Читать книгу Светлые истории. Классика самиздата - Иван А. Алексеев - Страница 7

Решение начать в пятницу оказалось складным. На выходные пустую – если не считать чеченцев на втором этаже и пожилую пару на третьем – базу отдыха наполняли горожане. И в эту пятницу к вечеру на автостоянке добавилось четыре машины, а третий этаж заселили больше, чем наполовину. Среди приезжих были любители тенниса, попросившиеся на корт. Поэтому футбол, не такой азартный из-за чужих глаз, как обычно, закончили пораньше.

Солнечный шар еще не опустился на другой берег реки, и вечер только начал входить в свои права, а мальчишки уже потянулись в беседку.

Башир ушел качаться в зал, назначив дежурить Керима. Керим сел на ступеньки у входа в беседку. Ребята расселись по скамейкам вдоль стен.

Хотя на улице было еще светло, внутри беседки, из-за низкой крыши и переплетенных вокруг поддерживающих ее опор стеблей дикого винограда с широкими листьями, было довольно сумеречно. Электричество в беседке было, но Марина решила свет не включать. И так не очень уверенная в себе, она не хотела, чтобы ребята видели ее волнение.

Вокруг лавочек и в центре беседки Марина расставила спиральки от комаров и зажгла их, отгоняя насекомых, которых на территории базы было немного, но которые были и мешали, особенно вечером. Из спиралек курился пахучий дымок и в сумраке казалось, что струйки дыма с боков, поднимаясь вверх, огибают незримый купол и сплетаются под крышей беседки с центральным дымком, образуя магический знак.

Ребята притихли. В наступившей тишине стали отчетливо слышны хлопки теннисного мяча.

Марина устроилась в центре беседки на табуретке. Тридцать восемь детских глаз смотрели на девушку со всех сторон. Она вздохнула и начала свой рассказ.

«Больше двадцати лет тому назад, когда никого из нас еще не было на этом свете, в далекой горной долине с бьющимся о серые валуны шумным потоком, белым от пены и голубым от высоты, жили два брата, старший Ваха и младший Гизи.

Ясных погожих дней в долине было немного. Обычно небо там мучили облака и клочки туч, чередуясь с солнцем. Без солнца в долине казалось прохладно и ветрено, но только не коричневым босоногим мальчишкам в рубахах поверх грязных и рваных штанов, целыми днями гоняющихся друг за другом по колючкам, камням и кизякам.

Младший брат был совсем мал, лет трех или четырех, и мать не разрешала ему далеко отходить от дома, но он все равно убегал за старшими ребятами, упрямо сопя и перелезая через высокие валуны. «Ай, молодец, настоящий чечен!» – призывно кричали ему ребята, которых он никак не мог догнать, а мать на него громко ругалась.

Вверх по ручью за аулом была ровная площадка, где большие ребята часто боролись, показывая свою силу. Когда к ним добирался малыш, раскрасневшийся после схватки старший брат хватал младшего под мышки, поднимал над собой и громко трубил, как охотник, поймавший добычу…

Гизи немногое запомнил из своего раннего детства, но то, как убегал в ауле от матери, а потом взлетал в руках старшего брата к самому небу так высоко, что внутри все обрывалось от восторга, – запомнил хорошо и часто вспоминал в трудные минуты.

В ауле Гизи воспитывала бабушка, потому что она знала больше всех, и потому что была старая и ничем больше не занималась. Она не только Гизи воспитывала – всех внуков и правнуков, которые у нее жили и к ней приезжали. Дед и бабушка Гизи – деда и денана, если мне правильно перевел Иса – были самые мудрые в семье. Деда был очень уважаемый человек. Гизи очень уважал деду, но воспитывала его денана.

Отец и мать Гизи объяснили ребенку, что он мусульманин, и что нет бога, кроме аллаха, а Магомед – пророк его. Бабушка рассказала внуку, что это значит. С ее слов он знал, что бог милостивый и милосердный, и что он один для всех народов, даже если чужие этого не знают и думают, что молятся какому-то другому богу.

Самым главным для Гизи был всевышний, а потом отец. Гизи делал все, что говорил отец. Для него было счастьем угодить отцу, добиться, чтобы отец назвал его хорошим мальчиком. Гизи очень уважал отца. Все, что Гизи хотел сказать отцу, он передавал через маму. С мамой у Гизи были особые отношения, хотя мама больше всех ругала Гизи за шалости. Маму Гизи любил, потому что мама любила папу.

Однажды, когда Гизи исполнилось шесть лет, случилась беда. Все мужчины аула заходили к ним во двор, обнимались с дедом и гладили Гизи по голове. Гизи не пускали на половину матери, а Ваха, который не убежал по обыкновению на улицу, а стоял рядом с дедом, одетый в белую рубаху и обутый в новенькие черные туфли, сказал ему, что не надо искать нану, все равно она больше ничего не сможет передать даде.

После гибели отца мать увезла Ваху с Гизи и маленькой сестренкой, которую она кормила грудью, к данана – своим родителям, которые жили в малой Чечне, ниже высоких гор и за лесом.

Осенью Гизи пошел в школу. Он хотел хорошо учиться, потому что этого хотел его отец. Хотя в селе он был новичком, в школе его не обижали, потому что нельзя обижать ребенка йисан зуда – так Иса назвал мне статус вдовы, воспитывающей детей. Еще Гизи не обижали потому, что в той же школе в восьмом классе учился его старший брат Ваха, любивший бороться и осиливающий девятиклассников. Одноклассники Вахи разрешали Гизи шутливо бороться с ними и хвалили его за то, что он сильный – настоящий чечен. Еще много раз в школе Гизи называли чеченом, и он стал думать про себя, что он не просто Гизи, а чечен, и эти думы ему нравились.

После школы Ваха хотел учиться на милиционера или прокурора. Дядя сказал, что надо платить много денег, чтобы Ваху взяли учиться в институт, и что можно заплатить меньше денег, если Ваха поедет жить в Грозный и там окончит школу. Вахе исполнилось пятнадцать, он стал совершеннолетним и поехал жить к дяде в Грозный.

Гизи без брата стало очень грустно. Он очень ждал школьных каникул, когда они с мамой ездили к Вахе в гости. В Грозном он целый день ходил со старшим братом по улицам. Ваха показывал ему красивые дома, стадион и институт, в котором будет учиться. В городе Гизи узнал про мороженое и очень его полюбил. Ваха всегда покупал ему мороженое, и это было самое вкусное мороженое, которое Гизи ел в своей жизни.

В Грозном жило много русских. Мальчику казалось, что их даже больше, чем чеченцев. Ваха в этом не видел ничего необычного. Он к ним привык, русские были среди его друзей. Ваха рассказывал, что русские хорошие рабочие, инженеры, врачи и учителя, зато чеченцев больше среди милиционеров и во многих других уважаемых профессиях тоже.

Старший брат рассказывал Гизи очень много о том, что сам узнал в городе. Мир Гизи, ограниченный селом и аулом, с помощью брата очень расширился, стал интересней и загадочней. Гизи очень ждал поездок к брату и разговоров с ним, чтобы понять непонятное и ответить на разные вопросы, которые все чаще рождались в его голове. Старший брат стал для Гизи главным после всевышнего.

Когда Ваха поступил в институт, в Грозном на площади стало собираться много людей. Люди говорили, что русские обижают чеченцев, не дают жить по обычаям предков. Старики ходили кругом в военном танце, грозя палками неверным собакам. Чеченцам надоело жить мирно. Они захотели отомстить обидчикам.

Гизи спрашивал Ваху, почему надо презирать неверующих и говорить неверным, что они молятся неправильному богу, которого сами придумали? Ведь он помнил, что бабушка учила их веротерпимости, и что отец учил делать добро всем людям, кроме врагов. Гизи не понимал, почему русские так быстро стали врагами, и что брат будет делать со своими русскими друзьями.

Ваха хмурился на его слова. Он тоже помнил, чему их учили бабушка и отец. Но он добавил, что они еще учили их всегда быть со своим народом. Все люди разом не могут ошибаться. Надо слушать людей. А люди решили, что русские навязывают им свои обычаи. Русские продолжают командовать, хотя стали слабые. Русские пьют водку и выбрали себе главным начальником пьяницу. Новой русской власти не нужен чеченский народ. Ей нужны только деньги и чеченская земля. Пусть поэтому проваливает. Чеченцам лучше жить в своем государстве и по своим законам. К тому же главный русский пьяница сам это разрешил всем народам.

У многих чеченцев теперь было оружие. Ваха показал брату пистолет, который купил в институте. Гизи тоже хотел носить пистолет, и брат обещал достать ему, когда Гизи исполнится пятнадцать лет.

Это была последняя поездка Гизи с матерью к брату. Больше они к нему в Грозный не ездили. Люди там начали прогонять русских, драться с милицией и забирать оружие у солдат. Брат ушел из института. Мать не знала, где он был, и огорчалась, когда Гизи спрашивал».

– На сегодня все, – сказала Марина.

Она не надеялась, что у нее получится так гладко сочинять. Ее уши горели. Ей хотелось вскочить, прыгать, бегать, делать что-нибудь – радость переполняла девушку. Она чувствовала невидимую помощь. Кто-то ей помогал. Одной ей было не найти нужных слов – таких, что сами вставали в нужное место. Она точно плыла по волнам, подгоняемая попутным ветром. Теперь она знала: у нее получится то, что загадала.

А ребята не хотели расходиться и требовали от Марины продолжения.

– Ваха будет воевать?

– Что будет с Гизи?

– Они умрут или нет?

– Как погиб их отец?

– У Гизи будет девушка, которую он полюбит? – это спросила Нафиса. Остальные девчонки сидели смирно и молчали как мышки, одна Зухра смущенно кивала, поддерживая Марину.

– У Гизи не будет девушки. Он вырастет на войне. А война, Нафиса, это самое плохое время для любви. И это одна из причин того, что чеченскому народу надоело воевать, и он хочет жить мирно.

– Все-таки давайте, ребята, расходиться. Хватит нам кормить комаров. Пусть каждый сам подумает, что может случиться с Гизи. Мне тоже надо подумать. Завтра суббота. К нам приедут мои друзья из академии. Будет шефский концерт. Поэтому завтра мы здесь собираться не будем. Продолжение про чечена будет послезавтра, в это же время после ужина.

Крылья, которые понесли Марину, незаметно доставили ее до кровати. Лежа, она еще недолго помечтала обо всем сразу и, в том числе, о завтрашнем дне, когда можно будет расслабиться, и легко заснула, как провалилась, без снов и мучительных сумеречных переживаний – так, как засыпала уже несколько дней, точно забыв о своих несчастьях…

Субботний распорядок дня пошел кувырком после двенадцати часов. Хорошо, что хоть в бассейн удалось сходить до того, как ее начала искать приехавшая с артистами Виктория.

– Я тебя уже три раза спрашивала, – обрадовалась темнокожая и кудрявая мулатка, встретив Марину, шлепающую с мокрыми волосами по первому этажу с пакетом в руках. – Представляешь, твои абреки не пустили меня на этаж. Я им говорю, что только постучу в твой номер, хотя бы и при них, а они говорят, что нечего стучать, раз тебя нет. Откуда я знаю, есть ты или нет?

– Ты мне скажи: тот, кто помоложе, женатый? Ему лет двадцать пять, наверное? Как ты не знаешь? Это первое, что должна узнавать добропорядочная девушка! Мне показалось, он интересный парень. Что скажешь?.. Заросший? А по мне это, наоборот, хорошо. Мне нравятся такие мужики. Настоящие самцы. И улыбка у него приятная, согласись. Ну, хоть как зовут, скажи. Имя-то знаешь?

Виктория сама звала себя «негрой» и с детства не обижалась на дразнилки, отчего подшучивать над ней было не интересно. Ее мама наполовину была татаркой, поэтому Виктория понимала и могла общаться на татарском. Еще она учила английский и арабский, но говорила и думала по-русски, и по-русски же была отчаянной и ленивой. Она хорошо пела. Даже очень хорошо. Была звездой местного «Клуба веселых и находчивых». Марина знала ее с первого курса, потому что вечно энергичную и хватающуюся за все дела Викторию трудно было не знать. Ее папа когда-то учился вместе с ее мамой. После института мама осталась с Викой в Астрахани, а папа вернулся в Ливию. Хотя там у него была семья, он почти каждый год приезжал к своим астраханским женщинам в гости и привозил им кучу подарков: дорогую европейскую одежду, белье, сладкие апельсины и целую коробку оливкового масла.

– Ладно, Марина. У нас к тебе дело на сто рублей. Наташа заболела, не приехала. Арабский номер срывается. Надо помочь. Придется тебе станцевать с Валентиной. Весь реквизит есть, тот же, в котором ты всегда выступала.

– Нет. Виктория, нет! – рассмеялась Марина. – Я больше года не танцевала. Хочешь моего позора?

– Сама виновата, что не танцевала. Нечего было своего придурка слушать. Жениться не хочет, а распоряжаться тобой готов… Знаю, что вы с ним поругались. Я тебе хочу сказать: плюнь. Лучше сейчас, чем потом. Этот его ординарец, Пашка, раза три ко мне подходил: где да где Марина, скажи, а то хуже будет. Нашел, кого пугать. Но ты имей в виду, сегодня нас человек двадцать приехало, так что завтра Пашке подскажут, где ты есть. Желающие найдутся.

– Почему? – не поняла Марина.

– Потому что даже среди праведников, если их двенадцать, найдется Иуда, а мы не праведники и нас больше двенадцати.

– Ладно, чего дураков бояться, не до этого теперь, решайся. Сейчас угол на балконе загородим покрывалами, будет вам с Валькой место для репетиции. Она тебя уже давно ждет.

– Нет, Виктория. Я тут создаю добропорядочный женский образ, добиваюсь уважения. Дети меня засмеют, нет!

– У тебя кого больше, пацанов?

– Конечно.

– Ну вот и славно. Твои джигиты тебя еще больше зауважают. Представляешь, их воспитательница умеет еще и танец живота танцевать? И не держи их за дебилов. У вас красивый номер. А красота пошлой не бывает. Дети в этом лучше нас разбираются.

Все-таки Марина сразу не согласилась. Зато, когда дети после обеда угомонились, шум и голоса на веранде заставили девушку передумать. Слишком камерная обстановка окружала ее последнее время. Хотелось уже повеселиться, развлечься, побаловаться. И даже назло Руслану хорошо было бы станцевать. Ведь это из-за него она перестала выступать на сцене. Решила не спорить с тем, что некрасиво дергать голым животом, вызывая здоровую мужскую реакцию.

Вот уж извините. Она лучше него знает, что ей красиво. И чем ей дергать. Чем захочет, тем и будет дергать. Не ему это решать!

– А ты хорошо выглядишь, посвежела, – похвалила Виктория влезшую в арабскую кисею Марина. – Не то, что я.

– Не лицемерь. Толстею потихоньку. Юбка вот жмет. Пора на диету садиться.

– На что же мне тогда сесть? – загоготала мулатка. – Если ты толстая, то я какая?

Виктория за последний год обабилась. То ли смешанная кровь была виновата, то ли арабо-африканские гены, то ли ежедневные посиделки до полуночи и за полночь – ее перло, как на дрожжах. Глаза бы не смотрели на ее толстые бедра и зад – как у доброй хозяйки многочисленного семейства, проводящей все свой время на кухне. Впрочем, Виктория не унывала, посмеиваясь, что количество охотников до ее тела не уменьшается, а увеличивается вместе с его весом.

– Я тебе не говорила, что пробиваюсь в «Дом-2»? – поделилась Виктория. – Хочу, чтобы столичные снобы узнали, что такое настоящая татарская «негра»! Да не переживай ты за меня! Я все твои возражения знаю. Доучусь потом, если придется вернуться. Сама посуди, чего ловить в нашей нищете? Известность, деньги, интересные мужчины – все там, в столице. Надо попробовать.

Концерт студенты организовали на открытой веранде второго этажа, которую администратор базы называла большим балконом. Второй этаж здания был короче первого и продолжался этой открытой верандой, полукруглой, с белыми столбиками, шарами и перилами ограждения. Третий этаж был короче второго, и тоже продолжался открытой верандой, но значительно меньшей по площади. Из-за широких перил веранды походили на открытые носовые палубы прогулочного корабля. Не исключено, что эти веранды-палубы были архитектурной задумкой, благодаря которой здание должно было выглядеть плывущим в степи кораблем.

На балкон вел ход из коридора и отдельная лестница с первого этажа, по которой поднимали концертный реквизит. Часть балкона возле лестницы огородили от любопытных глаз тряпками, как занавеской, и оставили артистам. Импровизированную сцену организовали ближе к закруглению. Перед ней от перил до занавески расставили рядами легкие пластиковые стульчики для зрителей. К пяти часам подключили и проверили аппаратуру. Через полчаса все ребятишки уже сидели на стульях. Башир и Керим с кобурами на поясах и в ремнях поверх маек, открывших волосатые руки и плечи, отчего ремни на мужчинах выглядели еще суровее, сели ближе к выходу в коридор, в полутени стены, развалившись и демонстративно вытянув ноги.

Отдыхающие на третьем этаже выглядывали со своей веранды, как с балкона в театре.

Официальным лицом на мероприятии был помощник губернатора по молодежной политике. Он коротко поприветствовал детей братского кавказского народа на гостеприимной волжской земле, отдав должное мужеству их погибших родителей, и уступил микрофон Виктории, взявшейся вести концерт и с первых же минут привычно нашедшей контакт с аудиторией. Она была в темной тунике, свободно спадающей ниже колен. Порывистые движения девушки на сцене заставляли тунику переливаться волнами вдоль тела, смягчая его крупные формы.

Вместе с агитбригадой студенческого театра приехали два вокалиста из местного музыкального училища и самодеятельный танцевальный ансамбль.

Концерт получился. Виктория пела неподражаемо. Зрелище для тех, кто никогда не слышал русских, украинских и татарских песен из уст мулатки, должно было запомниться.

Парень и девушка из училища профессионально, насколько могла судить Марина, исполнили несколько арий и веселый дуэт из оперетты. А парень в конце концерта еще и зажег, лихо спев недавно появившуюся и стремительно разлетевшуюся по ресторанам и неформальным площадкам песню адыгейского парнишки про черные глаза.

Виктория за его спиной начала выплясывать и приглашать ребят в круг.

Мальчишки встали, дружно хлопали в ладоши под барабанный перестук, а человек пять сорвались танцевать лезгинку. Двое малышей очень старались, а лучше всех получалось у старшего Тагира. Даже Башир, презрительно поглядывавший на сцену чуть ли не все действие, не выдержал и на последнем куплете присоединился к пацанам, лихо падая на колени и вскакивая перед Викторией, завораживающе водящей перед ним руками. Ремни, кобура и руки Башира вертелись перед глазами зрителей, Виктория плыла по сцене толстой лебедушкой, мальчишки притопывали и хлопали без устали, – чтобы разгрузить собравшуюся энергетику, солисту пришлось несколько раз повторить припев после последнего куплета.

Арабский танец тоже был к месту. Марина танцевала с удовольствием. Тело не забыло движений, спина гнулась. Один раз только она сбилась с ритма, не выдержав паузы и опередив партнершу, но быстро подстроилась и больше не ошибалась. Все ей нравилось: и весело было, и незаметно летело время, – но весь концерт она все равно думала про чечена и про Викины слова о Пашке.

О Пашке думала меньше, потому что представлять его было неприятно. Зато чечен крепко засел в голове и был с ней и во время танца, и в чувстве радости от других номеров, и когда она вроде бы бездумно переговаривалась со студенческими друзьями о житейских проблемах.

Ночью она опять заснула очень легко. Сила, которую она почувствовала в себе, была с ней. Она кружила ей голову, она звала вперед. Руслан и горе из-за его предательства отступали все дальше и мучили ее все меньше.