Читать книгу Мизерере - Жан-Кристоф Гранже - Страница 12

Больница Армана Труссо походила на шахтерский поселок, в котором кирпичные домики переставили так, чтобы образовались квадратные внутренние дворики. Каждый следующий дворик был теснее предыдущего, серые, розовые, кремовые фасады так и норовили раздавить вас, и машина крутилась в этом лабиринте, как крыса в клетке.

Касдан не выносил больниц. Всю жизнь ему регулярно приходилось отбывать срок в одном из этих унылых заведений. Святая Анна и Мэзон-Бланш в Париже. А еще Вилль-Эврар в Нейи-сюр-Марн, Поль-Гиро в Вилльжюиф… В таких вот лагерях проходила его жизнь солдата мирного времени. Точнее, война-то шла, но это была его личная война, в которой полем битвы служил его собственный мозг. Бред и реальность то и дело сходились врукопашную, пока не наступало перемирие. Зыбкое перемирие. И тогда Касдан выписывался из больницы, уязвимый, напуганный, уверенный лишь в одном: рано или поздно очередное обострение вынудит его вернуться.

А все же худшее из больничных воспоминаний связано не с его безумием, а с женой, Нарине. Касдан познакомился с ней в тридцать два года, на армянской свадьбе. В ту пору он слыл героем антитеррористического подразделения. Сначала он страстно ее любил, потом просто уважал, а после возненавидел, пока она не стала для него привычкой, такой же неотъемлемой частью существования, как тень или табельное оружие. Он не сумел бы подвести итог их двадцатипятилетнего супружества. Ни даже просто его описать. В одном он был уверен: за всю жизнь он никого не узнал лучше Нарине. И наоборот. Вместе они прошли через все возраста, все чувства, все испытания. Но теперь, когда он вспоминал о ней, перед глазами стояла единственная сцена, всегда одна и та же. Последний раз, когда он навестил ее в палате больницы Неккера, за несколько часов до кончины.

В той женщине уже ничего не осталось от его жены, делившей с ним горе и радость. Без косметики и парика, в хлопчатобумажном зеленом халате она походила на изнуренного буддийского монаха. Речь ее от морфина стала странной, замедленной, и каждое слово, лишенное всякого смысла, падало в мозг Касдана, как маленькая смерть.

Однако он улыбался, сидя у изголовья супруги, и отводил взгляд, рассматривая окружавшие ее приборы. Светящиеся зеленоватые линии на мониторе. Блестящий прозрачный пакет на капельнице, от которого отражался белый свет неоновых ламп. Все эти инструменты для него ассоциировались с ритуалом наркомана – шприцем с героином или трубкой с опиумом. В этих приспособлениях, как и в связанных с ними привычных движениях, было что-то педантичное и убийственное. Значит, все кончается так же, как когда-то начиналось. Под знаком наркотика. Касдан помнил, как, узнав имя своей будущей жены, Нарине, он сразу же связал его со словом «наргиле» – длинная курительная трубка…

Нарине не умолкала. И ее нелепые слова удерживали его на расстоянии. Вещал призрак, уже пропитанный смертью, словно настоянный на ней. Вдруг вспыхнуло далекое воспоминание. Камерун, 1962 год. Как-то ночью жители деревни устроили праздник. Тамтамы, пальмовое вино, голые ступни, обмазанные красной глиной. Одна танцовщица особенно запомнилась ему. Она вздымала лицо к звездному небу, томно раскрывая объятия, кружилась с застывшей, отсутствующей улыбкой на губах. Напряженный взгляд был устремлен в такую даль, что казался надменным, неуловимым. Касдан не сразу сообразил, в чем тут дело. Танцовщица была слепа. И вглядывалась она в глухое сердце ритма. Изнанку ночи.

Нарине напомнила ему ту танцовщицу. Слова ее плавали в сумраке, глаза были прикованы к другому берегу. К невыразимому потустороннему миру. В тот вечер Касдану не хотелось садиться в машину. Он бродил по кварталу Дюрока. И встречал других слепых – Институт незрячих был всего в нескольких шагах от больницы Неккера. Он словно оказался в мире зомби, где один он пока был жив.

Когда наконец он вернулся домой, его ждало сообщение: Нарине угасла во время его блужданий. И тогда он понял, что навсегда запомнит странное создание, с которым только что расстался. Призраку суждено было вытеснить все прочие ее образы.

Касдан остановил машину посреди больничного городка. Зажмурился. Сжал виски ладонями, пытаясь загнать воспоминания внутрь, и глубоко вдохнул. Когда он открыл глаза, он снова был в настоящем. Больница Труссо. Эксперт-отоларинголог. Расследование.

В глубине одного из дворов он отыскал корпус имени Андре Лемари, знаменитого детского отоларинголога. Здание из светлого кирпича с застывшими потеками более темного цвета. На двери под номером шесть перечислены врачебные специальности, представленные в этом блоке, среди них и ЛОР-отделение.

Начиная с холла, здесь постарались создать атмосферу веселья. На стенах – фигурки носорогов, львов и жирафов. Квадратом расставлены лесные хижины и разноцветные скамейки. Повсюду разбросаны игрушки. Касдану вспомнились слова Мендеса: «Это ведь детская больница, там полно глухих детишек, им и Рождество не в радость». С потолка свисали пестрые шары и гирлянды. В углу мигали огоньки рождественской елки, хотя уже горели лампы дневного света.

Посреди комнаты медсестры в зеленых колпачках с бубенцами устанавливали игрушечный театр из дерева и картона.

Он шагнул к ним, сразу почувствовав здешнее тепло и запах лекарств. Ему все больше делалось не по себе. Сам не зная почему, он ощущал связь между трупом Гетца и этой вымученной обстановкой праздника, устроенного для детей, отрезанных от мира.

– Я ищу доктора Франс Одюссон.

Красный занавес миниатюрного театра раздвинулся. Показалась широкоплечая женщина:

– Это я. В чем дело?

Лет пятидесяти, полная, крупная. Волосы с проседью разделены прямым пробором на два полукружия. Франс Одюссон напоминала старую рекламу детского питания «Мами Нова». Поднявшись, она отошла в сторону. Как и все остальные, она была в костюме веселого домового: широкая ядовито-зеленая фуфайка с бретельками, черные башмаки с крупными пряжками в виде бабочек. Колпачок с бубенцами.

Касдан извлек полицейское удостоверение, которое сохранил с помощью простой уловки. Как все легавые, неохотно уходящие в отставку, за полгода до пенсии он заявил о его утере. Получил новый документ, который вернул перед уходом. А старую карточку трепетно берег, будто драгоценную реликвию.

– Я из следственной группы, которая занимается убийством Вильгельма Гетца, – сказал он.

Звякнув бубенчиками, Франс Одюссон сняла колпак.

– Утром я получила результаты из лаборатории Мондора. Идемте.

Касдан пошел за ней следом под любопытными взглядами медсестер-домовых. Они уже миновали несколько лесных хижин, когда бывший легавый догадался, что это не декорации, а настоящие кабинеты. ЛОР-эксперт отперла предпоследнюю дверь, украшенную профилем северного оленя.

– Мы готовим рождественское представление, – пояснила она. – Для детей.

Внутри было не повернуться. Справа стоял письменный стол, к нему жалось кресло, сбоку еще один стул, и все завалено папками. К стенам приколоты схемы срезов барабанных перепонок, томограммы. Со своими ста десятью килограммами Касдан боялся шелохнуться.

– Садитесь, – предложила Одюссон, снимая стопку папок с кресла.

Касдан осторожно сел, а она тем временем сбросила костюм домового. Под ним ее пышное тело обтягивал тонкий черный свитер и черные джинсы. У нее была тяжелая грудь, и белый лифчик проглядывал между черными петлями, обрисовывая снежные холмики. Касдан почувствовал теплую волну внизу живота. Ощущение было приятным.

– Тут есть одна загвоздка. – Она взяла в руки прислоненный к стене конверт и, присев, открыла его. – Лаборатория ничего не нашла.

– Вы хотите сказать, никаких частиц?

– Вообще ничего. Специалисты из Мондора исследовали внутренность пирамиды височной кости под электронным микроскопом. Они провели химические тесты. Ни следа осколка, ни металлических опилок, ничего.

– И что это значит?

– Видимо, игла была из такого прочного сплава, что от нее при столкновении с костью не отделились микрочастицы. А это действительно очень странно. Ведь игла прошла через ушные косточки и достигла улитки. Так что она терлась о кость. Однако орудие убийства не оставило никаких следов.

– Как, по-вашему, выглядела эта игла?

– Очень длинная. Она пронзила орган слуха, как мощная звуковая волна. Кончик разрушил реснитчатые клетки улитки, в которой находится кортиев орган. Сейчас я вам покажу снимки, сделанные под электронным микроскопом.

Она разложила на столе черно-белые фотографии. Нечто похожее на подводные равнины со спутанными водорослями. Снимки казались порождением кошмарного сна. Это была микрожизнь, сумрачная, пугающая. К тому же скопление ресничек чем-то напоминало волнение на море.

– Внешние реснитчатые клетки, – продолжала женщина, – воспринимают и усиливают звуковые вибрации. Как вы сами видите, реснички разрушены орудием преступления. Если бы жертва выжила, она бы до конца дней осталась глухой.

Касдан поднял глаза. Его взгляд снова упал на ее груди. Но теперь это зрелище на него никак не подействовало.

– Доктор Мендес упоминал вязальную спицу. А как по-вашему?

– Наверняка нет. Острие иглы гораздо тоньше.

Встав из-за стола, она указала на прикрепленную к стене схему: нечто вроде разноцветной улитки. Она наставила указательный палец на узкий проход.

– На этой схеме вы видите ушные косточки, образующие очень тесный коридор. Игла проникла в этот промежуток. Из чего следует, что у нее был очень тонкий кончик. Думаю, что у острия имелась ручка и все вместе сделано из очень прочного сплава.

Франс Одюссон снова села. У Касдана вдруг возникла дикая мысль.

– А острие могло быть ледяным? Замороженная вода не оставила бы никаких следов…

– Нет. Такая тонкая ледяная игла сломалась бы о кость. Я говорю об оружии толщиной в несколько микронов. Сделанном из… неизвестного сплава. Что-то из области фантастики.

Она улыбнулась, осознав смысл своих слов.

– Извините меня, наверное, я смотрю слишком много телесериалов. На самом деле я просто хотела сказать, что в этом вся загадка. В орудии преступления.

Касдан снова взглянул на снимки. Эти угольно-черные равнины – словно окаменевшие, материализовавшиеся страдания убитого. Интуиция подсказывала ему, что между причиной смерти, болью и мотивом преступления, который, возможно, имелся у чилийских истязателей, есть связь.

– Мне удалось очень быстро оказаться на месте преступления, – объяснил он. – Крик жертвы все еще звучал в органных трубах. Очевидно, Вильгельм Гетц издал страшный вопль. Рикардо Мендес полагает, что он умер от боли. Как по-вашему, такое возможно?

– Вполне. Мы здесь провели немало исследований болевого порога барабанной перепонки. Это очень чувствительная область. Мы постоянно лечим баротравмы, полученные при резких перепадах давления во время глубоководных погружений или авиаперелетов. Пострадавшие утверждают, что боль была чрезвычайно острой. В данном случае острие проникло очень глубоко. Боль вызвала сильнейший шок на уровне всего организма и привела к остановке сердца.

Армянин осторожно встал, стараясь ничего не уронить, и уверенно произнес:

– Спасибо, доктор. Можно мне забрать снимки и заключение?

Отоларинголог замерла. В ее глазах мелькнуло недоверие.

– Я бы предпочла следовать обычной процедуре. Я отправляю все в Институт судебной медицины, а вы получите копию у себя в конторе.

– Ну конечно, – уступил Касдан. – Я всего лишь хотел миновать один этап. Но благодаря вам я и так выиграл много времени.

Франс Одюссон взяла визитку и записала свой телефон.

– Номер моего мобильного. Это все, что я могу вам предложить.

Касдан поднял колпак и потряс им, чтобы зазвенели бубенцы:

– Спасибо. И счастливого Рождества!