Читать книгу Поэтология. Сказка о деве Люцине, царице в этом мире - Иван Плахов - Страница 14

Нет силы иль

бессилия

в словах,

Чтоб можно было бы

их применить

для цели

Благой – дать описанье

ясное

начал,

Лежащих

в основанье

Мира.

Все, что можно

было бы

помыслить,

Увидеть

иль

представить,

Все вынуждены

мы в слова

облечь:

Движенья ли

души

иль гроздья гнева,

Молитвенный экстаз

и сердца

боль, —

Все вынуждены мы

в разменную

монету,

в слова чеканить,

В субстанцию

незримую,

которой

Когда-то был

соделан

весь наш Мир,

Описан, взвешен,

мерою

измерен.

Тогда,

в момент

возникновенья,

Прекрасен

был он

и единовиден,

Подобен жидкому,

прозрачному

стеклу,

Сияя в Славе Божьей,

преломляя

на гранях

Формы, в кою заключен

был от начала

промыслом Творца,

Бесчисленные

искры

мыслей-судеб,

Которые затем

себя назвали

Ангелами

И каждая из них

жила лишь отсветом

первичной Славы,

Была тогда лишь

бликом

или тенью Света,

Которым

наполнялось

все вокруг.

В единой,

первозданной

чистоте,

Движимые Любовью

лишь

к Творцу,

Бесчисленные сонмы

Светов,

Молний,

Бликов и Огней,

Энергий

Божьих

Двигались по кругу,

в едином хороводе

совершая

Молебен

благодарственный

Творцу,

Беззвучный, ибо слов еще

никто из них

не слышал и не ведал.

В полной тишине,

в блаженном незвучаньи

всех созвучий,

Сияло в блеске

Славы

Мирозданье,

Готовое принять

в себя

Творца,

Отца и мужа

сразу,

полное любви

К тому,

кого

еще не знало,

Но жаждою

узнать

и полюбить.

И, наконец, раздалось

Слово,

выступив из Бога,

Из Света изступив

в единстве

Полноты

И разнеслось

ликующей

толпой

Искрящихся

лазурным цветом

Светов,

Умов

благих

и огневидных,

Обретших разом

дар звучанья

и созвучья дар,

Собою

без остатка

напоя

Все мирозданье

Полнотой

Любви.

Начав звучать,

уже не в силах

смолкнуть,

Оно все

Мирозданье

взорвало

На тех, кто с ним

себя не мыслил

больше

И на принявших

полноту

Его.

Единая

в своей

телесной сути

Природа

Мирозданья

раздалась

На части две,

неравные

по сути,

Но ставших

через Слово

всем возможным:

Иль даром,

возносящим

до небес,

Или проклятьем,

низвергающим

на землю.

Незримая,

чарующая

прелесть

Наполнила умы

огнем

Любви

Избыток коей

в звуки

слов сложился,

Единой

песней,

нотою одной

Все мирозданье

заставляя

петь:

«Люблю тебя,

Творец

всего живого,

Жених желанный,

Божий Сын

Христос».

Посредством Слова,

будто

покрывалом,

Воздухом драгоценным,

затканным

Сияньем Божьей Славы

Прозрачные, безгрешные созданья,

назвавшие себя

Сынами Бога,

Прияли Образ

Красоты

и Блага,

Как если бы

художник,

пожелав

Стену покрыть бы фреской,

до начала

своей работы

Ее зачистил всю

и огрунтовал

в цвета Преображенья,

И лишь затем бы

начал

рисовать,

Рукою

вдохновенной

нанося

Прозрачным

слоем

краски.

Белизна сияла бы

через

цветов скопленье,

Их наполняя

светом

Чистоты

И соучаствуя

своей природой

в фреске:

Так Слово

облекает

рои мыслей,

Неясным светом

полыхающих

в глуби

Ума иль сердца,

ризой

бытия,

Их оформляя

в ясные

созвучья.

Итак, Творенье

приняло

Творца,

И сочеталося

и понесло

в себе,

Как в драгоценной

чаше,

в лоне Девы,

Царя царей,

начало Бытия —

Божественное Слово.

Часть другая,

удел не меньший

и природы той же,

Осталось глухо к Слову,

предпочтя

молчанье звуку.

Омраченный Свет

почел за благо

для себя

Бежать от Слова,

в этом видя

угрозу для своей свободы:

Ведь мыслил он

себя

саморожденным

И более

высокой

участи —

Началом Света,

Утренней

Денницей,

В сияньи славы

заставляя

меркнуть

Любой иной

из нерожденных

Светов.

Предпочитая

верности мятеж,

а мысли – самоизмышленье,

Желал он сохранить себя

как первое

и высшее творенье,

Ценя себя за то,

что есть

он сам,

Страшась утратить

беспредельность

воли,

Границею, которой

был лишь он,

никто другой:

Не властен указать

тому,

что не назвалось,

Ни Бог, ни Бога антипод,

ни места,

ни причины

его природы.

Ведь в тот же миг,

как мыслишь ты себя

иным Причине Блага,

Перестаешь быть светом,

становясь

лишь призраком ночным,

Бесплодной мыслью,

тьмой,

разметавшейся

над глубиною бездны.

Так явно не приемлет

Света

только Тьма,

А то, что

отказалося

от Слова

Не может быть

ни счислено,

ни именем владеть,

Являясь знаком

лишь дурного

бессловесья,

Звенящей нотою

звериною

в созданиях ночи.

Но вот куда

бежать

Безмолью Тьмы,

Коль все вокруг —

Творенье

Бога,

Прозрачное для Света

и наполненное

Словом Бытия?

Как быть, коль Вечность —

Место

Блага,

Нетленное

владенье

Первобытия?

Противник Слова

и Начальник

Мрака

Избрал Себе

немедля

мир иной,

Противно-ложный

Свету,

поместив себя

И воинство свое

в небытие

пространства,

Которое зовется так

за то,

что в нем простерлась

Бесконечность разрушенья

и самовластье

мыслей и желаний.

Там, в полной тишине,

укрывшись

облаками миражей,

Тягуче-жидких

и обманных

снов,

Сонмы отпавших

ангелов

предались

Иной природе

Самобытия,

Нетленное

на тленное

сменив,

Материй облекшись,

словно

новым платьем,

Прикрыли ею наготу

постигшего

их Срама,

Само-поношенья

стремясь избегнуть

от самих себя.

Лишившись в Свете

места,

Темнота решила

Себе самой

создать

иное место,

Где будет безраздельно

царствовать

она одна,

Сама себя Законом

и Порядком

объявив.

И каждый из отпавших

поспешил

придать

Себе Лик новый,

сообразно

мыслям

и стремленьям

Господствующим

в каждом

из мятежных духов.

Но вот откуда вечное

могло возникнуть

в этом новом зыбком мире,

Где не был

до этого момента

ни бытия

и ни небытия?

Для этого свет

отделить

от Света

Решили

падшие

Умы,

Чтоб из того,

что может

создавать,

Создать себе

иное царство,

ложное

Гармонии

счисления

и Слову Бытия.

Но что есть

отделенный

Свет от Света,

Который омрачился

и утратил

светоностность —

Лишь только внешний

блеск,

сиянье лунное,

Живущее лишь

памятью

о дне,

В котором

получило

зарожденье.

Так и в том свете,

что избрал

себе удел,

Противный свету,

изначальная

его природа

Осталась тою же

безгрешной

и плодоносящей,

Готовая облечь собою все,

во что желает

превратиться он,

Хотя бы это

была бы

даже тьма ночная,

Слепящий мрак

бессветья,

слепота.

Материей

из блеска

обличась

Свободные

умы

торжествовали,

Надеясь в новом

месте

обрести покой.

Однако в той природе

новой,

невещественной еще,

Не ведающей

слова

и числа,

Фантазии

плодиться

начали,

Чудовищами

смутными

роясь,

А каждый

из умов

был принужден

Своей фантазией

одеться,

словно платьем,

И в ней существовать,

меняя

облик свой

Вслед за движеньем

воли

своего ума.

В ночи, когда

спит разум,

миражи

Являются

ужасные

порой,

Но ни один

из них

не может

И сравниться

с тем Ужасом,

что Мраком

был рожден,

Умов, его изведших,

повергнув

в тяжкий жребий

самоистязанья.

Вначале первые

из падших,

желая воплотиться,

Облекшись

новой

плотью

И новый лик

спеша

принять,

Немедля внешность обрели

пространственно —

первичную,

Противную

нетленности

Христа,

Где были и хвосты,

и лапы

вместо рук,

Рога и зубы,

кожа

с чешуей,

Покрытой

мерзкой слизью

и смрадом испарений —

Печальный результат

фантазии

больной

Отвергнувшего

самый ум

ума.

Каждый из восставших

в небытие,

страшась

Себе подобных,

желал

иных себе

Повергнуть

в больший

ужас,

Чем сам был

принужден

от собственной

фантазии терпеть.

Так ночь

рождала

тварь за тварью,

Одна

другой

страшней,

Которые затем,

желая

страхом утвердиться

И властвовать,

вступали

в бой

С себе подобными,

кого

не в силах Слово

Ни называть,

ни описанье

дать:

Настолько то,

что от начала было

во Тьме сокрыто,

Запретно было Слову

и противно

звуку и числу.

Материя эфирных

тел

тогда,

Когда пространство

не изведало еще

ни света, ни добра,

Была лучисто-лунной,

самоосвещая

своим телам,

Первичным детям

света,

бес-словесну тьму

Но лишь затем,

чтоб

обитатели ее

Могли

друг друга

разглядеть получше

Пред тем, как

броситься

терзать

друг друга,

Борясь

за право

самоторжества.

Во тьме царил

лишь Ужас

и Раздор,

Материю эфирных

тел

терзая

И заставляя