статья должна появиться через несколько недель. Ты же уходишь в театр, на радио больше не появишься, так что они скорее всего тебя и не упомянут.

– Удачное совпадение, не так ли? – радостно воскликнула Френсис. – Для всех. Они упомянули кого-то еще?

– Да.

– Кого?

– С твоего разрешения имен я называть не стану. Пока.

– Ты собираешься их уволить? – спросила Френсис.

– Еще не знаю. – Арчер прохаживался вдоль стеллажей с книгами. – Агентство требует.

– А другим тоже предложили роль в театре? Или этот вопрос ты оставишь без ответа?

– Нет. – Арчер начал злиться на Френсис, потому что говорила она обвиняющим тоном, превращая его в злодея. – Им ролей точно не дадут.

– Значит, ты пришел сюда только для того, чтобы сказать, что меня вышвыривают? – Голос Френсис дрожал от гнева. – Ты соблаговолил подняться на четвертый этаж, хотя твоему старенькому сердцу противопоказаны такие нагрузки, чтобы сообщить мне эту радостную весть?

– Ты ко мне несправедлива. – Арчер чувствовал, что Френсис старается побольнее уколоть его.

– Тогда зачем ты пришел?

– Я хотел с тобой поговорить. – Голосу Арчера недоставало твердости. – Хотел посмотреть, что я смогу сделать.

– И что ты можешь сделать?

– Еще не знаю. Я подумал, может, ты мне подскажешь.

– Едва ли. Ты недостаточно зол.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ты уже согласился на все.

– Послушай, Френсис…

– С сожалением! – воскликнула она. – Ты милейший человек, ты, конечно, сожалеешь о случившемся, но я вижу, ты уже готов сделать все, о чем они тебя попросят.

– Ладно, – Арчер с трудом сдерживался, – я думаю, на сегодня разговор окончен. Я ухожу. Если захочешь поговорить со мной по существу, позвони. – Он шагнул к вешалке, чтобы взять пальто.

Френсис наблюдала за ним, пока он не снял пальто.

– Не спеши, – нарушила она затянувшуюся паузу. – Я могу все рассказать теперь. – Она схватилась за сигарету, нервно закурила. Арчер заметил, что пальцы Френсис пожелтели от никотина. Он положил пальто на стул, вернулся к креслу с узкими подлокотниками и вновь с трудом втиснулся в него.

– Прежде всего, – Френсис выпустила струйку дыма и сломала спичку, которую держала в другой руке, – что ты обо мне думаешь? Ты считаешь меня коммунисткой?

– Дело в том, что я не очень хорошо тебя знаю, – осторожно ответил Арчер. – Вне студии мы видимся пять-шесть раз в году.

– Не увиливай. Ты думаешь, что я коммунистка, так?

– По правде говоря, Френсис, ты участвуешь в работе многих организаций, и достаточно часто твои суждения…

– Если бы тебя приперли к стенке и заставили высказать свое мнение, – оборвала его Френсис, – ты бы сказал, что я коммунистка?

Арчер надолго задумался.

– Да, дорогая.

– Что ж, ты прав. Я коммунистка.

Френсис пристально смотрела на Арчера. Ее глаза торжествующе сверкали.

– И я этим горжусь. – Она с силой вдавила недокуренную сигарету в пепельницу. – Мне не стыдно. Я не стыжусь сделанного мной.

Арчер ее не слушал. «Теперь я о ней все знаю, – думал он, – она сама мне сказала. И что мне теперь с этим делать? Что мне делать, если позже меня спросят о ней? А если на эти вопросы мне придется отвечать под присягой?»

– Если этим мерзавцам этого мало, – с горечью говорила Френсис, – завтра я готова дать объявление в «Нью-Йорк таймс», чтобы об этом узнал весь мир. По-твоему, быть коммунистом – это ужасно? – прокурорским тоном спросила она. – Ты действительно думаешь, что мы собираемся похитить президента и свергнуть нынешнюю власть? Ты полагаешь, я хожу по городу, выискивая церкви, чтобы сжечь их в первый же день революции? Ты веришь, что я вынашиваю планы национализации женщин?

– Перестань, Френсис. – В голосе Арчера слышался упрек.

– Я не знаю, – гнула свое Френсис. – Я не знаю, чему ты веришь. Я не знаю, чему в эти дни верят люди. Если верить газетам, мы сейчас собираем атомные бомбы, чтобы на следующей неделе взорвать водопровод.

– Ты знаешь, что я в это не верю.

– Я даю тебе три месяца. Еще три месяца этой лжи, которая каждый день льется со страниц газет и из динамиков радиоприемников, и ты поверишь всему, что тебе говорят.

Арчер вздохнул. «Не говорит, а вещает, – думал он. – И слова-то заученные, словно лозунги с транспарантов на майской демонстрации. Две минуты, а она уже отказывает мне в здравомыслии».

– Я не знаю, во что буду верить через три месяца, – ответил он. – Может, тебе следует подождать, срок-то невелик, а уж потом обвинять меня?

– Меня обвинили не задумываясь, – парировала Френсис. Трясущимися пальцами схватила новую сигарету. – Они используют тебя. Ты их подручный. Они прикрываются тобой, твоей совестью, заставляют тебя делать за них грязную работу, обрекать людей на голодную смерть.

– Погоди, погоди. Ты гонишь волну и хочешь представить все так, будто ты стала жертвой гигантского заговора. Но ведь никто не отнимает у тебя работу. Ты получила главную роль в пьесе, тебе наверняка положили приличное жалованье, а если ты хорошо поработаешь, то тебя ждут успех и большие деньги…

– А если пьеса провалится и мне придется вновь возвращаться на радио? – прервала его Френсис. – Что тогда? И в случае успеха, если меня вываляют в грязи, кто-нибудь даст мне новую роль?

– Безусловно. В театрах пока все спокойно. Насколько мне известно, на Бродвее аж три коммунистические ячейки, и их члены получают роли. Без лишних вопросов.

– Сегодня – да. Но что будет завтра, предугадать несложно. Ты думаешь, что, разобравшись с радио, они оставят театр в покое? Они ребята умные, начинают со слабых. Вы все, серьезные интеллектуалы, думаете, что радио и кино – это пустяки, вам без разницы, что с ними будет. И вы позволяете этим гадам вычищать коммунистов. Вы думаете, они остановятся. Не остановятся. Им это нравится, они видят, что сопротивления нет. И они будут творить свое черное дело, пока не возьмут под свой контроль каждое слово, которое печатается или произносится.

Арчер вздохнул:

– Френсис, дорогая, я пришел сюда не для того, чтобы участвовать в политических дебатах. Я не политик, но и без этого знаю, что в защиту свободы слова могут выступать кто угодно, но только не коммунисты.

– Вот видишь, яд уже действует! – с горечью воскликнула Френсис. – Три месяца не понадобились.

– Не оскорбляй меня, дорогая. – Арчер чувствовал: ему пора уходить, от продолжения разговора с этой нервной и фанатичной женщиной толку не будет. – Возможно, я ошибаюсь, но, исходя из того, что я слышал о коммунизме, из того, что я слышал о России, пусть в этой доктрине и в этой стране есть свои плюсы, выражать собственное мнение там не положено. Неужели ты не понимаешь, что попытку утверждать обратное здравомыслящий человек воспринимает как величайший цинизм?

– Нет, – стояла на своем Френсис. – Отнюдь. Ты ничего об этом не знаешь. Ты заблуждаешься.

– За последние пятнадцать лет всякий мой спор с коммунистом заканчивался одинаково. Он говорил мне, что я заблуждаюсь.

– Так оно и есть. Ты ленив, ты не хочешь получить информацию из первых рук, а потому веришь всей той лжи, которую выливают на тебя.

Арчер согласно кивнул:

– Я, возможно, ленив. И до сих пор эти вопросы меня не интересовали.

– Так пора ими заинтересоваться, братец, – фыркнула Френсис. – У тебя не так-то много времени. Скоро они вышвырнут с радио и тебя. Потому что нужен им ты. Не я. Для комиссии конгресса коммунистов в стране слишком мало. Зато есть миллионы таких, как ты, думающих, что вы – люди независимые, взгляды у вас либеральные и вы честно зарабатываете себе на жизнь. Сначала они постараются превратить вас в борцов с Россией, а потом, если вы останетесь живы, так запугают, что вы не посмеете и рта раскрыть, когда они возьмут власть.

– Когда кто возьмет власть, Френсис? – спросил Арчер.

– Фашисты, – без запинки ответила та. – Точно так же, как и в Германии. Как и там, они кричат о военной угрозе. Как и там, раскалывают оппозицию. Красные идут, красные идут, и в один прекрасный день к тебе в дом стучится полиция, чтобы забрать тебя в концентрационный лагерь за то, что три года тому назад ты неодобрительно высказался об усах Гитлера. Ты же преподавал историю. – В голосе Френсис зазвучали насмешливые нотки. – Надо бы тебе иногда заглядывать в книги, пусть ты уже никого ничему не учишь.

«Беда с этими стандартными, избитыми, затасканными аргументами одна, – думал Арчер, – и заключается она в том, что есть в них немалая доля истины».

– Хочешь знать, как я стала коммунисткой? – спросила Френсис. Голос ее стал мягче, лицо разгладилось.

– Если у тебя есть желание мне об этом рассказать.

– Есть. – Она резко поднялась, подошла к окну, выглянула. – Тебя не удивляет, что такая девушка, как я, сбилась с пути истинного? Моя семья очень богата, я училась в лучших школах, красотой природа меня не обделила, мужчины всегда увивались за мной, так что у меня не было нужды ходить на партийные собрания, чтобы найти себе кавалера. – Она невесело рассмеялась. – У меня было счастливое детство, доктор, – со смешком продолжала Френсис, – и все думают, что я прекрасна и удивительна, и на черный день у меня припасена вторая норковая шуба, и обычно я весела, как жаворонок. Почему же я не такая, как остальные женщины? Что бы их перепугало, если бы кто-то взялся расследовать их прошлое? Им бы не хотелось, чтобы мужья выяснили, что кто-то потратил на шляпку лишние шестьдесят долларов, а кто-то провел несколько часов в постели с лучшей подругой из Вассара[31], когда та гостила в их загородном доме прошлым летом. – Она повернулась к Арчеру. – На той стороне улицы – синагога. Когда мне скучно, я встаю у окна и с расстояния семьдесят ярдов пытаюсь определить, еврей идет по улице или нет. – Она рассмеялась собственной шутке, рассмеялась пронзительно, истерично.

Арчер заерзал в кресле. «Может, не стоит ее слушать? – подумал он. – Кто знает, что она наговорит?»

– Продолжим, доктор. – Френсис прищурилась, чувствуя, что Арчеру не по себе. – С сексом у меня проблем нет, хотя в книгах и утверждается, что именно сексуальная неудовлетворенность толкает женщин на путь экстремизма. Я не фригидна, доктор, уверяю вас, и получаю оргазм, когда мне этого хочется. Если вам это необходимо для того, чтобы выставить правильный диагноз, я напишу на листке список моих последних любовников, и после моего ухода вы сможете положить его в свою записную книжку.

«Я пришел сюда, чтобы поговорить о политике, – с негодованием думал Арчер, – и к чему это привело? Стоит задать один вопрос, и на тебя вываливают гору информации. И ты узнаешь то, чего и знать-то не хотел. К сожалению, люди воспринимают себя единым целым и не могут сосредоточиться только на одном, интересующем тебя аспекте. Память человеческая слишком услужлива. Спроси ветерана войны, где он потерял ногу, и, прежде чем он ответит тебе, ты узнаешь историю дивизии, в которой он воевал, получишь подробный отчет о нескольких сражениях вкупе с характеристикой всех командиров и добрым словом всем павшим. Задай женщине вопрос, касающийся ее жизни, и ответ она начнет с главного для себя – с секса».

– Я слушаю, Френсис. – Арчер попытался отвлечь ее от самокопания. Вернуть к главной для него теме.

– Я заболела коммунизмом за границей. – В голосе Френсис по-прежнему слышались насмешливые нотки. – В Красном Кресте. – Она подошла к Арчеру, остановилась перед ним. Уперлась руками в бедра, широко расставила ноги. – Ты удивлен?

– Каждый год на Рождество я посылаю в Красный Крест пятьдесят долларов, – ответил Арчер. – И не знаю, что с ними делается.

– Меня направили на базу бомбардировщиков «В‐17» в Англии. Я раздавала пончики и писала письма родителям погибших. Я считала себя патриоткой, и мне очень шла форма. Я флиртовала с летчиками на танцах, но никого не подпускала к себе и в постель ложилась одна. Один парень, пилот бомбардировщика, говорил мне, что, потанцевав со мной, он ехал в город к своей английской девице и, лежа на ней, закрывал глаза, представляя себе, что под ним – я. Тогда я сказала ему, что не готова обратить его грезы в реальность. Дело было зимой сорок четвертого года, и он летал над Бременом и Франкфуртом. А потом я встретила командира эскадрильи возрастом постарше того пилота – ему было лет двадцать шесть – и рассталась с девственностью.

Арчер вновь заерзал в кресле. Он полагал, что, рассказывая все это, Френсис стоит слишком близко от него.

– Родился он в Калифорнии. – Френсис смотрела поверх головы Арчера. – Один из тех больших, загорелых, светловолосых парней, каких там выращивают сотнями. Спокойный, веселый, надежный. В эскадрилье его очень любили… как и я. – Она замолчала, в недоумении посмотрела на Арчера, словно никак не могла вспомнить, кто он такой и что делает в ее комнате. Резко повернулась, шагнула к дивану и села, зажав руки между коленями. Юбка туго обтянула бедра. – Если становишься женщиной в двадцать три года, для тебя это большое событие. Возможно, поэтому для тебя более значимым становится все то, что связано с твоим первым мужчиной…

«Двадцать три года, – думал Арчер, – в сорок четвертом. Следовательно, сейчас ей двадцать девять. Я и представить себе не мог, что ей столько лет».

– Но дело, наверное, не в этом. – Френсис словно спорила с собой. – Он был очень смелым, очень заботливым. Заботился о подчиненных, и гибель каждого становилась для него личной трагедией, заботился обо мне. Останься он в живых, мы бы поженились и жили бы сейчас в Санта-Барбаре. – Она пожала плечами. – Я собираюсь сказать что-то странное. Я собираюсь произнести необычное слово. Он был святым. Ты будешь смеяться?

– Нет, – покачал головой Арчер. – Смеяться я не буду.

– Я говорю это совсем не потому, что он умер. Я это чувствовала, когда встречалась с ним по вечерам. После рейдов и когда мы ездили в Лондон, если ему давали краткосрочный отпуск. Лондон… – Она замолчала, глаза ее затуманились, словно Френсис вновь увидела разбитые улицы, разрушенные дома, вспомнила, как выходила из ресторана в кромешную тьму, держась за руку своего любимого. – Он истово верил в Бога, – продолжала она ровным, бесстрастным голосом. – Его отец был священником, и он сам собирался какое-то время… Вот он и думал о том, на что другие парни не обращали ни малейшего внимания. Им-то хотелось лишь вернуться домой живыми, познакомиться с красивой девчонкой, получить новое звание и не сойти с ума, когда вокруг рвутся снаряды. Может, я к ним несправедлива. Хэнк… был такой обстоятельный. Войну воспринимал очень серьезно, задавал себе много вопросов.

«Хэнк, – подумал Арчер. – Ничего себе имя для святого. Святой Хэнк».

– Наверное, у него было время задавать вопросы, возвращаясь из рейда. Бомбы сброшены, кто-то остался в живых, а кто-то погиб на твоих глазах от зенитных снарядов или пулеметных очередей истребителей, ты сидишь в кислородной маске, самолет ведет второй пилот, а на полу корчатся раненые, ожидая, когда подействует укол морфия. Он спрашивал себя: а ради чего все происходит? Нужно ли это? Каков будет результат? Каким станет мир после войны? Не начнется ли новая война? В Восьмой воздушной армии он был инородным телом. Хэнк действительно начал думать, что сражается за мир, равенство, справедливость. Я лишь повторяю его слова. – Френсис усмехнулась. – Сын священника, да еще и калифорниец… Странные там вырастают люди. И раздумья привели Хэнка к выводу, что его идеалы совпадают с идеалами коммунистов. В колледже среди его приятелей были два коммуниста, они требовали равноправия для мексиканцев, китайцев, евреев и негров и повышения зарплаты для сборщиков абрикосов. А потом, чтобы доказать, что слова у них не расходятся с делом, они уплыли в Испанию, где их и убили. И Хэнк понял, что правота была на их стороне. Они предупреждали всех, но их никто не слушал, а обернулось все так, как они и предсказывали. Поэтому помимо всего прочего он чувствовал, что они были умнее остальных, раз сумели заглянуть в будущее.

– Ты говоришь о сорок четвертом годе, – мягко напомнил Арчер. – Ты думаешь, он и теперь высказывал бы те же мысли?

Френсис пожала плечами.

– Я знаю лишь то, что он мне сказал. А сказал он, что на следующий день после демобилизации пойдет в ближайшее отделение партии и подаст заявление о вступлении в ее ряды. Назвать тебе его фамилию, чтобы ты смог откуда-нибудь его выставить?

– Френсис, дорогая, не перекладывай на меня вину за происходящее, – попросил Арчер. – Пожалуйста.

– Его звали Вейнесс. Майор Хэнк Вейнесс, – продолжала Френсис. – Может, тебе удастся выбросить его с военного кладбища в Меце? За поведение, недостойное мертвого пилота. – Глаза Френсис подозрительно заблестели, но она не заплакала. Потому что не играла. Голос оставался ровным, начисто лишенным жизни. – Он был единственным цельным человеком, которого мне довелось встретить, и никто не может упрекнуть меня в том, что я чуралась мужчин. Искала такого, как он, но увы. А знаешь, почему он был цельным? Потому что в его сердце жила любовь. Любовь ко всем. К пилотам и техникам его эскадрильи, к молоденькой девушке из Красного Креста, к людям, которых ему приходилось убивать… Двадцать один вылет – и прости-прощай. Рассказать, что сделали пилоты его эскадрильи в день, когда немцы сбили его самолет? Хотя… зачем? Ты такой же, как все. Тактичности в тебе чуть больше. Возможно, и сопротивляться ты будешь дольше других, но в конце концов лавина снесет и тебя. Тебе просто будет труднее, если ты узнаешь о том, что человека, который верил в коммунизм, любили все, кто его знал. Я же постараюсь облегчить тебе жизнь. – В голосе Френсис послышался вызов. – Я скажу тебе, что я была похотливой маленькой девочкой, влюбилась в красавца майора и мои политические взгляды сформировались в его постели. Так или иначе, сняв форму, я пошла в ближайшее отделение партии и сказала, что хочу вступить в ее ряды. Виновна по всем пунктам. Вот ты и узнал, что хотел. А теперь я прошу тебя уйти, Клемент. С минуты на минуту я ожидаю другого гостя и не хочу, чтобы вы встретились…

Она встала. Руки висели как плети, лицо осунулось. Поднялся и Арчер.

– Спасибо тебе. Я очень благодарен тебе за откровенность.

– Пустяки. – Френсис беззаботно махнула рукой. – Я всем все рассказываю. Этим и знаменита. – Она двинулась к двери.

– Я буду держать тебя в курсе. – Арчер последовал за ней, по пути подхватив пальто и шляпу.

– Конечно. – Френсис открыла дверь. – Не забывай меня.

В спальне зазвонил телефон.

– Извини, надо ответить. Прощай. – От слов Френсис веяло холодом, словно ей больше не хотелось иметь с Арчером никаких дел и она не могла дождаться его ухода.

Арчер мог бы еще раз поблагодарить ее, сказать, что очень тронут ее исповедью и хотел бы остаться ее другом. Но Френсис нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, и ему пришлось ограничиться лишь коротким: «До свидания, Френсис. Удачи тебе в новой пьесе».

А потом она захлопнула за ним дверь. Пальто и шляпу он надевал на лестничной площадке, поэтому до него донеслись ее торопливые шаги и сержантский голос: «Матеруэлл слушает… о, привет. Да, я уже одна». Арчер застегнул последнюю пуговицу и двинулся к лестнице, когда услышал: «Как сегодня корь?» Он остановился, уже начав спускаться по темным ступеням, и понял, что ему ужасно хочется услышать продолжение разговора. Но на таком расстоянии слов он разобрать не мог. Тут его охватил стыд, и, вместо того чтобы вернуться к двери, Арчер поспешил вниз. Пианист за дверью играл все тот же Второй концерт.

Выйдя на улицу, Арчер сощурился от яркого солнечного света. «Нет, – думал он, – это нелепо, сегодня корью в Нью-Йорке болеют десять тысяч детей. Но даже если Вик звонит ей из Детройта, что с того?» Для такого звонка может быть сотня причин, самых невинных. И причины эти абсолютно его не касаются. «Забудь об этом, – приказал он себе, – забудь. Дурные мысли лезут тебе в голову только потому, что этот получасовой разговор потряс тебя до глубины души. Забудь». Но он знал, что при следующей встрече с Виком и Френсис взглянет на них по-новому, попытается найти то, чего раньше наверняка бы и не искал. Арчер начал осознавать, что угодил в трясину, которая все сильнее засасывала его. Чужая душа – потемки, человеческие мотивы – тайна за семью печатями. Кто знает, что ты найдешь, копнув чуть глубже. И тогда у тебя не останется ни минуты свободного времени, а подозревать ты будешь всех и вся. Детектив, вселившийся в тебя, будет трудиться двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю.

Арчер с любопытством вглядывался в прохожих, гадая, кого они допрашивали этим утром и кто будет допрашивать их этим вечером. Ему вот казалось, что он попал в лабиринт, откуда нет выхода. Интересно, а что испытывают они?

Он медленно шел по городу, с благодарностью подставляя лицо бледному, но теплому зимнему солнцу. Что ж, думал он, выдавливая из себя улыбку, с интервью номер один покончено, и что из этого следует? Насчет Френсис Матеруэлл журнал не ошибся, во всяком случае в том, что назвал ее коммунисткой. Впрочем, Арчера это не удивило. Но означало ли сие, что журнал прав и насчет остальных? После того как он выслушал Френсис, не сложилось ли у него ощущение, что она опасна, что ее следует наказать? Нервная, неуравновешенная женщина, встающая в театральную позу, ваяющая из своих политических взглядов романтический монумент мужчине, которого она любила и который погиб на войне. Вываливающая на собеседника пахнущие нафталином лозунги и глубоко личные откровения, замешенные на вульгарности завсегдатая ночных клубов. Новый зверь в политическом зоопарке: элегантная коммунистка в кашемировом свитере, с руками, которые трясутся от выпитого накануне шампанского. Не вышедшая замуж вдова погибшего героя, готовая стать мученицей, взойти на Голгофу, но не находящая ее, потому что она слишком богата, слишком талантлива, слишком красива. Таких на роль жертвы не выбирают. Голос из могилы убедил ее, что она находится в авангарде тех, кто борется за всеобщее равенство, что бы это ни значило. Она лжет по телефону надоедливому кавалеру, абсолютно убежденная в том, что только ей открыта истина. Потерянная женщина, ищущая в чужих постелях мужчину, который давно уже лежит в сырой земле, и заполняющая образовавшуюся в сердце пустоту идеями, которые он когда-то высказывал. Актриса, у которой дрожат руки, когда она закуривает, которую выбирают на роль со сценой безумия в конце спектакля, уверенная в том, что она и ее друзья образуют островок здравого смысла и добродетели в этом безумном и злобном мире. Господи, думал Арчер, помоги этим друзьям, если она вдруг подумает, что они ее предали.

«Она же неприкасаемая! – подумал Арчер. – К ней нельзя подходить ни тем ни другим. Нападать на нее или защищать ее одинаково чревато. Можно совершенно запутаться. И все-таки на этот раз мне повезло, – с облегчением решил Арчер. – Благодаря удачному стечению обстоятельств вопрос о Френсис Матеруэлл снят с повестки дня. Она уходит по своей воле, так что одной проблемой для меня становится меньше. По существу, о ней можно забыть, зная, что этот паршивый журнальчик не сможет причинить ей вреда. Жаль, что с другими такой счастливой концовки не будет. Если же говорить о принципиальности… – Арчер пожал плечами. – Потом, это потом. Сейчас надо спасать терпящих бедствие, уводить корабль в более спокойные воды».

Итак… кто следующий? Арчер остановился посреди улицы. Покорны? Эррес? Атлас? Уэллер? Конечно, ему следовало пойти к Покорны, потому что в отношении него приговор уже привели в исполнение. Но разговор с Покорны потребовал бы слишком больших затрат нервной энергии, а Арчер еще не пришел в себя после общения с Френсис Матеруэлл. Атлас, решил он, в этой пятерке самый крепкий орешек. Ему на все наплевать. Вот уж кто ни о чем не будет просить.

Арчер зашел в телефонную будку, набрал номер Атласа.

– Привет, Стенли, – поздоровался он, услышав голос Атласа. – Это Клемент Арчер.

– Да?

– Мне надо повидаться с тобой, Стенли. Сегодня. Как можно скорее.

– Понятно. – Последовала долгая пауза, словно Атлас размышлял, соглашаться ему на встречу или нет. – А что случилось?

– Это не телефонный разговор.

– Ты узнал, какая лошадь выиграет седьмой забег в Хайалиа[32], и решил сказать мне, Клем? – спросил Атлас.

– Мне надо с тобой повидаться. Немедленно. – Арчер пытался изгнать из голоса нотки раздражения.

– Где…

– Ну… – Арчер замялся. Он не мог говорить с Атласом на эту тему в агентстве О’Нила и не знал, куда можно зайти с негром на ланч, не вызвав косых взглядов, а то и скандала. – Как насчет бара «Луи»? – Негров он там никогда не видел, но его в этом баре знали, и Арчер полагал, что их куда-нибудь посадят.

– Масса Клем, – Атлас заговорил с южным акцентом, – может, вы забыли, какого я цвета?

– Не болтай ерунды, Стен, – с напускной уверенностью ответил Арчер.

– В последний раз, когда я посетил бар «Луи», предназначенный для леди и джентльменов, масса Клем, они разбили стакан, из которого я пил, после того как я поставил его на стойку. Я не могу ввергать этих прекрасных белых людей в дополнительные расходы.

«Беда в том, – думал Арчер, потея в маленькой телефонной будке, – что он получает удовольствие, говоря мне все это».

– Хорошо, Стен, не буду с тобой спорить. Приезжай ко мне.

– Ты же живешь в Нижнем Манхэттене. Не хочется ехать так далеко ради короткого разговора.

– Стенли, – Арчер возвысил голос, – если тебе не слишком трудно, избавь меня от твоего виргинского выговора. Мне надо повидаться с тобой. Ради твоего же блага. По важному делу. А теперь говори, где мы можем встретиться.

– Что ж, – Атлас по-прежнему говорил с сильным южным акцентом, – у меня есть здесь неплохая гостиная, в самом сердце Гарлема. Я сгоню куриц с дивана, поросенка вытащу из-под телевизора, так что к твоему приходу мы наведем чистоту.

– Давай адрес.

Атлас торжествующе хохотнул, а потом продиктовал Арчеру адрес – ясно и отчетливо, хорошо поставленным голосом выпускника Гарвардского университета.