Читать книгу Дагестанская сага. Книга II - Жанна Абуева - Страница 10

Айша сидела перед прямоугольным чёрным ящиком с небольшим серовато-голубым экраном, с которого её любимая певица Бурлият Ибрагимова пела нежным, серебристым голосом «Аксайский вальс». Женщине нравилось слушать, как поёт Бурлият. Все ее песни отличались необычайной мелодичностью. Муи Гасанова ей также очень нравилась, но если пение Бурлият ассоциировалось у неё с нежным журчанием горных ручейков, то голос Муи вызывал в воображении мощный водный поток, несущийся с гор и сметающий со своего пути все преграды.

Обе пели о любви, и Айша, превосходно владевшая и кумыкским, и аварским языками, вслушивалась в слова песен и с трепетом в душе вспоминала ту свою давнюю девичью весну, когда Ансар одним лишь взглядом сумел навеки поразить и её воображение, и её юную душу.

Песня закончилась, и дикторша сообщила, что теперь по многочисленным заявкам зрителей для них споёт Рагимат Гаджиева, которую сменил всеми обожаемый Рашид Бейбутов с песней Сергея Агабабова «По горным дорогам» на стихи Расула Гамзатова, как вновь сообщила дикторша, ну, а потом на экране появился несравненный Батыр Закиров. Завершился концерт по заявкам «Песней о Тбилиси» в исполнении двух красивых сестёр-грузинок, стоявших у белой беседки на фоне чудесного пейзажа и певших чудесную песню о прекрасном городе.

К его названию Айша так и не привыкла, предпочитая говорить «Тифлис», хотя молодые её вечно поправляли.

– Оставьте меня в покое, – отвечала им Айша. – Для меня он навсегда останется Тифлисом, так же как Буйнакск ваш для меня Шура, а Махачкала – Анжи! Все эти новые названия – для вас, а мне оставьте старые!

– Ну какие же они новые, дадэй! – говорил ей Шамиль. – Они уже давным-давно так названы, меня ещё даже на свете не было! Так что давай, переучивайся!

– И не подумаю! Это для вас они старые, а для меня – новые. Вы называйте, как хотите, и я буду называть, как хочу!

– Ох, дадэй, дадэй, ну какая же ты у нас упрямая! – вторил брату Арсен.

– И ещё не хочешь никак признать, что бога нет! А вот наша учительница говорит, что нет! – не унимался Шамиль.

– А ну замолчи! – прикрикнула на внука Айша. – Чтобы я этого больше не слышала! Ничего эта ваша учительница не понимает!

– Ага, не понимает! Это ты не понимаешь! Ты ведь не умеешь даже читать и писать по-русски…

– По-русски не умею, зато по-другому умею… Ну ладно, всё, давайте прекратим этот разговор, а то мне придётся с вами поругаться! А как я могу ругаться со своими любимыми внуками? Дайте я вас лучше поцелую. И садитесь за уроки, а не то ваши слишком умные учителя понаставят вам кучу двоек!

Концерт по заявкам зрителей был окончен, и Айша, не переставая дивиться этому чуду в виде обычного ящика с говорящим экраном, переместилась на кухню.

Имран попросил приготовить на ужин его любимые буркив, и предназначенный для начинки творог уже с самого утра томился в ожидании, аккуратно разложенный для подсыхания на чайном полотенце.

Женщине доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие готовить пищу для своей семьи. Покойный Ансар признавался, что даже его мать не готовит так вкусно, как она, Айша, а сын Имран утверждал, что Фариде, как бы она ни старалась, ещё очень далеко до кулинарных талантов его мамы. Айша, видя, что невестке не очень приятно слышать такое из уст мужа, всячески старалась сгладить его слова искренней похвалой фаридиной стряпни, но и сын, и внуки, и дочка с зятем в один голос утверждали, что даже простая яичница или калмыцкий чай, приготовленные её, айшиными, руками, имеют совершенно особый и неповторимый вкус, а уж о хинкалах и говорить нечего.

Ловко и привычно управляясь с тестом, женщина думала о жизни. Жизнь включала в себя будни, иногда праздники и – неизменно – воспоминания, которые были и сладостно-щемящими, и пронзительно-грустными. В этих воспоминаниях был её муж Ансар, была верная и любящая Шахри, были родители, братья, свёкор со свекровью и Манап, которого она почти не знала, но который успел сделать добро её семье. В воспоминаниях был родной Кази-Кумух. Его она не видела вот уже почти сорок лет, но селение периодически являлось ей во снах. А ещё в воспоминаниях были горы. Они были разными, в зависимости от времени года, зимой – в снегу, а летом – в цвету, и казалось, что они ждут её с тем терпением, с каким ждут родители возвращения домой своих детей.

Когда-то она добровольно покинула свой аул и больше уже туда не возвращалась, и так, по-видимому, было ей суждено. Но Буйнакск, который она упорно называла Шурой, полюбился ей искренне и беззаветно. Это был её город. Здесь был её дом, и пусть она почти не покидала его стен, но всё в этом городе ей было близко и необыкновенно дорого. Она приняла Буйнакск всем сердцем, а он принял её, став навеки родным.

– Как поживаешь, сестра?

Голос Гасана, неожиданно раздавшийся рядом, заставил женщину вздрогнуть.

– Ох, извини, если напугал! Вошёл, смотрю, никого на веранде нет, слышу, на кухне кто-то ходит, вот и пошёл на звук!

– Присаживайся, Гасан, хорошо, что пришёл, у меня как раз твой любимый чечевичный суп с домашней колбасой! И буркив сейчас начну делать!

– Нет-нет, Айша, есть я не стану, только недавно поел от души, а вот от чая не откажусь!

– Вечно ты так! Почему кушаешь, когда к нам идёшь? В другой раз, смотри, ничего не ешь, а то я сильно на тебя обижусь!

– Хорошо, сестра, обещаю!

Гасан после смерти Ансара нередко наведывался в дом Ахмедовых, один или с женой Светланой, почитая своим святым долгом оказывать внимание семье покойного друга.

Работа в редакции городской газеты «Знамя коммунизма» была несложной, но достаточно ответственной, несмотря на кажущееся однообразие тем и материалов. Бодрые вести с колхозных полей, жизнерадостные репортажи с фабрик и заводов, новости науки и культуры – на каждый материал приходилась соответствующая рубрика, и всё это перемежалось тщательно отобранными новостями из-за рубежа. И здесь главной идеологической задачей для всех без исключения работников печатного слова было реальное отображение непримиримых противоречий социалистического и капиталистического миров, естественно, не в пользу последнего. Союз Советских Социалистических Республик просто не мог, не имел права быть хотя бы в чём-то не на должном уровне в глазах и своих собственных граждан, и всей мировой общественности, тем более что западный мир, при всём его материальном благополучии, был весьма несовершенен в плане морали и нравственности, изобилуя вещами, абсолютно неприемлемыми для тех, кто строил коммунизм или, во всяком случае, искренне полагал, что строит.

Гасан со Светой принадлежали именно к таким искренне полагающим, и работа, которую Гасан выполнял в городской газете, позволяла ему тешить себя мыслью, что он делает пусть однообразное, зато весьма нужное для города, для республики, а значит, и для страны дело.

Главное, думал Гасан, – это идея, а идея предусматривала в том числе и веру в печатное слово. И если, не дай Бог, перестать в него верить, то ты кончаешься и как журналист, и как гражданин, ибо всё на свете проходит, а печатное слово остаётся, и измеряться оно должно на вес золота.

Самого золота как такового Гасан со Светой не нажили, а то немногое, что оставили родители, ушло на предметы быта. В какие-то моменты жизни они оказывались не менее важны, чем идея, включающая, помимо всего прочего, и печатное слово.

Ничего лишнего, такого, что могло бы обременить их жизнь с точки зрения материи, у них не было. И двоих своих детей они воспитали в полном соответствии с собственными жизненными принципами, один из которых гласил, что следует довольствоваться малым, ибо всех денег не заработаешь и в землю с собою не заберёшь, главное – это самоотверженный труд во благо общества.

– Расскажи, Гасан, как ты поживаешь, как Света и дети?

– Да вроде всё хорошо, сестра. Дела идут по-прежнему, в одном и том же режиме, а вот здоровье на месте не стоит, всё движется… к своему ухудшению! Ну, ничего, как-нибудь справимся!

– По-прежнему всё ездишь в свои командировки?

– Нет, уже не езжу, наездился! Теперь молодые ездят, а я всё больше сижу за своей машинкой.

– Да-а-а, интересная у тебя, должно быть, работа, – сказала Айша. – С людьми много встречаешься и обо всём, что на свете происходит, знаешь!

– Ну да, – согласился Гасан. – С такой работой уж точно со скуки не умрёшь!

– Ты мне скажи, а что было для тебя самым удивительным и интересным за всё время, что ты работаешь? – поинтересовалась Айша.

– Самым удивительным? – Гасан задумался и, немного помолчав, ответил: – Самое удивительное и потрясающее зрелище, которое мне когда-либо приходилось видеть в своей жизни, – это Чиркейская ГЭС.

– Чиркейская – что? – не поняла Айша.

– Ну, гидроэлектростанция… Плотину построили на реке Сулак, самую, пожалуй, большую во всей нашей стране! Представь себе, сестра, горное ущелье, где выстроена более чем двухсотметровая плотина, а с площадки сбоку такой вид открывается, что аж сердце замирает и дух захватывает!

– Ну, высотой-то в горах никого не удивишь! – заметила женщина.

– Высотою и впрямь не удивишь, а вот можешь ли ты представить себе, чтобы в горах было огромное море?

– Море в горах?! Это как же?

– А вот так. Выходишь на площадку и видишь перед собою громадных размеров море, и создано это море не природой, а человеческими руками!

– Вай Аллах, чего только в жизни не услышишь! – покачала головой Айша. – И где же это находится?

– На месте аула Чиркей. Его жителей пришлось переселить на равнину, теперь это место называется Новый Чиркей, ну, а сам аул затопили…

– Затопили?! Как это можно! Люди ведь там веками жили! Зачем же так с ними поступили!

– Видишь ли, сестра, эта плотина нам позарез нужна! Благодаря ей мы получаем электричество, и в недалёком будущем весь наш Дагестан, да что там Дагестан, весь Кавказ будет отсюда снабжаться электроэнергией!

– Всё равно людей жалко! – упрямо сказала Айша. – Там ведь могилы их предков, и все затоплены…

– Ну… ради великого дела приходится жертвовать чем-то! Как говорится, лес рубят – щепки летят! Я, кстати, писал о Чиркейской ГЭС.

– Да, наши домашние читают все твои статьи. Молодец, говорят, дядя Гасан, хорошо пишет, задор ещё есть!

– Ну… порох, конечно, ещё не иссяк, хотя… иногда вот думаю, может, лучше вернуться в горы, там, наверное, больше бы пользы принёс!

– Не стоит, Гасан, думать о том, что было бы, если бы… Как нам предписано, так и бывает! Хотя, если честно, я и сама нередко тоскую по горам, увидеть бы, думаю, хоть разок!

– Ну, уж гор-то я, слава Богу, понавидал на своём журналистском веку! Весь Дагестан вдоль и поперёк облазил. Горы как стояли, так и будут стоять до скончания века. Ты мне расскажи, как твои дети?

– Слава Аллаху, дети живы-здоровы. Малика часто приезжает из Махачкалы вместе с Юсупом, Марьяша уже подросла, учится на одни пятёрки, очень сообразительная девочка растёт! Буйнакск обожает, хлебом не корми – дай сюда приехать!

– А как их сынишка?

– Мажидик просто золото! До чего прелестный ребёнок, словами не передать! Дадэй, говорит, я, когда вырасту, буду Гагариным! Представляешь?

– А скажи-ка ты мне, Айша, по секрету, кого из внуков больше любишь?

– Да всех, конечно, одинаково! – улыбнулась Айша. – Ну… разве что к Марьяше чуть-чуть особое отношение, всё-таки самая первая родилась, и единственная пока что у нас девочка!

– Да-а, жаль, Ансар не всех успел увидеть! Вот бы радовался!

Айша вздохнула и в наступившем молчании подлила чай в чашку Гасана.

– А чай твой, сестра, как всегда, ароматен и вкусен! Рецепт, небось, всё тот же? – лукаво подмигнул Гасан.

– Ну, конечно! Не жалеть заварки и…

– И души?

– Вот именно!

Они засмеялись и вновь умолкли. Допив чай, Гасан спросил:

– Что слышно от Далгата? Как он там?

– Далгатик, слава Аллаху, живёт неплохо, учится, город ему очень нравится.

– Это хорошо! Я уверен, что из нашего Далгата выйдет ба-а-льшой учёный! Он ведь на археолога учится?

– Да, на него, хотя я не очень-то понимаю, для чего ему понадобилось в земле копаться! Он хоть и помогал, бывало, Ансару по саду, всё же больше любил книжки читать!

– Ну, одно другому не мешает. Мальчик выбрал себе такую профессию, когда чем больше книжек прочтёшь, тем удачнее раскопки. Письма вам часто пишет?

– Да нет, не очень… Раньше часто писал, а теперь в полгода раз. Но всегда интересуется, про всех спрашивает, приветы передаёт!

– А квартира их так и пустует?

– До недавнего времени пустовала, а сейчас там пока живёт двоюродная племянница Манапа.

– Это которая?

– Дочка Абдулабека, помнишь, его тоже репрессировали вслед за Манапом!

– А-а-а, ну да, ну да… Тяжкие были времена!

– Ещё какие тяжкие… Ну, твоих-то, слава Всевышнему, это миновало!

– Можно сказать и так. Но зато всю мою родню по материнской линии выгнали с гор и переселили на равнину. Тоже нелёгкое дело для души! Ты ведь помнишь это время?

– Ещё бы не помнить! Такое забудется разве?

– Эх, сестра, давай-ка лучше не будем о плохом! Сейчас, слава Богу, всё вроде спокойно!

– Да, сейчас время, кажется, и в самом деле успокоилось. Люди одеты-обуты, накормлены, всюду порядок, государство работу даёт.

– А ещё учит и лечит бесплатно! И жильё даёт бесплатное всем, кто нуждается! Это разве плохо?

– Кто говорит, что плохо? Просто… пока это время наступило, много чего пришлось пережить.

– Ничего не попишешь, дорогая Айша, опять, как видишь, приходится сказать: лес рубят, а щепки летят!

– Ох, не люблю я эту пословицу! Больно много щепок этих полетело!

– Да-а! – Гасан поёрзал, а потом поднялся, засобиравшись уходить.

– Передай от меня Свете привет. В другой раз приходите вместе, я её уже давно не видела, соскучилась! – сказала Айша.

– Вот взяла бы да и сама к нам пришла!

– Что ты, брат, я ведь никуда не выхожу! Если только, не дай Аллах, на соболезнование к кому, а так всё время дома. Как-то раз вышла проведать Хасанат, свою давнишнюю приятельницу, так внуки мои к ней туда за мной прибежали, пошли, говорят, дадэй, домой, без тебя там плохо! Вот так и сижу целый день дома, пока все мои не соберутся!

– Ну что ж, пойду я, пожалуй… – Гасан, покряхтывая, поднялся. – Спасибо за угощение! Имрану от меня большой салам, давненько я его тоже не видел.

– Передам обязательно! Спасибо, что не забываешь нас!

– Как я могу! Пока ноги меня носят, буду приходить, а там… пусть уже дети ваши ко мне приходят!