Читать книгу Литературный оверлок. Выпуск №2/2019 - Иван Евсеенко - Страница 11

1

Снег падал тихо, намекая на пустоту. Небо своей чернотой затягивало в абсолютную тишину. Фонарь, мерцая, заставлял снег замирать. Дыхание казалось бессмысленным. Очень тихо. Спокойно. Мертво.

Но долго игнорировать все я не мог. Я смотрел в небо, на мертвецки спокойный снег и заставлял не замечать яркие, оранжевые вспышки и языки пламени дальше по улице. Не знаю, что там случилось, но это вернуло меня на землю. Там могло быть все что угодно. Банальный поджог. Суицид. Да все что угодно, от рокового стечения обстоятельств до Коктейля Молотова, который попал в цель и заставил толпу в припадке неистовствовать.

Было жутко холодно. Мороз заставлял заколоченные окна оживать. Людей было не много. Скорее были только тени пробегавших мимо, вернее убегавших.

У меня была одна сигарета, которую я берег со вчерашнего вечера и ей суждено было меня спасти. Благодаря ей я остановился. Просто стоял в переходе смотря на босую пожилую женщину, которая стоя на коленях улыбаясь, молилась за любого. Я так ждал этой минуты, что, сделав одну затяжку, не посмел сделать вторую. Было страшно думать, что сигарета закончится. Просто держал ее, позволяя дыму слегка греть ладонь.

– Не много денег. Совсем не много…

Она улыбаясь смотрела на меня. Между просьб вставляла строчки из библии.

– Я тебе не верю. Вообще не верю в милостыню.

Ее ноги были опухшими и почерневшими. Она словно специально не скрывало их состояния. Видимо ей было плевать. Плевать, как и всем. Мир уже вышел из-за кулис лицемерия. Теперь все стоят у «стены плача» в ожидание расстрела и скрывают свой страх под гримом.

Перед тем как выбросить окурок, я затянулся уже фильтром. Обжог нёба горячим пластмассовым дымом пошел на ту сторону улицы по подземному переходу. По поверхности пройти было невозможно. Еще в том году там построили баррикады из покрышек и мешков с песком.

«Пусть Всевышний простит тебе все грехи и откроет глаза… Уверуй… Он милостив и приютит тебя. Прости юношу, ибо слеп пока» Мне в спину летели просьбы и мольбы, а метрах в пяти на лестнице вверх, двое негров снимали пальто с только что убитого. Увидев меня – они выпрямились в ожидание.

– Мне абсолютно похрен на вас. Мне насрать на то что вы черные ублюдки делаете. Можете его даже сожрать.

Они продолжили, не обращая на меня внимания. Эти обезьяны не поняли не единого слова. Как бешеные собаки они совершали свои деяния понимая, что им не угрожает ничего в потенциальном прохожем.

Старуха с отмершими ступнями начала орать – «Опомнись! Молись! Молись сукин сын и тебя простят, безбожная тварь… Выродок!»

Я вышел на улицу. Там стояли машины и, уже прохожих было в разы больше. Вот оно, новое, свыкшиеся поколение. Уцелевшие в мире «правды», в эпоху где толерантность – преступление.

В дали эхом звучали выстрелы. Из машин играла громко музыка. Мимо галопом пробежало несколько наездников в форме полиции. Город, под брусчаткой которого кости и кровь, доживал последние свои недели. Мир был за следующей запятой в глубокой навозной яме. Ни завтра так через неделю прекратят электроснабжения, перекроют газ. Чистой воды осталось «литра полтора» и то в магазинах, где люди все меньше платят, все больше грабят.

Идя по улице старого города, я то и дела перешагивал мешки с мусором, тележки из магазинов, покрышки. Фонари мерцали и также заставляли все на мгновение умирать. Послышался крик в рупор. Я был почти на месте. На площади. Там должны были собраться люди, которых осталось совсем не много, или совсем не осталось. Сбор людей с одной идеей. С правдой. Люди, у которых осталось правда самая глубокая. Правда – страх. Страх умереть. Это единственное, где люди лицемерили как и прежде. И да, приветствуйте мир, где нет вранья. Где нет лжи перед собой. Нет лицемерия. Никто не вспомнит уже когда это все бл*дское время началось. Словно проснулся и понял, что по ящику уже нет рекламы, нет новостных программ и прогноза погоды. Где никто не ходит на работу, на которую ходить не хочется. Где никто не заводит будильник. Где люди не терпят приезжих и тех, кто как-то отличается. Где в лицо говорят о желание убить. Где убивают и делают это с чистой совестью. Где понятия «геноцид» стерли из программы «ПЛОХО». Мир принял на себя последние сражение, а вернее отвернулся и позволил людям сожрать себя с потрохами без вмешательства извне. Где колокол снят и зарыт в землю. Где люди перестали «верить». Перестали молиться и жертвовать. Мать их, перестали смотреть в зеркало. Эпоха искренности уничтожила последние прекрасное в мире и люди захлебнулись в эгоизме, смешанном с ожирением. И да, осталось одно. Смерть. Отсутствие «масок» заставило людей встать на порог вымирания. Но все бояться одного. Боятся смерти но, также боятся признаться. Мы приняли условия игры, но приняли их полностью. Нас не много. Мы в меньшинстве, как впрочем, и мир. Нет лжи – нет человека. Другими словами, мы абсолютно честны. Мы боимся умереть. А мир, люди, говоря «правду» врут, что смерть – это чистое действа, последовательность бытия, мать их бл*дь.

«Эти ублюдки должны понять, что жизнь осталось на земле и кроме нее нет более и не будет НИЧЕГО!»

На этих словах, что донеслись до меня из рупора, меня толкнули в спину. Это был мой товарищ Рако. Да. Странно, мир гаснет, но понятия дружбы живет, не смотря на то, что в нее не верят. Инстинкты, инстинкты, инстинкты, вместо – «скидки, скидки, скидка» теперь по телевизору. Да, вещания по-прежнему не прекращается, на удивление, просто давно за него никто не платит. Пропаганда и агентирование сменились лишь текстом.

Мы стояли на ратушной площади. Нас было человек сто. Горели шины, размахивали белыми флагами. Крики смешивались и гул полз по тротуару. Рако стоял рядом и выкрикивал что-то о гордости, честности. Он выглядел нерушимым. Пальто в пол, рваные перчатки, длинный грязный шарф, небритый и лохматый, точная копия всех нас. Люди давно перестали обращать внимание на то, как выглядит прохожий и тем более как выглядят сами.

– Рако, откуда ботинки?

– Я его чуть не задушил, – он кричал мне на ухо, шум стоял оглушительный.

– Что случилось?

– Они налетели на меня на вокзале… Один черный орал, что я зарезал его брата. Я ели отбился. Я снял с него ботинки.

Он был весь в рванье но в абсолютно новых ботинках.

Тут мимо площади пробежало десять, а то и пятнадцать наездников. Послышался взрыв, такой глухой, а за ним свист в ушах. Я не заметил как закрыл голову руками. Все также шел снег и я увидел половину людей лежащих на брусчатки. Кого-то ранило. Рядом горел угол дома. Со всех сторон на нас бежали люди. У всех в руках были палки, дубинки, куски арматуры. Я начал искать Рако. Началась паника. Под ногами уже были лужи крови, которых впитывал снег и превращал поле битвы в кровавое болото. Я спотыкался. Падал. Кто-то падал на меня.

«Сука, гаси эту мразь»! Голос в рупор оглушал и без того звеневшую голову.»

Я почувствовал, что лежу лицом в снег. Боли не было. Было тихо и все как в замедленном воспроизведении. Шапка была натянута на глаза. Встал на колени. Снял перчатки. Опять-таки без боли я дотянулся до головы и снял шляпу. Кровь полилась на глаза и звуки происходящего разом вернулись с режущей болью в области лба. Звон в ушах от взрыва усилился.

– Вставай, надо идти! Уносим нахер ноги! Хотя пошел ты…

Меня подняли и тут же бросили. Со второй попытки я смог встать. Вокруг царило безумие. Горы снега превращали все это в парадную Сатаны.

Мимо, сбиваясь с ног, пробегали люди в полном оцепенение. Крик отчаяния, вспышки огня, редкие выстрелы.

– Уходим отсюда!

Это был Рако.

– Все, не теряем времени, уходим, – сказал я и схватил Рако за рукав.

Тут послышалась автоматная очередь. Мы пригнулись. Люди хаотично разбегались, кто-то в панике врылся в землю.

Встал я уже один. Рако изрешетило от паха до рта. Кровь вылилась на сугробы всей своей краской. Прежде я не видел столько крови никогда. Он был в полуметре от меня.

– Встаем, бл*дь, встаем! – я тащил его тело метров пять. Кто-то меня схватил и потащил. За нами слышались выстрелы. Я падал. Мир перестал врать, поверил в правду, но стал врать больше прежнего. Стал врать про жизнь, а вернее про смерть. Конечно это рук дело большого брата. Затуманить мозг о «чистой правде», мол и смерть вранье. Все «забыли», что смерть – одета в ложь. Бояться смерти стало не актуально. Человечество подтолкнули к истреблению своими «чистыми» руками. Абсолютная правдивость заключается в том, чтобы в первую очередь сказать о страхе кончины. Высказать свое мнение об иммигрантах – это одно, для начала нужно создать их, позже почву для ненависти, а сказать, что СТРАШНО, в мире где сила играет первую скрипку – невозможно.

– Отпусти меня, отпусти, бл*дь, отпусти, я сказал!

Он бросил меня. Я лежал на снегу и видел толстые подошвы пробегавших. Закрыл голову руками. Кто-то, останавливаясь что-то орал мне на ухо. Кто-то, пробегая бил меня в область паха. Кто-то пытался меня поднять. Я лежал. Все стихло. Я чувствовал свой пульс. Встал. Просто встал и пошел по улице с походкой полностью целого и счастливого человека не обращая внимание на происходящие. Не поднимая ног я шел вперед. Меня огибал поток людей боясь словить случайную пулю или боясь быть забитыми до смерти палками или, если угодно, копытами лошадей с людьми в форме блюстителей ТАКОГО порядка. Последнее, что помню, глаза пробегавшего мимо совсем молодого парня. Его глаза были ясными, откровенными, трезвыми, избыточными, белыми. Он взмахнул рукой и я почувствовал как ноги подкосились.

Проснулся я от головной боли, а точнее от туго затянутого бинта на голове. Он стягивал мне виски. Я лежал на автомобильном пассажирском кресле в подвале оперного театра. Большое пространство напоминало госпиталь в рассказах Хемингуэя, вперемежку с наркопритоном. Отсутствие ограждений, всяческих перегородок, очень высокие потолки для низов такого величественно сооружения смешивало звуки со всеми вибрациями и создавало некие телевизионные помехи. Вокруг стояли столы с обугленными стойками покрыты черными мусорными мешками на которых были завтраки в картонных пакетах из-под вчерашнего ужина. Сотни пустых баллонов из-под воды, холодильники с откровенной коррозией, газовые плиты. Редкие колоны были покрашены свежей желтой вонючей краской, где уже были наклеены плакаты со всяческими лозунгами и профилями новых кумиров, но до ужаса узнаваемыми. Песок под ногами. Лужи разного рода, от мочи до подсолнечного масло. Диваны с торчащими пружинами и компании людей на них, что всхлипывая и захлебываясь соплями пили что-то из темных бутылок. Были еще другие. У догорающих покрышек они орали на не разборчивом языке, и поднимали вверх руки.

Тут одновременно принимали роды, зашивали раны, извлекали пули, ширялись тяжелым, работали телевизоры, слышался звук открывающихся банок пива, а сигаретный дым в жидком виде стекал с потолка. Но это не было, что ли, тайным местом. Это было нормально. Просто люди именно так и жили.

Встал. Нужно было найти сигарету. Я увидел большое скопление людей в углу этого гребанного «периметра» у лестницы ведущий на улицу через фае главного входа. Там у стены, на полу, друг на друге стояло пять, а то и шесть телевизоров. Все они были настроены на один канал. Я направился к ним.

– Сигареты есть? – спросил я полностью пьяного старика в телогрейке.

– Деньги есть? Если есть, то иди на верх. Там в фае какие-то азиаты разбили магазин что б их ****ь. Даже нальют, если что…

«… входе вчерашнего очередного артиллерийского обстрела южной границы, погибло по меньшей мере 230 человек и еще сто получили тяжелые ранения. НО! Граница была захвачена. Это не большая территория, не большая победа ведь скоро все границы будут уничтожены.»

Новостную программу не переключали, даже сделали громче: «… запасы питьевой воды на исходе. Западная элита и правящая коалиции поддался на провокации. Но очередная диверсия не позволила…»

– Как думаешь, ты можешь вспомнить когда все это началось?

Я обернулся. На меня смотрел какой-то на вид очень молодой парень. Полностью лысый. Яркий электрический свет за его спиной стер его глаза. Я видел только контуры его головы.

– Конечно! Так было всегда…

«… массовое самоубийство. Триста пятьдесят человек по очереди шагнули вниз с двадцатого этажа.»

– Тебе нравится наш мир где нет лжи?

– Нет, – почему-то я сказал это с опаской. Словно украл шоколадный батончик в небольшом супермаркете. Чувство полупрозрачной стыдливости.

«… по прогнозам численность на земле уменьшится на 85% уже через пятнадцать лет.»

– У тебя сигареты есть?

– Без проблем. Так вспомни… когда все это началось?

«… это был поджог. Десятки свидетелей… школа горела несколько часов. Без жертв не обошлось…»

– Такое ощущения, что я тебя где-то видел.

Сказав это, я попытался разглядеть его лицо. Уже солнце, поднимаясь к пику своему врезалась в окна и пропускала яркие лучи и обнажало столбы пыли в воздухе. Видимость упала до нуля. Его очертания пропали совсем.

«… уже пол года прошло с обрушения мировой биржи и отключения… люди свыкшись… золотые резервы разграблены или, если угодно, отданы на чистые, честные…»

Он пропал. Я огляделся. Никаких лысых чудаков вокруг не было. На секунду я почувствовал жуткую вонь очень напоминавшую вонь стоматологического кабинета. Где еще не приступили к работе, где еще не зашипели сверла, но запах стерильных орудий для пыток и запах только что вымытого линолеума. И на миг перед глазами возникли странные образы. На одно лишь мгновения. Но очень яркие, детальные, с привкусом во рту, даже с тревогой, что была тогда, прежде, не сейчас. Я увидел, как сижу на кухне и моя мама, которую я вспомнил словно портрет, стояла на пороге и кричала, «– Ты пойдешь я сказала к врачу! Прямо сейчас! Я устала слышать это!» А я сидел и заливал стол слезами, протестовал. Да. Именно так. И я даже почувствовал как у меня болят зубы. Потом я сижу в кресле, в лицо бьет яркий свет сквозь закрытые глаза, я увидел силуэт и почувствовал тяжелые руки зубного врача. Вскочил. Пнул ногой дверь и почти в припадке я побежал по длинному, бесконечному коридору на свободу, которая казалась недосягаемым спасением. И потом снова стол, слезы и огромная коробка очень вкусных конфет и мама. Которая стояла над о мной и заставляла есть конфеты. « – Не хочешь зубы лечить? Тогда давай, ешь, ешь! Что же ты не ешь?»

Это все всплыло так внезапно и быстро перед глазами, как и пропало. Я даже забыл это все сразу. Это было прекрасным уроком. Была другая жизнь…

– Так, другая жизнь, – я сказал это вслух пустой лестнице. За моей спиной, метров десять вниз, также стояли люди и смотрели новости. Вокруг не было никого. – Какой-то бред.

На улице уже вовсю был день и на редкость безоблачный. Я толкнул старую тяжелую деревянную дверь и оказался на воздухе. Меня ослепило. Прищурился и начал растирать опухшие веки. Зачесался нос и еще мгновение я бы чихнул но я увидел нечто совершенно нереальное. Меня парализовало.

Яркое солнце позволяло смотреть ели открытыми глазами. Я стоял в толпе людей в ожидание зеленого сигнала светофора на перекрестке. Опустив голову, чтобы как-то прийти в себя, я заметил чистый тротуар. Кто-то убрал снег. И чистую обувь рядом стоящих. И школьника с развязанными шнурками, очень большим рюкзаком и с расстёгнутой курткой держав в руке шапку. Смех. Сигналы проезжавших машин. Выхлопные газы. Телефонные звонки…

Не понял как, но я начал переходить дорогу вместе со всеми. Глаза постепенно привыкли к яркому свету. Подняв голову я увидел живую улицу. Толпы людей. Огромный торговый центр со всей палитрой красок и вывески новых коллекций. Перейдя дорогу увидел оперный театр с афишей во весь фасад здания о грядущей премьере труппы «Большого театра».

Как вкопанный, я стоял и смотрел на это все, как вокруг меня начали скапливаться люди жаждущие перейти на ту сторону, обратно. В толпе ко мне обратился знакомый голос.

Снова зеленый свет светофора обратил всех в движения. Мы пошли обратно. Я шел обратно, не опуская головы в массе людей абсолютно счастливых.

– Ну, так что, когда это все началось? Где ты сейчас?

Я узнал голос того лысого «безликого» парня.

Меня подталкивали и не давали возможности остановиться. Я видел, как он шел за мной в трех – четырех метрах. Также без лица, также контурно. Резко стало очень жарко. Я почувствовал неловкую холодную влажность в области ступней. Вспотели ладони. И ощущение простыни, которую давно не стирали. Тягучую боль в суставах как будто я лежал, не вставая много дней. И запах лекарств вперемешку с хлоркой.

2

Вокруг стало очень ярко, но я не открывал глаза. Мгновение назад я был на дне какого-то очень глубокого колодца и кто-то включил резко вспышкой пронзительно мерзкий электрический свет.

Я лежал. Подо мной была мокрая от пота простыня и скомканная подушка. Пахло пылью и салом. Я был там не один. Были люди. Кто-то очень громко и неразборчиво разговаривал. Я не понимал где нахожусь.

– Ну, где ты сейчас?

Не сразу поняв, что обращаются ко мне – я открыл глаза.

Передо мной был силуэт. Источник света оказался по ту сторону окна, позже только я заметил на окнах решетки. Свет стирал все краски оставляя белизну и контуры превращая все в иное измерение. Но я снова узнал его. Тот лысый без лица.

– Очень светло… – удивляясь своей хрипоте, тихо сказал я.

– Ты снова не узнаешь меня? – вставая и опуская жалюзи, спросил он.

Я обернулся. Я понял, что лежу в общей палате некой больницы. Моими соседями было несколько мужчин. Один из них стоял лицом у стены, два других с угловатыми ртами и аккуратно причёсанными волосами играли в карты не поднимая глаз. На нас были одинаковые пижамы. Весьма стильные. Черные, с воротничками поднятыми вверх и белыми пуговицами, которые к слову ничего не застегивали. И рядом с кроватью я обнаружил белые кроссовки. Стены были пусты. Была раковина и идеально чистое зеркало над ней. Но вонь стояла дежурная для таких мест. И я первый раз увидел своего преследователя.

Это был человек в белом халате с татуировкой во весь лысый череп. Из нагрудного кармана вырывалось пять, а может и шесть ручек. На нем были надеты строгие брюки и узкий длинный нос и большие висящие уши. В правой руке он держал планшет и размахивал им как веером. Я вспомнил его. Это был наш лечащий врач, Доктор Пучинский.

– Почему я здесь?

было странное чувство de javu. Я знал его но я не понимал где я. Я слабо помнил кто я и что вообще происходит. Кто эти люди в палате я тоже не знал.

– Как дела с Рако?

Его уголок рта чуть заметно приподнялся, словно он знает ответ и слышал его множество раз.

– Не понимаю о чем вы.

– Ты вчера, когда вы смотрели телевизор твердил, что он мертв. Кто он?

– Мало ли что я говорил. Все нормально. Можно поесть?

Он задал мне еще несколько нелепых и не ясных для меня вопросов о площади, правде, городе и мире где люди говорят правду и наконец позвал нас в столовую.

Мы шли вчетвером по коридору вдоль скамеек с абсолютно обреченными психами на них. Все было знакомо и привычно. С каждой минутой я понимал где и что я тут делаю. Я лежал в этой больнице уже второй год. Порой меня отпускали на неделю домой, это я помнил, но как я возвращался – это было загадкой, и «дом» со всеми событиями и реалиями был размазан некой вселенской «стерательной резинкой», все мутно, без контуров, словно все есть туман и я являюсь его частью. Всегда после так называемого отпуска я просыпался в агонии на койке весь в поту и почти полной амнезии. Я псих. Я, как говорит Пучинский, теряю почву восприятия и реальности.

Мы сидели в столовой. Те же голые стены, решетки и отсутствие чего-либо постороннего. Все было на своих местах и весьма логично. Все даже ели синхронно. Все движения были выстроены до мелочей. Наш стол был ровно по середине и я все никак не мог притронутся к супу. Оглядываясь по сторонам и пытаясь снова привыкнуть я почувствовал, почти физически, что на меня кто-то смотрит. Это был тот человек, мой сосед по палате, который стоял лицом к стене.

– Ведь они все врут. Это эксперимент. Они делают из нас новых людей. Рабов, потребителей, как угодно. Миру кранты. Общество уничтожило «хомут» и теперь непредсказуемо.

Он говорил это все одной интонацией и без остановок. Его глаза были прозрачны но выражение лица пугало своей твердостью. Он был похож на пловца перед стартом. Его глаза выпрыгивали из орбит.

– Это ничего, что ты не помнишь меня. Это пройдет. Мы все ничего не помним после того, как нас отпускают «домой». Но я то знаю, я все знаю. Я знал все это еще до того как попал сюда.

Была абсолютно не ясна природу его слов. И тут все звуки пропали. Я слышал только свое дыхание. Он продолжал говорить, и удалялся от меня все дальше. Я будто оказался в до блеска отполированной трубе удаляясь, словно падая, только горизонтально. Почувствовав признаки невесомости – я отключился.

Меня разбудил смех, причем громкий и неестественный. Я лежал на своей койке в палате. Все мои соседи были на своих местах. Я не мог пошевелится. Руки и ноги были привязаны к железным краям кровати. На табуретке рядом сидела медсестра и широко улыбалась. Смеялись двое. Они лежали также привязаны и на головах у них были надеты некие картонные коробки от которых вели провода в аппарат, что стоял ровно по середине палаты. Моя коробка стояла на столе. Тут дверь раскрылась и зашел наш лечащий врач.

– Ну что, приступим, – он обращался ко мне – Ты пока не вспомнил меня? Ну чтож, давай я тебе расскажу снова в двух словах, что сейчас будет происходить. Видишь это устройство? Это мое изобретение. Я назвал его «эхо настоящего». Так как вы все здесь с одним и тем же недугом, это штука поможет вам вернуть себе единственно верное ощущение реальности.

Он сел на мою кровать, взял мою руку и начал слегка поглаживать ее.

Двое санитаров, которых я не заметил сперва, надели на меня коробку, и стало абсолютно тихо. Я почувствовал, как игла проходит сквозь кожу. Это было слишком чувствительно. Я даже ощутил как кожа сначала натянулась, как будто сопротивляясь и позже лопнула под давлением пустив инородное тело прямиком в вену. Я даже видел это все. Видел как в крови смешивается вещество синего цвета и окрашивает все в темно синий, почти черный. Все вокруг резко потеряло цвет, запах. Я растворился в темноте.

Какое-то время ничего не происходило. Я чувствовал только как по проводам утекает мое сознание. Описать это сложно. Просто понимание, что из меня высасывают все ресурсы здравого рассудка. Это чувство усилилось, сопровождаясь яркими вспышками и сразу после я оказался на улице. На площади. Приступ de javu такой силы, что можно было сойти с сума повторно. Я знал и видел эту площадь раньше. Совсем недавно. Знакомые запахи, веяние ветра, холод, сырость. Вокруг не было ни души. Слышно было только мое дыхание и усталое, почти больное дыхание ветра и резко я снова оказался в палате. Я почувствовал влажное белье и спертый запах вперемешку с липким привкусом во рту, словно после глотка очень сладкой теплой воды.

Опять вспышка и я снова оказался на площади. Но теперь все было иначе. Был ясный безоблачный день. Ветер еле дул без порывов, как будто некий большой вентилятор поддерживал один микроклимат. За старыми многовековыми домами ратуши врывались в небо разрезая его бесконечно высокие стеклянные небоскребы, от бликов которых небо становилось просто белым. Все вокруг имело прямые линии, абсолютно идеальные и ровные поверхности. Воздух был прохладно свеж и совсем немного увлажнен, именно увлажнен. Почувствовав присутствие я обернулся и никого не обнаружил за спиной, что не скажешь о том, что я увидел перед собой после. Через одно мгновение я оказался в толпе людей. Все они были одинокого одеты, одного роста (примерно на две головы выше меня) с слишком прямой осанкой. Над головой пролетело несколько самолетов. Медленно, плавно даже, и напоминали скорее малометражки с крыльями.

– Что происходит?, – спросил я рядом стоявшего и ужаснулся. Я не мог говорить. Вопрос возник в себе. Ну, абсолютно в себе. Я слышал свой голос. Хрипату, интонацию, даже как я касаюсь языком своего неба. Вокруг началось движение. Люди строем, сперва первые ряды, начали синхронно двигаться в том направление куда летели самолеты. А у меня в голове заиграла музыка. Я был уверен, что кроме меня ее никто не слышит. Этот бред усиливался. В небе появилось несколько радуг. Музыка, которая была похожа на ту, что играет в лифтах торговых комплексов, становилось громче и за ней, как бы позади неразборчиво, по нарастающей слышался голос, словно актер на сцене театра начинает свой монолог с шепота постепенно переходя на эмоцию.

«ПОРЯДОК!, – закричал голос, -порядок, правила, процветание, жизнь, порядок, правило, процветание, жизнь, – и еще громче, – ПОРЯДОК…

Меня парализовало. Я ощущал как через меня прогоняют электрический ток.

«Есть только один верный шанс жить. Один шанс, одна возможность. Это возможность верить в мир. Одно усилие, поверить в настоящие. Дать слово себе в веру этому миру. Предательство – это удар в спину самому себе. Есть только одна возможность, – этот голос был уже абсолютно четким, резким, и казалось, что его обладатель получает удовольствие и почти счастлив, – ЕСТЬ ТОЛЬКО ОДНА ВОЗМОЖНОСТЬ. ЭТА ВОЗМОЖНОСТЬ – ВЕРА. ПОВЕРЬ, УВЕРУЙ В МИР. ВЕРЬ В ПОРЯДОК. ПОРЯДОК, ПОРЯДОК, ПОРЯДОК…

Я очнулся ночью. В палате было тихо и свежо. На полу сидел один из моих соседей по пояс голый разглядывая пальцы на ногах.

– Не пойму, – начал он, – как так получается. Вот посмотри на мои туфли, – он был босой, – они же одинаковые, а левый вечно мне натирает мозоли. Ноги тоже одинаковые, а башмакам никакого урона не приносят. Может быть они живут в разных мирах?

– Может быть, – сказал я.

– Я вот что подумал. Я не стану этого делать. Я больше не буду обманывать себя. Я хочу жить в настоящем. Меня достала эта дыра, эта вонь, я слышу запах этого проклятого мира даже во сне. А может я не сплю? А может моя голова спит, а тело нет?..

Я оставил его на полу в его рассуждениях, а сам вышел в коридор. Ведь он прав. Незачем страдать если есть такая возможность выбора. Неужели площадь, та знакомая площадь – это мои больные фантазии? Нет, я не псих! Я буду жить в настоящем мире. Мне плевать на их игры. Они проиграли. Они просрали свою систему где живут потребители с последней стадией ожирения, которые набивают им карманы. Просрали мир со своими лозунгами и привлекательными процентами на ипотеку. Упустили возможность продавать и свой порядок скидок на эту жизнь. Почему я должен им поверить? Нет, с меня хватит. Но… если подумать, нет ничего простого поверить в другую жизнь. Там нет подвалов битком набитых ранеными и обдолбаными калеками…

С меня сняли короб и отключили провода. Я вернулся в тот день, тот час, в свою палату, где на койках сидели мои соседи и мирно улыбались. Мне показалось, что все ждали меня одного.

– Ну как вы себя чувствуете?, – спросил меня наш врач.

– Прекрасно. И очень сильно хочу домой.

– Вот и славно. Сегодня же вам дадут пропуск и справку на неделю «отпуска».

3

Сколько прошло времени после моего последнего разговора в той палате? Не скажу точно, но не меньше трех лет однозначно. Я поверил в настоящие тогда, я выбрал его. Думаете мне стыдно, что я предал самого себя? Нет. Я не ощущаю никаких терзаний на этот счет. Я живу в порядке, в гармонии. В чистом светлом будущем, где настоящие есть, но в нем больше грядущего, чем былого. Я счастлив. Нет больше той площади, холода, снега и стрельбы. Нет никаких калек и босых старух в переходах. У меня теперь своя комната. В ней два окна и есть даже несколько настольных игр. Правда я пока не научился в них играть. Ко мне теперь приходят реже. Уколы остались, но их также стало меньше. В моей комнате есть даже душ, так что выходить из своего настоящего мне приходится разве что в столовую. Хотя это не проблема. Ведь там тоже нет площади.