Читать книгу Гортензия - Жак Экспер - Страница 12

Мне не хотелось больше думать обо всех этих годах, прошедших в поисках и ожидании. И особенно не хотелось признаваться себе, что я уже почти утратила всякую надежду. Разумеется, Гортензия забыла о мимолетном эпизоде с женщиной без возраста, об этой безымянной тени, в которую я превратилась. Но теперь я снова жила.

С аппетитом налегая на десерт, я видела перед собой только Гортензию, мою дочь. В тот вечер я себе ни в чем не отказывала: заказала полный ужин с закуской, горячим блюдом и яблочным крамблом на десерт, который был восхитителен (разве не казалось мне в тот день все по-особенному вкусным?). Обычно я не пью вина, однако тем вечером заказала полбутылки Пойака[12] за целых двенадцать евро.

Я купалась в своем блаженстве, расслабленная, чуточку захмелевшая. Какое замечательное слово «захмелевшая», так обычно говорят не о пьяных, а о тех, кто уже не совсем принадлежит себе от выпитого.

Итак, я именно захмелела. Тщетно пыталась я стереть с лица глуповатую улыбку, которая вновь и вновь появлялась на губах, и я ничего не могла с этим поделать. Наверное, выглядела я чудаковато, казалась подвыпившей простушкой, странной кумушкой неопределенного возраста, неизвестно как затесавшейся сюда, где в основном проводила время золотая молодежь. Захмелевшая простушка… Но мне было на всех наплевать, честное слово.

Дело близилось к полуночи, но мне хотелось, чтобы этот вечер никогда не кончался.

Когда я вошла в ресторан, я уже знала, что собираюсь делать. Перед этим я долго говорила с Изабеллой по телефону. Она была очень возбужденной от услышанного и слегка посмеивалась над тем, что была вынуждена оставить мужа в туалете одного со спущенными штанами на целых полчаса. Ведь то, что я ей сообщила, было «неслыханно», «волшебно». Зная Изабеллу, я могла от нее ожидать осторожной реакции – удивления, сомнения, ведь действительно вся эта история была настолько необычной и прекрасной… Нет же, она выслушала меня почти с восторгом, и я запомнила некоторые ее высказывания: «как же я рада за тебя» (что естественно); «скоро ты ему отомстишь за все, наконец-то» (это правда!); и особенно это – «пусть тебя не заносит, не испугай ее». Пока мы разговаривали и спорили с Изабеллой, ей удалось окончательно меня убедить, что не стоило спешить с признанием.

– Ты нашла свою дочь, это невероятно, потрясающе. Но, умоляю, не бросайся с места в карьер. Ты должна потихоньку ее приручить, иначе рискуешь снова ее потерять, на этот раз навсегда. Ведь ты ее совсем не знаешь. Только представь, как бы ты сама отреагировала, если бы кто-нибудь встал перед тобой и заявил: «Привет, я твоя мать, мы не виделись с тобой двадцать два года, и, возможно, ты никогда обо мне не слышала. Но все это не важно. Главное, я знаю, что ты моя дочь. Давай обнимемся, детка!» Да она примет тебя за одержимую или психопатку и будет права!

Изабелла убедила меня. Мы решили, что вместе будем продумывать каждый ход.

Но когда ресторан почти опустел и обычных клиентов сменили ночные завсегдатаи, которым не спится, и они приходят сюда пропустить последний стаканчик, соблазн сделать признание овладел мной с прежней силой. Мне пришлось приложить невероятные усилия, чтобы запретить себе ринуться с объятиями к дочери.

Весь вечер я просидела в укромном уголке, в глубине зала. Мой столик Гортензия не обслуживала, зато я могла смотреть на нее сколько хотела. Я наслаждалась каждым ее появлением передо мной.

Бог ты мой, как же она была прекрасна и грациозна!

Интересно, обратила ли она внимание на невысокую неприметную даму, сидевшую в самом плохо освещенном уголке зала? Нет, она не бросила в мою сторону ни одного взгляда. Да у нее, по правде говоря, и возможности не было прохлаждаться. Какая же она все-таки молодец, моя доченька!

Ни минуты отдыха, беготня от столика к столику, бесконечные просьбы и претензии, и все это с улыбкой. Тут пережаренное мясо, там слишком холодное блюдо, туда графин воды, сюда соль, перец, сделать музыку потише, закрыть окно… Гортензия всем улыбалась и успокаивала нетерпеливых, которым казалось, что их слишком медленно обслуживают. Сколько же внутренней силы требовалось, чтобы не только сохранять выдержку перед гостями, но и освобождать все эти столики от грязной посуды, на которых клиенты оставляли ей крошечные чаевые… Я наблюдала, как Гортензия весело переговаривалась с другими официантками, может быть, они судачили о каких-нибудь особенно неприятных клиентах. Судя по их заговорщическим взглядам, когда они потихоньку обменивались шуточками, как девчонки-подростки, они наверняка обсуждали свои «мелкие пакости», которые только что совершили на кухне, до того как направиться к столику с любезным выражением лица и подносом в руках. Я вполне допускала, например, что они могли плюнуть в тарелку, прежде чем обслужить какого-нибудь зарвавшегося хама!

Но и другое я приметила: как Гортензия старалась почаще наполнять бокалы, чтобы раскрутить гостей на очередную бутылку. О, да она большая умница, моя дочка!

Итак, сидя в своем уголке, где меня обслуживала некая Юлия, кстати, очень хорошенькая, только слишком уж накрашенная, на мой вкус, я наслаждалась ужином, не упуская ни единого жеста, ни одного движения моей Гортензии.

Я не могла ею налюбоваться, так она была прелестна – тоненькая, изящная. Мне приходилось без конца урезонивать себя, припоминая наставления Изабеллы, чтобы не поддаться непреодолимому желанию встать и открыть ей, кто я на самом деле. И кто – она.

Шел уже первый час ночи, я прекрасно продержалась весь вечер, однако теперь нужно было уходить. Но я уже знала, что завтра приду снова и сяду за столик вверенной ей части зала. Завтра я просто с ней заговорю, пока не открывая правды.

– Через какое-то время ты с ней познакомишься, – советовала Изабелла. – И помни, ни в коем случае нельзя ускорять события. Главное, чтобы она была там и ты не потеряла ее снова.

Но когда прелестная Юлия с утомленным личиком положила передо мной счет, который я попросила (пятьдесят два евро, однако!), я увидела, что Гортензия надела плащ и, обращаясь к сослуживцам, произнесла:

– Всем пока! До завтра!

Одна из официанток ответила ей, приветливо помахав рукой, а босс за стойкой, важный, как папа римский, заметил:

– Спокойной ночи, Эмманюэль. И не забудь, смена начинается в восемнадцать тридцать, минута в минуту.

– Идет, минута в минуту! – весело подхватила дочь.

Она окинула взглядом зал. Готова поклясться, что на мгновение он задержался на мне, и она улыбнулась. Мне не удалось улыбнуться в ответ, Гортензия уже убегала – было видно, что она куда-то спешит. Может быть, мне только показалось, и все же я хотела в это верить.

Через окно, усеянное дождевыми каплями, я видела, как она подбежала к скутеру. Водитель в шлеме с матовым козырьком, не вставая, протянул ей второй шлем. Перед тем как Гортензия его надела, он фамильярно потрепал ее по щеке. Оставив на столике три купюры по двадцать евро, я поспешила на улицу: в это время она как раз усаживалась сзади мужчины, обхватив его за талию. Скутер тронулся и помчался к концу улицы. У меня всегда было хорошее зрение, да и улица была ярко освещена, и, несмотря на мелкий дождик, бивший меня по лицу, я прищурилась, чтобы разглядеть номерной знак. Но увидела лишь две буквы – «В» и «Т», а цифр не различила. Мне только и удалось, что проводить глазами мою дочь, исчезнувшую в ночи с незнакомцем. Что она, интересно, сейчас говорила тому, кто, не посмотрев на непогоду, приехал за ней на работу? И куда они направлялись?

И мне снова показалось, что Гортензия посмотрела в мою сторону, прежде чем скутер свернул налево.

Эмманюэль, так ее назвал босс.

Мерзавец Сильвен даже не оставил ей настоящего имени.

Когда я вернулась домой, мысль эта, вместо того чтобы выбить меня из колеи, лишь подстегнула сочувствие к моему несчастному ребенку.

Мне не терпелось пересказать все события этого вечера Изабелле. Даже если пришлось бы ее разбудить.

То-то же она удивится, когда узнает, что этот негодяй дал моей Гортензии имя собственной матери.