Читать книгу История села Мотовилово. Тетрадь 8 (1926 г.) - Иван Васильевич Шмелев - Страница 5

Накануне Крещения в Сочельник днем на небе была наволока, а под вечер небо выяснилось. Стал крепчать мороз. А крещенские морозы беспощадно давят землю, немилосердно прищемляют всякую живую тварь. Небо вызвездилось. На юго-востоке, не высоко над горизонтом, в полулежащем положении виднелось созвездие «Орион», над самой головой «Кассиопея», а немного восточнее «Стожары». На западе, вдалеке, похожий на золотые искособоченные рога, опускаясь к горизонту, светился молодой месяц. Вскоре, один его рог уже спрятался за отдалённым лесом, и другой, постепенно погружаясь за рубцеватый лесной край, медленно таял. Он с минуту виднелся над лесом, а потом совсем исчез. А мороз все сильнее сковывал землю, давил на постройки, послышались потрескивание тесовых крыш.

С вечера, бабушка Евлинья Савельева, одевшись в свою овчинную шубу, вышла на улицу. Она приметчиво посмотрела на небо, отыскала в нем мерцающие «Стожары», зябко вздрогнув, поспешила в избу.

– Эх, на улице-то и холодище! Не истопить ли нам в избе-то? Вась? – обратилась она к сыну Василию Ефимовичу.

– Принеси-ка дровец, надо истопить галанку, а то я выходила на улицу, мороз по коже дерет.

Голанку истопили, в верхней избе стало еще теплее. Семья, вымывшись в бане, уселась в верхней за столом чаевничать.

– Надо поставить чайник на конфорку, чай наварится, вкуснее будет, аромат появится, – предложила Любовь Михайловна.

Пожалуй, только одна она в семье понимала и разбиралась в ароматах чая.

– Налейте-ка мне чайку в черепок-блюдо? – обратилась к кому-то бабушка.

Ей налили. После чая, Санька углем начертил над окнами традиционные кресты и вся семья полегла спать, ночью, в два часа ударят к заутрене: все, кроме малых детей – Васьки, Володьки, Никишки и бабушки должны быть в церкви.

В два часа ночи, над селом призывно загудел колокол. В избах зажигались лампы, в окнах засветились желтоватые огни. Люди кашляя, выходили на улицу, спеша шли в церковь. После заутрени с ее торжественным священнопением: «Иордан возвратится вспять!» вскоре началась обедня, а после обедни с крестным ходом народ из церкви, под ликующий трезвон колоколов, вышел на лед озера – на «Иордань».

Еще накануне, в озёрном льду, вырубали больших размеров крест с копьём, иссопом, и купальню под ними, красочно расцветив их молодыми елями, вот это и есть прообраз реки Иордань, в которой крестился Иисус Христос.

Когда народ, нарядной толпой окружил «Иордань» по обеим сторонам креста, и в купели пробили пробоины – вода из пробоин хлынула фонтаном. Началось богослужение молебна. В момент пения «И дух в виде голубки», кто-то выпустил из рук живого голубя, предусмотрительно пойманного на церковном чердаке. Лед, под огромной толпой, угрожающе трещал. В пробоины из-подо льда, вместе с водой, выплывала рыба. Неугомонные ребятишки, азартно ловили руками эту рыбу, раскарячисто прыгая по воде, нарушая этим общий порядок при богослужении.

Василий Ефимович, уткнувшись в тепло меховой подкладки френчука, поя, зорко наблюдал за всем происходившим тут, порой укрощая бегающих по воде ребятишек. Ванька Савельев с Серёжкой Додоновым, облачённые в стихари, с большими свечками в руках, около переносного престола, где стояли поп с дьяконом, застыли в торжественных позах. По окончании Иорданского молебна, народ стал расходиться по домам. Василий Ефимович, наклонившись, зачерпнул в кувшин крещенской воды и из купели вынул большого карася. Принёс его домой, где он был зажарен.

После краткого послеобеденного отдыха, народ, по-праздничному разодетый высыпал на улицу. Несмотря на крепкий мороз, люди разгуливались по улицам села. Неусидчивые парни и разнаряжённые девки, забавляясь семечками и орехами, весело посмеиваясь, расхаживались вдоль улицы. В таком же непринуждённом праздничном настроении, люди села провели и последующий день – праздник Иоанна Крестителя. После этих двух праздников наступила сравнительно глухая пора, люди занимались своими домашними делами. Мужики ухаживали за скотиной, молодежь в токарнях за станком добывали деньги, а бабы управившись со стряпней у печки, старались собраться в кучки и в избном тепле побеседовать, перетрясти сельские новости.

– Ты, когда к нам в посиделки-то придёшь? – спросила Любовь Михайловна у дальней родственницы Катерины, случайно встретившейся ей на улице.

– Ладно, как-нибудь приду, – пообещала та.

Ждать Катерину долго не пришлось, она появилась в доме Савельевых на другой же день, захватив с собой вязание – клубок шерстяной пряжи и спицы. Она, раздевшись, расположилась на передней лавке в верхней избе. К ней подсела с подшиванием детского белья, готовя его к бане, сама хозяйка, а вскоре, кстати, к Савельевым заглянула соседка Анна с внуком Яшкой на руках. Рассевшись вблизи стола, бабы, занимаясь каждая своим делом, начали беседу, которая у них всегда желанная и бесконечная. Пущенный на пол Яшка подполз к порогу, начал играя, забавляться с веником. Анна, подскочив к нему, начала отнимать из рук у него веник:

– Не бери в руки, брось, это бяка! Не озоруй, ато бука тебя съест! – всячески стращала она Яшку.

Но не тут-то было. Яшка, заупрямившись, никак не хотел расставаться с веником, а когда Анна все же вырвала его из рук, Яшка дико завизжал, и широко разинув рот, заорал. В зыбке, на пружине, подвешенной к потолку, разбуженный Яшкиным криком, завозился Никишка. Зыбка судорожно заколыхалась. Ребенок завозился, закряхтел, заплакал, а потом, всхлипнув закричал.

– Ну, и Яшка у тебя зевластый, визжит словно его режут. Ребенка разбудил, так разбудил, – с нескрываемым недовольством заметила хозяйка Анне.

– Я не виновата, что он такой пискун уродился, вылупившегося цыпленка обратно в яйцо не затолкаешь, – оправдываясь, Анна посадила Яшку голой попой на диван.

– Не подходи к краю, ато бухнешься, бух! – поучала бабушка Яшку.

А тот не понимал бабушкиных назиданий, как непоседа, лез куда ему не велено, а будет Анна его унимать, он снова визгливо закричит, завоет, капризно брякнется, задёргает ногами. А детский плач, кого так за душу возьмёт и сердце защемит.

– Перестань выть-то, ато отколочу! – не выдержав Яшкиных капризных слез пообещала ему Анна.

– А ты постращай его букой, – порекомендовала Катерина, он и перестанет выть-то.

– Не боится он никаких буков, – заметила Анна.

А Яшка, несмело шагая своими голыми кривоватыми ногами по полу, вдруг зашатался, хлопнулся и заорал еще пуще. Стоило Анне, из-под ног его убрать соломинку и поругать ее, якобы споткнувшегося через которую и упал Яшка, он тут же плакать перестал. Не прошло и минуты, как ползучий Яшка запросился какать.

– Вот только этого и не хватало! – досадливо проговорила Анна, усадив Яшку на деревянную лопатку, предназначенную специально для этой цели, для малышей в семье Савельевых.

Успокоивши Яшку, Любовь Михайловна с бабушкой взялись успокаивать не на шутку расплакавшегося к этому времени Никишку.

– А ты переверни его, в тёпленькую пелёнку запеленай, и опять уложи в зыбку, он и успокоится, – участливо проговорила Катерина.

– Нет, сперва надо его кашкой покормить! – сказала мать.

– Будешь кашку, – обратилась она к малышу Никитке, тот понимающе беспокойно мыкнул.

– Сичас, сичас накормим!

Из нижней избы, Володькой была принесена для Никишки в горшочке каша.

– Уж больно, ты кашу-то круту сварила, разве можно ребенку ее разжевать, она тебе-то ито не зубам будет! – заметила хозяйке Анна, а сама, чтоб не дать снова разбеспокоиться Яшке играть, забавлялась с ним.

Она сложив пальцы в виде козьих рожек, в воздухе покачивая ими, настроила на Яшку, слегка укалывая «рожками», а его грудь, приговаривала:

– Коза идет, кто громко ревет, того пырь, пырь, пырь.

Яшке, видимо, это нравилось, ему было щекотно и забавно от этого, он наивно заливался смехом и не думал плакать. Кормя Никишку кашей, Любовь Михайловне для резания каши, спонадобился хлебный нож, она ища его в чулане спрашивала сама себя: «Куда я ножик подевала? Никак не найду».

– Его Васька изломил, под ножку стола засунул. Погнул, он хруп и лопнул, – разоблачающее сунулся с языком Володька.

– Да портрет ты мой написанный, а не парень, – хвалебно проговорив, заметила мать, поцеловав в кудрявую головку Володьку.

– Гляди в подпол не упади, я за картошкой слажу! – предупредила она Володьку, открыв западню и улезая в подпол.

Из верхней избы слышалось тихое, тягучее с напевом баюканье, это бабушка Евлинья в зыбке укачивала Никишку. Вынув из подпола картошку, Любовь Михайловна по лестнице снова улезла в верхнюю, а там, сидя за столом из-за каши расшумелись, распищались шалуны Ванька с Васькой и Володька тут.

– А вы не пинайтесь, что у вас ноги-то ходуном ходют! – строго унимала их мать. – Вот черти неугомонные, и днем и ночью барахтаются, возятся как черти в сушке. Не озоруйте, ато вам отец ужо задаст! Вот досужие! Везде лезут, все равно, что черви у них в заднице. Совсем затеребили, весь сарафан на мне измызгали! – незлобно ворчала Любовь Михайловна на своих детей.

Посвятив жизнь свою семье, она растила, жалела и сокрушалась о детях, не жалея своего здоровья. Болезненно переживала все неполадки в семье касающиеся кого-либо из ее детей. Она сама лично почти никогда и не наказывала своих детей, болезненно воспринимая любое телесное наказание со стороны отца. Но не наказывать детей за проступки, это все равно, что поощрять в проказах им. И вот за то, что Васька по неумышленности изломал ножик, она все же решила его наказать, дабы неповадно было впредь ему и остальным.

– Вот отец узнает, даст тебе за это взбучку. А то и сама тебя за волосы оттаскаю, – незлобливо стращала она Ваську.

– Я их семерых вырастила, небось досталось, да телят каждый год для семьи выпаиваю по теленку, а это все без труда и хлопот не дается! – высказывалась она перед бабами. – Каждого надо накормить, напоить, обшить, обмыть, для такой оравы настряпать и все через мои руки проходит.

– В городе, бают, хлеб дорожает, мы с Федором уталакались в Константиново съездить, там может подешевле. Между прочим, уведомила баб Анна

– Ладно, мы еще в прошлом годе, не поробели, в городе хлеба подкупили. Теперь гоже с запасом-то! – по хозяйственному информировала она баб.

– Как ты, Любаньк думаешь? Чего бы мне Марье Кочеврягиной «на зубок» снести?

– Иль она родила?

– Ну, да, только не родила, а выкинула.

– Это отчего же?

– Гм, чай известно дело. Третьего дни Митька накатал снегу ком, да вроде, как из-за любезности, бросил им в нее, а как-то угодил ей по животу. Вот она в ночи-то и скинула, – с подробностями оповестила Анна.

– А свекровь то бает, что она скинула не из-за Митьки, а грит, ее колдун испортил, – вступила в разговор Катерина.

– Митка-то сам как колдун, озорует там, где не попадя, – обвиняя Митьку заключила разговор об этом Анна.

– А я восей, Марье Ивановне «на зубок-то» снесла пирог, во весь стол! Начинила его сорочинской кашей с яйцами, – осведомила Любовь Михайловна Анну.

– Ну, тогда и я сделаю так же, – согласилась Анна.

– Ведь ты, Анн, сказала, что Марья-то скинула, так зубок-то зачем? Ведь ребенок-то мертвенький? – пытаясь уяснить, высказывала свое мнение Катерина.

– Хоть он и мертвенький, а «на зубок» все равно надо, раз так заведено, – пояснила Анна. После этого соседка Анна со своим надоедливым Яшкой ушла, а Савельевы стали обедать угощая гостью Катерину.

День был не постный. Сначала хозяйка на стол подала большую, семейную эмалированную чашку жирных, из свинины, щей. Увивающаяся около ног хозяйки кошка, замурчав, просила есть. Василий, выловив из чашки голый мосол, бросил ей под стол. Кошка принялась глодать мосол, шумно катая его по полу.

– На нас вчера такой едун напал, что я едва свою семью накормила. Я им из чулана на стол стряпню подтаскиваю, а они как метлой метут, – между прочим перед Катериной упомянула хозяйка дома.

– Спасибо вам за хлеб, за соль, – поблагодарила хозяев за обед, вылезая из-за стола и молясь на иконы.

– Не стоит благодарности! – отозвалась хозяйка, – Ты ведь у нас часто бываешь.