Читать книгу Лессепсово путешествие по Камчатке и южной стороне Сибири - Жан-Батист-Бартелеми Лессепс - Страница 4

В Большерецке – Кораблекрушение охотского галиота – Деревенька Чекавка – Устье реки Большая – Страшный ураган – Описание Большерецка – Население – Мошенническая торговля казаков. – Коммерция в целом – Образ жизни жителей и камчадалов – Платье – Еда – Питьё – Коренные жители – О нравах жителей – Балы для дам – Камчадальские праздники и танцы – Охота на медведя – Охота и рыбная ловля – Нехватка лошадей – Собаки – Сани – Болезни – Колдуны-лекари – Крепкий организм женщин – Лекарство, подсказанное медведем – Религия и церкви – Налоги – Монеты – Жалованье солдатам – Правительство – Суды – Преемственность власти – Разводы – Наказания – Диалекты речи – Климат – Причина моего долгого пребывания в Большерецке.

Как только мы высадились, г-н Козлов проводил меня к себе, где любезно предоставил мне кров, который я занимал все время моего пребывания в Большерецке. Он не только снабдил меня всеми удобствами и развлечениями, которые были в его власти, но и снабдил всеми сведениями, которые могли меня интересовать и которые позволяла ему его служба. Его обходительность часто предвосхищала мои желания и вопросы, к тому же ему удавалось возбуждать моё любопытство, рассказывая обо всём, что, по его мнению, могло быть мне интересно. Именно с этой целью он предложил мне, почти сразу же по прибытии, осмотреть вместе с ним галиот из Охотска, который, к несчастью, только что потерпел крушение недалеко от Большерецка.

Ещё во время нашего плавания по реке мы кое-что узнали об этом печальном событии. Говорили, что непогода, с которой галиот встретился при прибытии, заставила его бросить якорь на расстоянии лиги от берега, но, обнаружив, что якорь не держит, капитан не видел иного способа спасти груз, кроме как выброситься на мель у берега, поэтому он обрубил канаты, и судно было разбито.

При первом известии об этом жители Большерецка собрались, чтобы поспешить на помощь судну и спасти хотя бы провизию, которой оно было нагружено. Сразу же после нашего прибытия господин Козлов отдал все распоряжения, которые были необходимы, но, не удовлетворившись этим, сам отправился посмотреть, как они будут исполнены. Он пригласил меня сопровождать его, и я с радостью согласился, обещая себе большое удовольствие от возможности осмотреть устье реки Большая и её гавань.

Мы отправились в путь в одиннадцать часов утра на двух плотах, из которых один, тот, на котором плыли мы, состоял из трех лодок. Наши проводники пользовались вёслами, а иногда и шестами, которые позволяли им сопротивляться стремительному течению на перекатах, удерживая плот, который в противном случае нёсся бы слишком быстро и мог разбиться или перевернуться.

Река Быстрая, другая, ещё более крупная, чем река Большая, сливается с ней примерно в половине версты ниже Большерецка. Она теряет при этом свое имя и принимает название Большая. Благодаря этому слиянию река становится действительно очень большой и через тридцать вёрст впадает в море.

В семь часов вечера мы пристали к берегу у маленькой деревушки под названием Чекавка[32]. Две избы, два балагана и полуразрушенная юрта – вот и всё, что мне удалось разглядеть. Был там и убогий деревянный «магазин», как здесь называют казённые склады, который и получает припасы, доставляемые судами из Охотска[33]. Деревушка была построена для охраны этого склада. Мы провели ночь в одной из изб, решив рано утром добраться до места крушения.

На рассвете мы сели на наши плоты. Был отлив; мы шли вдоль сухой и очень длинной песчаной банки, налево от реки, на севере в ней был проход шириной всего в восемь или десять морских саженей[34] и глубиной в две с половиной. Ветер, дувший с северо-запада, внезапно поднял на реке волну, и мы не рискнули войти в пролив. Наши лодки были так малы, что каждой волной их захлёстывало едва ли не наполовину, так что два человека с трудом успевали вычерпывать воду. Поэтому мы продвинулись вдоль банки настолько, насколько только смогли.

Наконец мы увидели мачту галиота, он оказался примерно в двух верстах от нас, к югу от устья реки. Мы разглядели там маяк и хижину людей, оставленных охранять обломки, но, к сожалению, могли видеть всё это только на расстоянии. Маяк находился на левом берегу, а справа – продолжение низменной песчаной банки в юго-восточном направлении, пролив между ними был шириной в полверсты. Расстояние от деревушки Чекавки до выхода в море составляет от шести до восьми вёрст. Чем ближе мы подходили к выходу, тем быстрее становилось течение.

Продолжать наше путешествие не представлялось возможным; ветер становился все сильнее, а волны увеличивались с каждой минутой. Было бы верхом неосторожности покинуть песчаный берег и пересечь в такую непогоду и на таких ненадёжных лодках две версты глубокой воды, которая составляет ширину залива, образованного в устье реки. Комендант, который уже удостоверился в моих познаниях в мореплавании, весьма, впрочем, скромных, посоветовался со мной по этому поводу. Мой совет состоял в том, чтобы немедленно повернуть назад и вернуться в деревню, где мы ночевали, что и было тут же исполнено. И не зря: едва мы прибыли в Чекавку, как погода сделалась совершенно ужасной.

Я утешал себя мыслью, что, по крайней мере, добился своей цели – увидеть устье реки Большой. Я могу с уверенностью утверждать, что доступ к нему очень опасен и неосуществим для кораблей грузоподъёмностью в сто пятьдесят тонн и выше. Русские суда слишком часто терпят здесь крушения, чтобы закрывать на это глаза как мореплавателям, которые могут испытывать искушение посетить этот берег, так и их правительствам, которые могут их сюда послать.

Гавань, кроме того, не имеет никакого укрытия. Низменности, которыми она окружена, не защищают от ветров ни с какого направления. Берега реки очень изменчивы, и почти невозможно точно знать русло, которое постоянно меняет свое направление и глубину.

Остаток дня мы провели в Чекавке, не имея возможности ни проехать к потерпевшему кораблекрушение судну, ни вернуться в Большерецк. Всё небо ещё больше заволокло чёрными тучами. Сразу после нашего возвращения поднялась страшная буря, на реке началось такое сильное волнение, что волны докатывались до самой деревни. Это было удивительно, потому что река в этом месте не настолько широкая и глубокая. К северо-востоку от её устья низкий остров был единственной преградой для ветра, по нему с ужасным шумом перекатывались волны. Шторм не собирался утихать, но на берегу, думал я, он мне не опасен. Поэтому я решил поохотиться в окрестностях деревни. Но не успел я сделать и несколько шагов, как почувствовал, что ветер чуть не валит меня с ног; собрав всё своё мужество, я продолжал упорствовать, но дойдя до ручья, который надо было пересечь на лодке, понял, какому риску подвергаюсь и немедленно повернул назад, ругая себя за мелочную самонадеянность. Такие ужасные ураганы нередки в это время года, поэтому неудивительно, что кораблекрушения так часты у этих берегов: суда обычно малы, имеют только одну мачту; и, что ещё хуже, моряки, которые ими управляют, как мне говорили, весьма неопытны.

На следующий день мы отправились в обратный путь и в вечерних сумерках прибыли в Большерецк.

Моё пребывание здесь, я чувствую, будет долгим из-за необходимости ждать, пока можно будет использовать сани, и я продолжу свои описания того, что я видел сам или узнал из бесед с русскими и камчадалами. Начну с города, или Большерецкого острога, ибо так он называется в России.

Он расположен на берегу реки Большой, на небольших островах, образованных несколькими протоками этой реки, которые делят город на три части, более или менее населённые. Самая отдалённая часть, находится на востоке – это своего рода предместье, называемое Паранчина[35]; оно имеет десять или двенадцать изб. К юго-востоку от Паранчина находится средняя часть, где также есть несколько изб и деревянных хижин, которые служат для казённых магазинов. Возле них – караульное помещение, которое служит также канцелярией[36]; этот дом больше остальных, и всегда охраняется часовым. За ещё одной узкой протокой на северо-западе, ближе к реке находится группа жилищ, построенных без всякого порядка и разбросанных тут и там. Река здесь протекает в пятидесяти ярдах от комендантского дома. Его легко отличить от остальных; он выше, больше и построен, как деревянные дома в Санкт-Петербурге. В двухстах ярдах к северо-востоку от этого дома находится церковь простой архитектуры, как и все деревенские церкви в России. Сбоку от неё колокольня – сооружение из брёвен высотой в двадцать футов, под крышей которого подвешены три колокола. К северо-западу от комендантского дома, отделённая от него болотистой луговиной шириной около трехсот ярдов, находится ещё одна группа жилищ, состоящая из двадцати пяти или тридцати изб и нескольких балаганов. Этих последних в Большерецке вообще очень мало, не более десяти; а избы и деревянные дома, не считая восьми лавок, канцелярии и комендантского дома, составляют числом пятьдесят или шестьдесят.

Из этого краткого описания Большерецкого острога покажется странным, что он имеет столь неподходящее название, ибо никаких следов укреплений я здесь не обнаружил и, по-видимому, ни у кого никогда не было намерения их возводить. Нынешнее состояние города и его порта наводят меня на мысль, что правительство поняло, что слишком много трудностей и опасностей существует для того, чтобы развивать и улучшать его в качестве главного торгового центра полуострова. Их взгляды, как я уже заметил, обращены теперь к Петропавловской гавани, которая по своей близости, безопасности и доступности заслуживает всякого предпочтения.

В Большерецке, тем не менее, есть такая степень цивилизации, которую я не ощущал в Петропавловске. Главное отличие первого от второго – это разумный подход к европейским манерам. Я постараюсь указать и объяснить это, когда продолжу свои наблюдения над жителями этих поселений, ибо моя главная цель состоит в том, чтобы подробно описать их занятия, обычаи, вкусы и развлечения, их пищу, ум, особенности характера и телосложение и, наконец, принципы правления, которым они подчиняются.

Население Большерецка, включая мужчин, женщин и детей, составляет от двухсот до трехсот человек. Среди этих жителей, считая унтер-офицеров, шестьдесят или семьдесят казаков, которые заняты во всех работах, относящихся к службе правительству[37]. Каждый по очереди стоит в карауле, они расчищают дороги, чинят мосты, разгружают провизию, присланную из Охотска, и перевозят её от устья реки до Большерецка. Остальные жители состоят из купцов и моряков.

Эти люди, русские и казаки, среди которых есть и их метисы[38], ведут негласную торговлю, то одним, то другим; она меняется от конъюнктуры, но всегда имеет целью обогатиться нечестными средствами. Их бизнес – сплошное мошенничество, оно употребляется исключительно на то, чтобы обманывать бедных камчадалов, чья доверчивость и непреодолимая склонность к пьянству отдают их всецело в руки этих изворотливых мошенников. Подобно нашим шарлатанам и другим плутам такого рода, они ходят из деревни в деревню, соблазняя самых глупых туземцев: они предлагают им купить водку, перед этим коварно позволяя её попробовать. Камчадалу, будь то мужчина или женщина, почти невозможно отказаться от такого предложения. За первой пробой следуют другие, они быстро пьянеют, и ремесло искусителей достигает своей цели. Теперь эти воришки знают, как получить от них в обмен самое ценное, что у них есть, то есть весь запас мехов, часто плоды труда целого сезона, который должен дать им возможность заплатить налог казне и обеспечить, возможно, пропитание для всей семьи. Но ничего не может остановить камчадальского пьяницу, всё забывается, всё приносится в жертву удовлетворению его страсти, и мимолётное удовольствие проглотить несколько рюмок спиртного[39] доводит его до крайней нищеты. Даже самый болезненный опыт не может заставить их остерегаться собственной слабости и коварного вероломства этих торговцев, которые, в свою очередь, точно так же пропивают всю прибыль от своего плутовства.

Я закончу о торговле, прибавив, что лица, занимающиеся в основном оптовой торговлей, являются лишь агентами купцов из Тотьмы, Вологды, Великого Устюга и городов Сибири или же агентами других богатых торговцев, распространяющих свою деятельность на эту далёкую окраину. Экспортная торговля ограничена мехами и осуществляется главным образом теми же купцами.

Все товары и провизия, которые продаются в казённых магазинах, стоят чрезвычайно дорого, примерно в десять раз дороже, чем в Москве. Ведро французского бренди стоит восемьдесят рублей. Купцам разрешается торговать этим товаром; но водка, перегнанная из зерна, привезённого из Охотска, и произведённая в деревне из «сладкой травы», продаются по казённой цене в сорок один рубль девяносто шесть копеек ведро. Её могут продавать только в кабаках, открытых для этой цели. В Охотске цена водки, перегнанной из зерна, составляет не более восемнадцати рублей ведро; так что расходы на фрахт взимаются в двадцать три рубля девяносто шесть копеек, что кажется непомерным и позволяет нам составить некоторое представление о получаемой прибыли.

Остальная часть товара состоит из нанки и других китайских товаров, а также всяких товаров российского и иностранного производства, таких как ленты, носовые платки, чулки, шапки, башмаки, сапоги и другие предметы европейской одежды, которые можно считать предметами роскоши по сравнению с крайней простотой камчадальской одежды. Среди привозных продуктов сахар, чай, немного кофе, совсем немного вина, печенье, конфеты и сухофрукты, такие как чернослив, изюм и т.д. И, наконец, свечи, как восковые, так и сальные, порох, дробь и тому подобное.

Нехватка всех этих предметов в столь отдалённой провинции и потребность, естественная или искусственная, которая существует в них, позволяют купцам продавать их по любой непомерной цене, которую может придумать их жадность. Обычно, их выставляют на продажу почти сразу же по прибытии. Купцы держат лавки в домиках напротив караульного помещения. Эти лавки открыты каждый день, кроме праздничных.

Жители Большерецка не отличаются от камчадалов своим образом жизни; правда, у них мало балаганов, и дома их несколько чище.

Их одежда такая же. Верхняя, называемая парка, подобна рубахам наших возчиков и сшита из шкур оленей[40] или других животных, окрашенных с одной стороны. Под этим они носят длинные штаны из такой же кожи, а на теле – очень короткую обтягивающую рубашку, нанковую, или из другого хлопчатобумажного материала; женщины – из шёлка, что среди них считается роскошью. Оба пола носят сапоги; летом – из козьих или собачьих шкур, а зимой – из тюленьих или из шкур с ног оленя[41]. Мужчины постоянно носят меховые шапки; в тёплое время года они надевают длинные рубашки из нанки или выделанной кожи без меха; они сшиты так же, как и парки, и отвечают той же цели, то есть надеваются поверх других одежд. Их праздничная одежда – это платье, отделанное мехом выдр, бархатом или другими столь же дорогими вещами и мехами. Женщины одеты так же, как русские женщины, чья манера одеваться слишком хорошо известна, чтобы нуждаться в описании. Я только замечу, что чрезмерная скудость всякого рода вещей на Камчатке делает женский туалет предметом весьма значительных расходов, и они иногда перенимают одежду у мужчин.

Основная пища этих людей состоит, как я уже писал, из сушёной рыбы. Рыбу добывают мужчины, в то время как женщины заняты домашними делами или сбором ягод и других растений, которые, наряду с сушёной рыбой, являются излюбленной пищей камчадалов и русских этого края. Когда женщины выходят, чтобы собрать урожай на зиму, у это них большой праздник, и отмечается он с бурной и невоздержанной радостью, которая часто приводит к самым экстравагантным и нескромным происшествиям. Они толпами расходятся по местности, распевая песни и предаваясь всяким нелепостям, которые только подсказывает их воображение, и никакие соображения боязни или приличия не могут их удержать. Я не могу описать их распутное безумие лучше, чем сравнив его с вакханалиями язычников. Плохо будет мужчине, который случайно попадётся им в руки, даже если он будет силён и ловок! Тут уж не избежать ему насилия!

Свою пищу они приготовляют следующим образом, из которого видно, что их нельзя заподозрить в изысканных манерах. При разделке рыбы у них ничего не пропадает. У свежепойманной рыбы они вырывают жабры и тут же сосут их с огромным удовольствием. С таким же изощренным плотоядным чревоугодием они отрезают от рыбы куски и жадно поедают их, пачкаясь в крови. Затем рыбу потрошат, а внутренности бросают собакам. Остальное сушится или готовится: варится, жарится или печётся, но чаще всего поедается сырым.

Еда, которая больше всего ценится местными гурманами, и которая показалась мне особенно мерзкой, является одним из видов лосося, называемый «чавыча». Как только он пойман, его закапывают в яму и оставляют так до тех пор, пока он не прокиснет или, собственно говоря, совершенно не испортится. Только в состоянии такого разложения он приобретает вкус, наиболее приятный для утончённого вкуса этих людей! По-моему, отвратительный запах, который источает эта рыба, может обратить в бегство самое голодное существо на свете, но камчадал питается этой гнилой плотью с каким-то сладострастием! Особенно счастливым он чувствует себя, когда ему попадается голова! Это считается самым вкусным, и обычно распределяется на несколько сотрапезников. Мне часто хотелось побороть отвращение и отведать эту столь ценимую пищу, но я так и не смог решиться на это; я не только не мог её попробовать, но даже поднести ко рту, всякий раз, когда я пытался, зловоние, который она испускала, вызывало у меня тошноту и непреодолимое отвращение.

Самая распространённая рыба на Камчатке – форель и лосось разных видов; едят также зубатку, жир этой рыбы очень полезен, а также служит в качестве лампового масла.

Среди растений, которые камчадалы используют в пищу, главными являются корень саранки, дикий чеснок, «сладкая трава», и другие растения и плоды, почти такие же, что встречаются в России.

Саранка известна ботаникам под латинским названием «Lilium flore atrorubente». Его форма, размеры и цвет были подробно описаны в третьем путешествии капитана Кука[42]. Её мучнистый корень служит вместо хлеба[43]. Обычно её сушат перед употреблением, но она полезна и питательна при любом другом способе приготовления.

Дикий чеснок[44] заквашивают и получают острый напиток, который имеет очень неприятный вкус, его также используют в различных соусах, камчадалы очень любят его.

«Сладкая трава» достаточно приятна, когда она свежая. Это растение также было подробно описано англичанами[45]. Оно высоко ценится туземцами, особенно алкоголь, дистиллированный из него. После сбора его разрезают его вдоль и выскребают сердцевину половинкой речной раковины; затем сушат его на зиму, а когда используют в блюдах, его предварительно варят. Из этой «сладкой травы» также гонят спиртное, которое, как я заметил ранее, продаётся в казённых магазинах: для этой цели растение покупается у камчадалов[46].

Жителей Камчатки три вида: туземцы-камчадалы, русские и казаки, а также их потомки от смешанных браков.

Туземцев, то есть тех, чья кровь не смешана, мало, три четверти их умерли от оспы, а те немногие, что остались, рассеяны по разным острогам полуострова. В Большерецке их не более одного или двух.

Коренные камчадалы, как правило, ниже среднего роста; они округлы и приземисты, глаза маленькие и впалые, щеки выпуклые, нос плоский, волосы чёрные, у них почти нет бород, а цвет лица немного смуглый. Женщин похожи на мужчин чертами и цветом лица; из чего можно заключить, что они не очень соблазнительны.

Характер у камчадалов мягкий и радушный, они не лжецы и не вороваты, они очень доверчивы, и нет ничего легче, чем обмануть их, это мы видели на примере как наживаются на их слабости к спиртному. Они живут вместе в полной гармонии, вероятно от того, что их немного. Они всегда готовы оказывать помощь друг другу, в этом проявляется их стремление услужить, хотя по природе своей они очень ленивы. Деятельная жизнь была бы для них невыносима, а самое большое, по их мнению, счастье, исключая пьянство – это ничего не делать и вечно жить в спокойной праздности. Дело доходит до того, что они часто ленятся обеспечивать себя самым необходимым для жизни, и голодают целыми семьями, потому что не берут на себя труд обеспечить летом запас рыбы, без которой они не могут прожить зиму. Если они пренебрегают таким образом сохранением своего существования, то не думайте, что они обращают больше внимания на чистоту; она не проявляется ни в них самих, ни в их жилищах, и их можно справедливо упрекнуть в том, что они склонны к крайностям. Несмотря на эту беззаботность и другие естественные недостатки, достойно сожаления то, что они малочисленны; поскольку, судя по тому, что я видел и что было подтверждено мне разными людьми, если мы хотим найти в этой стране образцы чести и человечности, то следует искать их среди камчадалов – они ещё не обменяли свои простодушные добродетели на блестящие пороки европейцев, посланных принести им цивилизацию.

Именно в Большерецке я начал ощущать последствия этого влияния. Я видел следы европейских нравов не столько в кровосмешении, в чертах лиц и языке жителей, сколько в их склонностях и образе жизни, которые не всегда являют собой эталон добродетели. Это поразительное различие между поселенцами и туземцами проистекает, по моему мнению, из трудностей, лежащих на пути к цивилизации, и я приведу свои на то доводы.

Большерецк не так давно был главным городом Камчатки, тем более что коменданты сочли нужным основать там свою резиденцию. Начальники и их свиты принесли с собой европейские знания и манеры, а они, как известно, обычно изменяются при передаче, в зависимости от расстояния от источника. Между тем следует полагать, что русское правительство старалось, по возможности, доверять свои полномочия и исполнение приказов только офицерам с признанными заслугами, насколько я могу судить по тем, кто работает в настоящее время. Поэтому можно предположить, что эти офицеры в местах своего проживания были образцами многочисленных добродетелей, знаний и прочих достойных уважения качеств цивилизованных наций. Но, к сожалению, уроки, которые они давали, не всегда оказывались столь действенными, как можно было бы ожидать; то ли потому, что они были только попытками и не были достаточно осознаны, то ли потому, что не были усвоены во всём своём совершенстве, а производили лишь мимолётные или, может быть, порочные впечатления на умы туземцев.

Эти реформаторы также не нашли достойного рвения ни у казаков, составлявших гарнизон, ни у купцов и других русских, осевших на полуострове. Склонность к распущенности и стремление к наживе, которые первые завоеватели почти всегда приносят с собой, а также постоянное усугубление этих качеств благодаря лёгкости, с которой туземцы могут быть обмануты, тормозили реформы. Губительная зараза ещё более распространялась со смешанными браками, в то время как семя социальных добродетелей, которое пытались посеять, давало едва заметные всходы.

Следствием этого было то, что туземцы, т.е. коренные камчадалы, сохранили почти повсеместно свою невежественную простоту и примитивные нравы, и то, что часть остальных жителей, русских и метисов, поселившихся в острогах, где живёт начальство, всё ещё сохраняют зачатки европейских нравов, но не самых лучших. Мы уже имели этому свидетельство в том, что было сказано об их принципах в торговле, и моё убеждение укрепилось во время пребывания в Большерецке благодаря более пристальному наблюдению за жителями, которые, за исключением этой малости, мало чем отличаются от туземцев.

Господин Козлов и его окружение, подражающее его примеру, часто устраивают развлечения и танцы для дам этого острога, и они принимают приглашения с одинаковой готовностью и радостью. Мне представилась возможность убедиться, что всё сказанное мною было правдой, что эти женщины, как камчадалки, так и русские, имеют заметную склонность к удовольствиям; их желание так велико, что они не в состоянии скрыть его. Скороспелость девушек поразительна, и, кажется, на неё совсем не влияет холодность климата.

Что касается большерецких женщин, посещающих эти собрания и принадлежавших, главным образом, к метисам или имеющих русских родителей, то их внешность не казалась мне неприятной, я заметил некоторых, которых можно было бы считать красивыми; но свежесть их недолговечна; от деторождений и ежедневных трудов она угасает почти в расцвете их лет. У них чрезвычайно весёлый нрав, может быть, даже немного в ущерб приличиям. Они стараются развлечь общество всем, что даёт их весёлость и игривость. Они любят петь, их голоса звонки и приятны; хотелось бы только, чтобы их музыка больше походила на нашу. Они говорят как на русском, так и на камчадальском, но все с акцентом последнего. Я не ожидал увидеть в этой части света польские танцы, а ещё меньше – деревенские пляски в английском стиле; но каково было моё удивление, когда я обнаружил, что они танцуют некое подобие менуэта! То ли моё пребывание в течение двадцати шести месяцев в море сделало меня менее привередливым, то ли воспоминания, которые они оживляли, заворожили меня, но эти танцы, мне показалось, исполнялись с достаточной точностью и бо́льшим изяществом, чем я мог себе представить. Танцоры, о которых мы говорим, настолько горделивы, что презирают песни и танцы туземцев. Туалеты женщин в этих случаях является предметом их особого внимания. Они выставляют себя напоказ во всём самом красивом и дорогом. Эти праздничные и танцевальные платья в основном из шелка; и ранее мы уже видели, что они должны быть весьма дорогими. Я закончу этот рассказ наблюдением, которое я имел случай сделать как на этих, так и на камчадальских танцах: дело в том, что большинство мужей, как русских, так и туземцев, не подвержены ревности; они закрывают глаза на поведение своих жён и весьма им послушны.

Танцы и развлечения туземных камчадалов, на которых я также присутствовал, представляют собой зрелище, столь же достойное внимания своей необычностью. Не знаю, что поразило меня больше – песни или танцы. Танцы показались мне дикарскими. Они состоят в том, чтобы делать повторяющиеся и весьма неприятные судорожные движения, и в то же время издавать натужные гортанные звуки, подобные приступам икоты, время от времени хором оглашая воздух пением, слова которого часто лишены смысла, даже на камчадальском. Я записал одну из этих песен, которую я вставлю в этом месте, чтобы дать представление об их музыке и ритме.

Что означает: «Дарья, Дарья поёт и танцует до сих пор». Эти слова повторяются, не переставая.

В своих танцах они любят подражать различным животным, на которых они охотятся, таким как куропатка и другие, но главным образом медведю. Они представляют его медлительную и неловкую походку, его чувства и различные сцены: вот медвежата со своей матерью, вот любовные игры самца с самкой, и, наконец, как он встревожен, когда его преследуют. Видно, что они тщательно наблюдают за этим животным и знают его в совершенстве, так как имитируют все его движения настолько точно, насколько это возможно. Я спрашивал русских, которые были бо́льшими знатоками, чем я, так как часто присутствовали при охоте на этих животных, хорошо ли исполнялись их пантомимы; и они уверили меня, что эти танцоры – лучшие на Камчатке и что звуки, походка и различные позы медведя были точно такие, как у настоящего. Между тем, не в обиду любителям будет сказано, эти танцы, на мой взгляд, не менее утомительны для зрителей, чем для исполнителей. Это настоящая му́ка – видеть, как они выворачивают бедра, вывихивают свои конечности и напрягают лёгкие, чтобы выразить удовольствие, которое они получают от этих странных танцев, которые, повторяю, напоминают нелепые развлечения дикарей: камчадалы действительно могут во многих отношениях считаться таковыми.

Рассказав о ловкости, с которым эти люди изображают позы и движения медведя, которого можно назвать их учителем танцев, будет не лишним рассказать, каким образом они охотятся на это животное. Есть несколько способов. Иногда они ставят для него ловушку: под тяжёлым бревном, один конец которого поддерживается в воздухе высокими жердями, помещают какую-нибудь приманку, и как только он учует и увидит её, он с жадностью набрасывается на неё, задевает подпорку бревна – и оно падает ему на голову, наказывая за ненасытность. Проходя по лесу, я видел медведей, пойманных таким образом. Такая ловушка остаётся наживлённой до тех пор, пока медведь не попадётся, чего иногда не случается целый год. Этот способ добычи не требует большой смелости и труда; но есть другой, очень здесь распространённый, для которого необходимы и сила, и мужество. Камчадал выходит один или с кем-нибудь, чтобы выследить медведя. У него нет другого оружия, кроме ружья, своего рода карабина с очень маленьким прикладом, копья и ножа. С собой берётся запас провизии – штук двадцать рыб. Таким образом, легко экипированный, он может проникнуть в любое место, которое может быть убежищем животного, даже в самую чащу леса. Камчадал выбирает место, обычно где-нибудь в зарослях шиповника или среди камышей на берегу озера или реки, и терпеливо ожидает, когда появится его противник; если понадобится, он будет оставаться в засаде целую неделю, пока не придёт медведь. Когда зверь оказывается на расстоянии выстрела, он кладёт ружьё на воткнутую в землю подпорку[47], с помощью которой он увереннее прицеливается и стреляет. Обычно он попадает медведю в голову или в плечо – самые чувствительные части его тела. Но тут он должен быстро перезарядить ружьё, так как медведь, если первый выстрел не свалил его, бросается на охотника[48], у которого не всегда есть время для второго выстрела. Тогда он прибегает к своему копью, чтобы сразиться с нападающим зверем. Его жизнь будет в серьёзной опасности[49], если он сразу не нанесёт медведю смертельного удара; и можно предположить, что из такой битвы человек не всегда выходит победителем, но это не мешает жителям этих мест ежедневно подвергать свои жизни опасности. Частые случаи смерти своих соплеменников не оказывают на них никакого воздействия. Конечно, они никогда не идут на это, не подумав, что это либо победа, либо смерть, но эта суровая альтернатива не останавливает и не страшит их[50].

Почти таким же образом они охотятся и на других животных, как, например, на оленя, архара или дикого барана, лисиц, выдр, бобров, соболей, зайцев и т. д. Охотиться на них, конечно, не так опасно. Иногда для этого используются ловушки, сделанные из дерева или железа, меньшими, чем те, которые ставятся для медведей, и напоминающими по своей простоте наши ловушки; они не требуют никакой особой заботы, кроме проверки их время от времени. Камчадалы иногда подолгу сидят в засаде с ружьём, и только трудность, которую они испытывают, заключается в том, что им не всегда хватает запаса еды, если охота затягивается. Приходится терпеть голод в течение многих дней и не оставлять свой пост до тех пор, пока не появится добыча – и тут они щедро вознаграждают себя за воздержание, немедленно поедая мясо животных[51] и с удовольствием пересчитывая добытые шкуры.

Они выбирают для своей охоты время года, когда мех животного находится в своем наилучшем состоянии. На соболей охотятся в начале зимы. Это лесные зверьки, и потому называются по именам деревьев в зависимости от цвета подшёрстка: светлые называются берёзовыми, темнее – еловыми и т. д.

Наиболее благоприятные сезоны для охоты на лис – это осень, зима и весна. Их четыре вида. 1. Светло-рыжая лиса, которая ценится меньше всего. 2. Рыжая или ярко-рыжая лиса. 3. Лиса по названию сиводушка, окраска которой представляет собой смесь красного, чёрного и серого цветов. 4. Чёрная лиса – самая редкая и самая ценная: она действительно глубокого и совершенно чёрного цвета, за исключением того, что на кончиках меха на спине, где он самый длинный, иногда заметен серый оттенок. Есть ещё два вида лисицы, которые можно к ним отнести, хотя они таковыми здесь не считаются, Это голубая и белая лисицы. Они называются в России голубой песец и белый песец; их мех гуще, чем у других видов. Лисицы этого континента вообще красивее тех, что ловятся в разных островах Северо-Востока[52], и имеют гораздо более высокую цену.

Зимой охотятся на северных оленей, а осенью – на архаров. Выдры здесь чрезвычайно редки, но горностаев водится великое множество, хотя, я не знаю, по какой причине, никто не охотится на их; можно предположить, что они не представляют никакой ценности.

Для рыбалки у камчадалов также есть разные сезоны. Для лосося и форели он приходится на июнь, сезон сельди – на май, а сезон зубатки – на весну и лето, но главным образом на осень.

Они редко пользуются неводами, а почти всегда обычными сетями[53]. Также используют своего рода гарпун, которым владеют с большой ловкостью. Неводами ловят только зубаток; они сделаны из кожаных ремней, а ячейки очень большие. У них есть другой способ ловли рыбы: они перегораживают реку кольями и ветками, оставляя только один или несколько узких проходов для рыбы, куда помещают корзины, сделанные таким образом, что, если рыба войдёт в них, то уже не может выйти.

Лошадей в Камчатке очень мало. Я видел нескольких в Большерецке, принадлежащих правительству и вверенных заботам казаков. Они в основном служат в летнее время для перевозки товаров и других казённых вещей, а также для путешественников.

Однако собак в этой стране предостаточно, и они настолько полезны камчадалам, что отсутствие других домашних животных для них не так важно. Они служат для всевозможных перевозок, их кормление не составляет особого труда или затрат, их пища состоит исключительно из субпродуктов или уже такой разложившейся рыбы, которую не станут есть их хозяева; и даже это им редко дают, только по необходимости. Летом, когда они отдыхают, о них вообще мало заботятся, собаки сами хорошо знают, как прокормиться в лесу или на берегах рек и озер, и обязательность, с которой они возвращаются домой, является одним из самых ярких доказательств верности этих животных. С наступлением зимы наступает время платить за свободу и временный покой, которыми они наслаждались. Начинается тяжкий труд, для которого собакам необходима чрезвычайная сила и выносливость. Между тем они не особенно велики и очень похожи на наших горных собак, или таких, каких обычно используют пастухи. У любого жителя, будь то русский или туземец, их не меньше пяти. Они пользуются ими для путешествий, когда ездят в леса рубить дрова, для перевозки людей, вещей, провизии и всего прочего. И делают это не хуже лошадей. Собаки запрягаются в сани парами[54], с одним вожаком впереди. Эта честь предоставляется самой умной и дрессированной собаке, и она прекрасно понимает команды, используемые каюром для управления упряжкой. Крик «тагтаг, тагтаг» поворачивает её направо, а «куха, куха» – налево; умное животное тотчас же понимает его и подаёт пример остальным, «ах, ах!» – останавливает их, а по команде «ха!» они пускаются в путь. Количество собак, которых необходимо запрячь, зависит от груза; когда он немного больше веса человека, который садится на сани, они называются просто санками, и упряжка состоит из четырёх или пяти собак. Сани для груза называются нартами и запряжены десятью собаками. Упряжь называется «алаки» и сделана из кожи. На каждом «скакуне» она надета на шею, проходит по груди и соединяется с центральным поводом ремнём длиной в три фута, ошейники часто украшаются медвежьей шкурой.

По форме сани похожи на продолговатую корзину, оба конца которой загнуты вверх. Их длина составляет около трех футов, а ширина едва превышает фут. Эта корзина, составляющая корпус саней, сделана из очень тонкого дерева, борта плетёные и украшены разноцветными ремешками. Сиденье возницы покрыто медвежьей шкурой и приподнято на три фута над землёй на четырёх расходящихся к низу ногах, прикреплённых к двум параллельным полозьям шириной в три-четыре дюйма. Полозья не толстые, но длинные и выходят впереди за пределы корпуса саней, которому они служат опорами и коньками. Для этой цели снизу к ним прикреплены кожаными ремнями длинные куски китовой кости. Впереди полозья изгибаются вверх и соединяются с продольными шестами саней, в этой части также размещается багаж. Передняя часть саней украшена бахромой из полосок кожи. У каюра в руке нет ничего, кроме изогнутой палки, называемой остолом, которая служит ему и рулём, и хлыстом. На одном конце остола подвешены железные кольца, как для украшения, так и для того, чтобы подгонять собак звоном, который издают эти кольца; другой конец иногда снабжён острым железным концом, чтобы лучше держаться на льду, и в то же время для управления упряжкой. Собакам, которые хорошо обучены, не надо слышать голос каюра; если он ударит остолом по льду, они повернут влево; если ударит по саням – вправо, а когда он захочет, чтобы они остановились, ему нужно будет только воткнуть остол в снег перед санями. Если собаки замедляют свой шаг и становятся невнимательными к сигналам или к его голосу, он бросает в них свою палку; но тогда ему необходимо действовать очень умело, чтобы подхватить её вновь, так как сани могут быстро понестись вперёд. Это одно из самых сильных испытаний мастерства каюра. Камчадалы исключительно искусны в этом деле. Я вообще был поражён ловкостью, с которой они управляли своими санями, и так как мне вскоре предстояло испытать счастье путешествовать таким способом, то я решил, что мне следует не только свыкнуться с этим, но и научиться самому быть каюром. Напрасно они рассказывали мне про риск, которому я подвергнусь, оказавшись один в санях прежде, чем приобрету достаточную сноровку в управлении собаками; ведь в моём возрасте мы все самоуверенны и не прислушиваемся к добрым советам! Лёгкость моего экипажа, едва превышавшего десять фунтов, его приличная высота, делавшая его склонным к опрокидыванию, трудность сохранения равновесия и, короче говоря, все последствия, которые могли бы последовать за падением, если бы я потерял устойчивость саней – все эти соображения, открывшиеся мне, не могли ни устрашить, ни отговорить меня от столь опасного ученичества[55]. Однажды я сам сел в свой новый экипаж, согласившись, впрочем, чтобы меня сопровождали несколько саней. В тот же миг, как мы тронулись, всем стало ясно, что их прогнозы сбылись. Я проехал совсем немного, как тут же опрокинулся. Едва снова вскочив на сани, я повторил номер и вызвал новый взрыв смеха. Несмотря на это, я не потерял решительности и быстро пришёл в себя, но только для того, чтобы снова так же быстро опрокинуться. Но я всё же решил, что это всё от моей неопытности, и я постепенно привыкну. Я упал на первом уроке семь раз, не получив, впрочем, никакого увечья, и с ещё бо́льшим рвением взял второй урок, потом третий и четвёртый, и не проходило и дня, чтобы я не делал каких-нибудь успехов. Число моих падений уменьшалось по мере того, как я приобретал всё больше знаний и навыков, а мои успехи сделали меня таким любителем этих упражнений, что за короткое время я приобрел некоторую известность. Однако, научиться сохранять равновесие стоило мне немалых усилий. Тело при езде находится как бы в постоянном движении. Здесь надо наклониться вправо, потому что сани наклоняются влево, тут я должен быстро повернуться влево, потому что они накренились вправо, в следующий момент, возможно, надо держаться прямо, а если чуть помедлить или отвлечься, то это редко остаётся без последствий в виде опрокидывания. При падении всё же необходимо не выпасть из саней, а держаться за них как можно сильнее, чтобы создать достаточное сопротивление собакам, которые, как я уже сказал, в противном случае будут бежать на полной скорости. Основной способ сидеть в санях – боком, как женщины ездят на лошадях; можно также сидеть верхом; но главная трудность, и в то же время вершина ловкости и грациозности заключается в том, чтобы стоять на одной ноге: одно удовольствие смотреть на истинного мастера в этой великолепной позе!

Что касается меня, то, как только я научился управлять собачьей упряжкой, так отказался от всех других видов транспорта. Я брал кого-нибудь в попутчики и иногда просто катался, а иногда отправлялся на охоту. На снегу было столько следов зайцев и куропаток, что он казался дырявым, как решето[56]. Снег в лесу часто был так глубок, что невозможно было сделать и шага, чтобы не провалиться; в этом случае нам оставалось только оставить сани, которые уже не могли служить нам, и перевернуть их на бок. Приняв эту меру предосторожности, достаточную для того, чтобы удержать наших собак, которые тотчас же ложились на снег и терпеливо ждали нашего возвращения, мы привязывали к ногам так называемые «лыжи», сделанные из тонких дощечек шириной в шесть-восемь дюймов и длиной в четыре фута, передняя часть которых была загнута вверх, как коньки, а нижняя сторона покрыта шкурой тюленя или северного оленя[57]. В такой «обуви» мы продолжали нашу охоту. Сначала мне было трудно привыкнуть к ней, и я несколько раз падал то на спину, то лицом вперёд; но удовольствие от хорошей охоты заставляло меня скоро забыть об этих неудобствах. Хотя трудно было различить белых зайцев и куропаток на фоне снега, я не преминул после небольшой практики и некоторых советов моих товарищей привозить домой приличное число зайцев и куропаток.

Это было одно из самых приятных моих развлечений в Большерецке, всё остальное время я был занят выражением своего нетерпения и беспокойства, что мне приходится оставаться там так долго. Чтобы отвлечься от этих мыслей, я воспользовался несколькими чудесными днями, чтобы посетить окрестности города, которые я снова увидел после отъезда и о которых я упомяну, когда продолжу свое путешествие. Постройка моих дорожных саней[58] также занимала моё внимание, но главным моим утешением было общество г-на Козлова и его офицеров. Встречи с ними и мои непрестанные расспросы давали мне возможность почти каждый день делать заметки, часть которых я уже изложил, а теперь перейду к остальным.

Болезни, которые преобладают на Камчатке – одно из первых, что мы видим. Как бы ни были неприятны их подробности, я полагаю, что не должен их скрывать; они составляют часть моих наблюдений и должны присутствовать в моих записях.

Оспа, о разрушительных последствиях которой я уже упоминал, по-видимому, не свойственна для этого края и не очень распространена. Со времени вторжения русских и последовавших за ним частых контактов эта эпидемическая болезнь появлялась только в 1767 и 1768 годах. Затем она попала сюда с русским судном, направлявшимся к восточным островам для охоты на выдр, лисиц и других животных. Человек, в крови которого был роковой микроб, был моряком из Охотска, где перед отплытием он принимал лекарства от этого недуга, но следы болезни были ещё видны. Едва он ступил на берег Камчатки, как заразил этой жестокой болезнью бедных камчадалов. Тогда заболели три четверти из них. Поскольку с тех пор она не появлялась, предполагается, что эти люди ей уже не подвержены. В 1720 году она вспыхнула в северной части Камчатки, но не распространилась до самого полуострова. Она началась в Анадырске[59], и неизвестно, как она туда попала, хотя скорее всего виноваты тоже русские.

Есть основания подозревать, что камчадалы точно так же обязаны им своим знакомством с венерической болезнью, которая, к счастью, не является распространённой. Эта болезнь кажется экзотической, и излечение от неё столь же трудно, сколь и редко. Они прибегают к различным корням и к сулеме, применение которой сопровождается обычно тяжкими побочными эффектами, тем более, когда неосмотрительно применяется.

У камчадалов нет врождённых дефектов. Калеки, которые живут среди них, стали таковыми вследствие серьёзных падений, хотя это не очень обычное явление, так как они привыкли падать со своих балаганов. Они мало подвержены цинге, их предохраняет от неё употребление дикого чеснока и различных ягод. Русские и другие поселенцы чаще страдают от этой болезни.

Чахотка встречается довольно часто, а фурункулы, опухоли, абсцессы и жировики – очень часто. У них нет способа лечить их, кроме как удаления путём надреза, они используют для этого нож или даже просто острый камень, который заменяет скальпель. Такие инструменты, конечно, весьма впечатляют, хотя очевидно, что искусство хирургии, доведённое у нас до такого совершенства, на Камчатке находится в самом варварском состоянии.

Терапевтическая медицина достигла не бо́льшего прогресса, хотя следует признать, что эти люди кое-чего добились, научившись не доверять своим нелепым лекарям-шарлатанам. Раньше самозваные маги, называемые шаманами, пользуясь доверчивостью камчадалов, выступали в роли докторов, чтобы их почитали и доверяли им ещё больше[60]. Этому способствовала их причудливая одежда, она прекрасно подходила к их экстравагантным лицедействам. Я бы никогда не поверил тому, что мне про них рассказывали, если бы у нас не было своих примеров – цыган и прочих колдунов такого рода. Невозможно облечь во что-либо вразумительное клоунаду этих якобы обладающих особым даром целителей, и беззастенчивость, с которой они выдают свои рецепты или мнимые озарения, которые на них нисходят. Вполне вероятно, что их лечение часто сопровождалось фатальными последствиями, а число жертв равнялось числу их пациентов. Устав, наконец, от того, что их обманывают ценой их собственной жизни, камчадалы стали испытывать недовольство всеми этими самозванцами, которые постепенно теряли доверие и погружались в забвение. Такова была судьба и шаманов. Даже того скудного просвещения, которого принесла русская торговля, оказалось достаточно, чтобы открыть жителям глаза. Они сразу же поняли всю нелепость магического искусства своих врачей. Поскольку его перестали уважать, оно перестал быть прибыльным, и число знахарей, конечно, уменьшилось. Чувствуя отвращение к этому ремеслу, мужчины стали отказываться от него, и с тех пор этим занимаются только некоторые старухи, которые, обладая меньшими талантами, имеют, несомненно, меньше клиентов[61].

У женщин этой страны редко бывает больше десяти детей, по общим оценкам – четыре или пять, после сорока лет они не рожают ни одного. Они помогают друг другу в родах, которые проходят с большой лёгкостью, между тем на Камчатке есть акушерки, но их число очень мало. Несчастные случаи при рождении детей на открытом воздухе, в пути или там, где они работают, которые оказываются смертельными для стольких матерей, происходят с этими женщинами гораздо реже. В таких случаях, как мне говорили, они используют свои волосы, чтобы связать пуповину, сами относят ребёнка домой и немедленно дают ему грудь. Они долго не прекращают кормление грудью, я видел случаи, когда это продолжалось в течение четырёх-пяти лет. Мы можем судить по этому обстоятельству о хорошем здоровье этих женщин. Замечено, однако, что камчадалы обоего пола живут не дольше русских.

Я забыл упомянуть одно средство, к которому жители полуострова прибегают почти при каждой болезни: это так называемый медвежий корень[62], который они настаивают на водке. Его название указывает на то, кому жители обязаны своим знанием. Заметив, что медведь любит есть эту траву и катается по ней, когда ранен, они догадались, что она обладает каким-то целебным свойством, и это побудило их использовать её. Так это животное дало им урок ботаники и фармакологии. Говорят, что медведь лечит этим корнем все свои раны. У меня, однако, никогда не было случая попробовать корень в деле, так что я говорю только то, что слышал об этом.

Христианская религия была принесена сюда русскими; но жители, по-видимому, знают о ней не намного больше, чем обряд крещения. Они не знают даже основных догм христианства. Рабы своих желаний, они следуют лишь своим побуждениям, хорошим или плохим. Если они и думают о религии, то только из соображений удобства или интереса, или когда особые обстоятельства вынуждают их к этому. Это показывает, насколько неполноценно их просвещение, и виновато в этом, по-моему, духовенство, чьё дело – наставлять их. Но достаточно ли просвещены сами эти духовные миссионеры? У них нет возможности получить хорошее образование, и, вероятно, это от них и не требуется, так что достаточно часто можно видеть в сане священнослужителей и камчадалов.

Все эти попы находятся под руководством протопопа, проживающего в Нижнекамчатске, он подчиняется архиепископу Иркутскому. Только он может рукополагать в сан и назначать священнослужителей к их приходам, так что все они вынуждены ездить в этот город. Продолжительность и опасности такого путешествия рассматриваются, возможно, как уже своего рода посвящение, так что они, вероятно, получают рукоположение без каких-либо дополнительных экзаменов и возвращаются ни мудрее, ни благочестивее. Затем они отправляются в места своего назначения; время их служения в одном приходе не ограничено, а зависит только от воли их начальников.

На Камчатке есть восемь главных церквей: в Паратунке, Большерецке, Ичинске[63], Тигиле[64], Верхнекамчатске[65], Ключах[66] и две в Ниженекамчатске[67]; к ним можно добавить церковь в Гижиге[68] в стране коряков.

Уезд или приход Паратунка включает в себя семь острогов и Курильские острова; а именно: одноимённый острог, Петропавловская гавань, Коряки, Начики, Апача, Малки и Большерецк. Число прихожан, содержащихся в этих острогах, не превышает четырёхсот, а включая Курильские острова, общее число христиан составляет не более шестисот двадцати. Настоятелю Паратунки казна даёт жалованье в восемьдесят рублей и двадцать пудов ржаной муки в год. Его прихожане, соответственно, не платят церковной десятины, но он получает пожертвования и другие вознаграждения, связанные с его службой. За заключение брака, крещение или отпевание священники могут требовать сколько им заблагорассудится. В этом отношении нет никакого регулирования, что вызывает значительные поборы и злоупотребления. В целом, однако, они стараются соразмерить свои запросы с возможностями прихожан, что вполне благоразумно и заслуживает похвалы.

Камчадалы свободны. Они только платят ежегодный налог России, который состоит, как я уже сказал, из мехов различных видов; так что их охотничья добыча почти полностью оказывается в казне. Каждый глава семьи обязан обеспечить для себя и для каждого из своих детей, даже самых маленьких, определённое количество шкур, эквивалентное его доле налога: это может составлять около семи рублей, и шкуры, как мне сказали, обычно оцениваются по самой низкой цене. Этот способ уплаты налога должен приносить короне значительный доход, если судить только по количеству соболей, ежегодно поставляемых провинцией, которое составляет около четырёх тысяч. Каждый тойон собирает подати со своего острога и передаёт их казначею; человеку предварительно выдаётся расписка о размере его налога, и каждый камчадал должен позаботится о том, чтобы отметить своей печатью или каким-нибудь другим знаком все меха, которыми он платит подать.

Монеты, находящиеся в обращении – это золотой империал десяти рублей, рубль и половина рубля. Серебряных монет ниже этого номинала очень мало; поскольку ни один товар не может стоить меньше половины рубля. Медь и бумажные деньги ещё не в ходу на полуострове. Зато предостаточно старинных серебряных монет времён Петра I, Екатерины I и Елизаветы. На них можно сделать прекрасный бизнес, так как серебро их чище и дороже, чем в обычных монетах.

Жалованье солдатам или казакам – пятнадцать рублей в год. Офицеры, посланные в столь отдалённую провинцию, получают двойное жалованье.

Полуостров Камчатка, в то время когда в Большерецке предводительствовал майор Бем[69], находился под юрисдикцией генерал-губернатора Иркутска. После отъезда этого командира, которого англичане впервые увидели в 1779 году[70], на его должность был назначен капитан Шмалев, который в течение года пользовался властью и удовольствием делать добро жителям, которые питали к нему равное уважение и благодарность. Господин Рейнеке[71] занял это место в 1780 году и был отозван в 1784 году по причинам, о которых я вынужден умолчать. В этот период Камчатское ведомство было объединено с Охотским. Коменданты и офицеры острогов с тех пор подчиняются приказам командира в Охотске и решениям его судов; сам командир подчиняется и подотчётен генерал-губернатору в Иркутске. Нынешний командир в Большерецке, который прежде был столицей Камчатки, теперь всего лишь сержант; когда я уезжал, это был Расторгуев, он был назначен на эту должность господином Козловым.

Коменданты в этих различных острогах не подотчётны друг другу за свою деятельность и даже не подчиняются начальству; власть каждого из них ограничивается жителями его собственного округа, что, несомненно, побудило правительство назначить капитана-исправника, который должен каждый год посещать все деревни Камчатки, принимать жалобы, рассматривать споры, судить и наказывать виновных, короче говоря, поддерживать мир и порядок. В его обязанности входит также поощрять торговлю, рыболовство и охоту, следить за регулярностью уплаты налогов, за запасом провизии каждого человека для его собственного и его семьи пропитания, за ремонтом мостов и дорог, которых, к сожалению, очень мало и которые содержатся в очень плохом состоянии. Одним словом, капитан-исправник должен считать своим долгом приучать людей к нравам и обычаям России. В 1784 году этот важный пост был доверен барону Штейнгелю[72], который учредил свою резиденцию в Нижнекамчатске. Дела призвали его в другое место, и его сменил на этом посту г-н Шмалев, который, в сопровождении нас, делал объезд своих территорий.

Среди начальства есть не только военные; многие споры и дела разбираются судами. Они есть в Тигиле, Гижиге и Ниженекамчатске и подчиняются юрисдикции Охотского суда, подобно тому, как в России магистраты нижестоящих городов подчиняются столичным, на которых лежит окончательное решение. Кроме того, в Большерецке существует своего рода консульская юрисдикция, называемая в России Словесный суд. Судьи в нём купцы; они рассматривают все споры, связанные с торговлей, и их решения, направляются в порядке апелляции для утверждения в суд. Используется только Российский свод законов, который слишком хорошо известен, чтобы вдаваться в подробности.

Должен добавить, что собственность камчадалов переходит, конечно, после их смерти к наследнику или к тому, кому она завещана. Завещание уважается и соблюдается буквально, как это принято у тех народов Европы, которые наиболее щепетильны в вопросе о наследовании.

Разводы среди камчадалов не практикуются и не допускаются. Русские, стремятся сохранять свои браки, хотя это не даёт им особых привилегий. Их побуждения понятны. Ввиду родственных браков весьма вероятно, что уже к концу жизни этого поколения племя коренных жителей может полностью исчезнуть.

Смертная казнь, отменённая во всех владениях императрицы, никогда не применялась на Камчатке. В самых ранних своих переселениях русские, обвинённые в преследовании туземцев, приговаривались к битью кнутом; камчадалы также, за различные проступки, подвергались этому жестокому наказанию, но оно больше не практикуется. Когда туземцы виновны в каких-либо преступлениях, наказанием является порка розгами. Не ясно, впрочем, выиграли ли они от этого изменения. Нынешний способ наказания является более простым и быстрым, к нему прибегают с меньшей щепетильностью и часто им злоупотребляют.

Язык камчадалов показался мне грубым, гортанным и труднопроизносимым; слова прерывистые, а звуки неприятны. Существует столько же различных диалектов и акцентов, сколько и острогов. Например, покинув Петропавловскую гавань, мы с удивлением услышали другой говор в Паратунке, так обстоят дела даже в ближайших деревнях. Несмотря на эти вариации языка, я счёл своим долгом составить словарь, который приведён в конце моего дневника. Я добавлю к этому корякский, чукотский и ламутский[73] языки. Моё внимание к этому предмету не ослабевало, и я получил в этом значительную помощь. Я закончу статью о моей пребывании в Большерецке некоторыми замечаниями, которые будут скорее оправданиями моей задержки в этом городке.

К концу ноября внезапно так похолодало, что за несколько дней замёрзли все реки, даже Большая, что редко случается из-за чрезвычайной быстроты её течения. На следующий день она избавилась ото льда, и с тех пор я не видел больше ледостава ниже дома коменданта. Река замёрзла не во всех местах, тут и там на ней полыньи, где вода течёт, как обычно.

На каждом берегу полуострова есть ощутимая разница в погоде. Во время хорошей погоды в Петропавловской гавани царила засуха, тогда как в Большерецке жаловались на частые дожди; между тем осень в этом году оказалась не более дождливой, чем обычно. Обильные дожди губительны в здешних местах, так как вызывают сильные наводнения, которые выносят рыбу из рек; в результате чего приходит голод, особенно мучительный для бедных камчадалов. Такое случилось в прошлом году во всех деревнях на западном побережье полуострова. Это ужасное бедствие происходит так часто в последние месяцы, что жители вынуждены покидать свои жилища и отправляться с семьями на берега Камчатки, надеясь, что в этой реке больше рыбы. Г-н Козлов намеревался идти вдоль западного побережья после поездки на восток, но известие о голоде заставило его вернуться, чтобы не быть вынужденным остановиться на полпути из-за трудностей с кормом для собак и провизией для людей.

Во время моего пребывания в Большерецке ветер менялся значительно; чаще всего он был западный, северо-западный или северо-восточный; иногда он дул с юга, но редко с востока. Южный и западный ветры почти всегда сопровождаются снегом. Не проходило и недели, вплоть до января, чтобы не случалось двух-трех сильных бурь; обычно они приходили с северо-запада. Эти сильные ветра длились обычно день или два, но иногда семь-восемь дней. Очень небезопасно выходить на улицу в такое время. Небо совершенно тёмное, а в вихрях снега ничего не видно на расстоянии шести ярдов. Горе тем путешественникам, которых застала в дороге такая ужасная погода! Им приходится останавливаться, иначе они рискуют заблудиться или упасть в какую-нибудь пропасть. В порывах ветра и вихрях снега двигаться приходится буквально на ощупь! Если с такими трудностями сталкиваются люди, то что же должны испытывать бедные собаки?! Случалось, что нас настигали такие сильные ураганы, что наши упряжки оказывались отделёнными друг от друга на расстоянии нескольких вёрст и двигались в противоположном направлении[74].

Регулярность этих бурь и прискорбные происшествия, которые они вызывают, убедили нас в необходимости отложить наш отъезд. Господину Козлову так же не терпелось добраться до места своего назначения, как и мне – продолжить мой путь, чтобы выполнить поручение с тем тщанием, которое диктовал мне мой долг. Но всякий, к кому мы обращались за советом, признавал наше рвение негодным и доказывал, в особенности мне, что, имея столь важное поручение, я поступлю опрометчиво, если двинусь в путь сейчас. Это размышление успокоило меня. Г-н Козлов предвосхитил моё желание, выдав мне справку о моем долгом пребывании в Большерецке, в соответствии с обстоятельствами, которые его вызвали. К середине января ветра́, наконец, утихли, и мы с нетерпением принялись готовиться к отъезду, который был назначен на 27 января.

Мы старательно запаслись водкой, говядиной, ржаным хлебом, мукой и крупами. Для нас было испечено большое количество хлебов, часть из которых мы приберегли для первых дней путешествия, а остальные были нарезаны тонкими ломтиками и высушены в печи; оставшаяся мука была уложена в мешки про запас на случай нужды.

Господин Козлов приказал собрать как можно больше собак. Вскоре со всех соседних острогов было привезено их множество; у нас также было достаточно провизии для них, трудность была только в том, как нам её везти. Мы решили отправиться в путь рано утром 27-го; но когда мы пришли, чтобы усесться в свои сани, мы обнаружили что у нас столько багажа, что, несмотря на количество занятых рабочих, он всё ещё не был уложен. Мы были не в духе; ни один день в моей жизни не казался мне ещё таким скучным. Мы досадовали на задержку и не хотели откладывать отъезд до следующего дня, и как только вечером нам сообщили, что всё готово, мы побежали к своим саням и в одно мгновение покинули Большерецк.